Лев Пучков - Сыч – птица ночная
Аленка, как и положено молодой очаровательной леди нашей эпохи, беззастенчиво спала со своим шефом — Пошехонским то бишь. При этом она понятия не имела о психологии внутриколлективных отношений, как, впрочем, и о психологии вообще — задача ее была проста и по-своему близка каждой женщине: как можно крепче привязать к себе объект обласкания, покорить его, а в конечном итоге — женить на себе. А Пошехонский, получивший европейское образование и имевший совершенно определенное понятие обо всех этих психологиях, свои отношения с Аленкой усистемил в своеобразный график цикличности.
«… fucking passion…» — вот такую писульку я как-то в процессе своей деятельности обнаружил на листке Вовкиного перекидного календаря в числе нескольких других задач на день. Обнаружил и смутился. Это что ж получается — выкормыш Альбиона настолько безнадежен, что наряду с профессиональной деятельностью планирует свои эротические забавы?!
— Да ну, перестань! — счел нужным объясниться Вовка, заметивший, как у меня округлились глаза при прочтении его заметок. — Это несколько в ином контексте. Просто зарывается девчонка, дистанцию держать не умеет. Воображает себе черт знает что… Читай так: дистанцироваться, поправить, поставить на место, ну, как там еще у вас… оуэммм… то есть у нас говорят?
— Об х…й треснуть, — компетентно предложил я. — Если речь идет о воспитательном процессе.
— Вот, точно! — обрадовался Вовка. — Именно так — треснуть, да покрепче! Чтобы не думала, что уже все достигнуто, не воображала себе черт знает что. Чтобы искала расположения усердием и радением. Чтобы… в общем, чтобы в течение определенного периода больше проблем на этот счет не возникало…
* * *Получилось так, что на службу я поступил именно в тот период, когда Пошехонский планово дистанцировался от своей постоянной пассии: вел себя с ней показательно сухо и официально, обращался на «вы», избегал даже мимолетного уединения, а о каком-либо намеке на интим, сами понимаете, вообще не могло быть и речи. Данный период, как потом я вычислил, длился примерно две недели и периодически повторялся — примерно раз в квартал, по Вовкиному графику. Пошехонский в это время образцово пускался во все тяжкие: оттягивался в кабаках с первыми попавшимися девчатами, упивался вдрызг и необременительно для питейного заведения буянил. Аленка, не желая уступать начальнику ни в чем, предпринимала ответные акции, которые, впрочем, ограничивались ни к чему не обязывающим флиртом с сотрудниками фирмы.
А тут — представьте себе — я! Возник из ниоткуда, аки рыцарь долгожданный во вспоможение заласканной драконом принцессе. Свеженький, незатасканный, ни о чем таком не подозревающий. Аленка, естественно, с ходу обрушила на меня все свои прелести. А у меня — период профессионального становления, необходимо максимально расположить к себе начальника и в зародыше заглушить все негативные факторы, препятствующие этому основному делу. Вот я и глушил: на Аленку — ноль внимания, дежурная улыбка, пустота в глазах, холодная галантность, не более. И все служебное время — с шефом.
— Они любят друг друга, — по секрету сообщила уязвленная в лучших чувствах Аленка обиженным мною секьюрити. — Они нашли друг друга. Теперь я понимаю, я все понимаю! Понимаю, почему господин Шац не обращает внимания на симпатичных дам. Понимаю, отчего господин Пошехонский иногда так странно себя ведет…
Вот так: несколько фраз, высказанных не вовремя обиженной девчонкой, случайное наличие благодарных слушателей — и привет! На меня долго косились все кому не лень, а я пребывал в неведении — вплоть до того момента, пока любознательная Ольга Алексеевна в порядке эксперимента не пригласила меня в гости. Эксперимент, как вы уже знаете, не удался, и ошеломленная моим стремительным натиском главбух между делом сообщила мне, откуда ветер дует. Мы с Пошехонским после этого долго устраняли последствия легкомысленной Аленкиной болтовни:
Вовка вынужден был проводить вдумчивую разъяснительную работу со своей взбалмошной пассией, а я изо всех сил доказывал, что страдаю преувеличенной тягой к прекрасному полу и вообще весь из себя мужик мужиком. При этом дело доходило до скандалов с Ольгой, которая упорно отказывалась обнародовать нашу «порочную» связь, и, утверждая, что ей наплевать на мои отношения с другими женщинами, тем не менее ревновала меня ко всем подряд особям, не отягощенным вторичными половыми признаками мужской направленности. В общем, черт-те что и сбоку бантик…
Итак, показалось мне, что жизнь моя вошла в колею и приобрела новую направленность, отличную от прежней, военной эпохи, напоенной дикой экзотикой Приграничья и измеряемой в «акциях». Показалось мне, что появилась у меня семья: Ольга, Вовка, фирма… Да, показалось…
В субботу вечером мы с Вовкой вне графика зависали в «Элефанте» — Аленка, категорически не желавшая признавать зарубежных методик дистанционного почитания шефа, раньше срока «забыковала» и устроила большущий семейный скандал в головном офисе. Скандал потребовал от Пошехонского изрядного напряжения моральных и физических сил и нашел свое отражение в поэтической форме:
Как ядра органайзеры летали! Тетради, ручки брызгали шрапнелью!! И в панике клиенты удирали! Дивясь такому буйному веселью!!!
P.S. Йо-хо-хо! Покажем вредным англичанам, где раки зимуют! (Это я сочинил, сидючи в приемной и прислушиваясь к разъяренным Аленкиным крикам и невнятным причитаниям Пошехонского, доносящимся из его кабинета.)
— Убью гадину, — потерянно пробормотал раскрасневшийся Вовка по окончании сражения, когда его пассия стремительно покинула офис, забыв впопыхах шарфик и сумочку в шкафу. — Убью! Чего я ее терплю? Никак не пойму — ну что в ней такого?! Гадина! Мегера!
— Лучше женись, — мудро посоветовал я. — И все образуется. У вас любовь — я же вижу. Богатая и знатная невеста тебе без надобности — сам такой. А девчонка на все сто, с какой стороны не подойдешь.
— Да понимаю я! — горестно махнул рукой Вовка. — Все понимаю. Мне больше никто не нужен, я чувствую. Но жениться? Нет, сначала я ее отдрессирую как следует, чтобы потом не мучиться. Я ее сначала это… как это будет более объектно?
— Приведу к нормальному бою, — подсказал я. — Только тут, Вольдемар, процесс, чреватый обратной связью. Аленка — еще тот фрукт. Кто кого выдрессирует — бабушка надвое сказала…
Итак, вечером мы сидели в «Элефанте». Пошехонский обееручь имел двух хорошеньких белоголовых особей младого возраста, чьи лобки едва прикрывали коротенькие юбчонки, был слегка взвинчен и жаждал психореабилитации.
— А я ему, в натуре — э-нэ, блин! А он, мля, в натуре — ну че за дела, пасаны! Блин, кочумайте, пасаны — от винта! Ну, я секу — не-е-е, неконкретный пасан! Ну че — я ему: короче! Че ты тут, в натуре, понты гонишь?! А мы с Олежкой того…
Я вполуха слушал традиционный треп Пошехонского, неспешно потягивал коньяк и настороженно наблюдал за кабинкой, расположенной напротив нас через зал. В «Элефанте» столы размещены вдоль стен и отделены друг от друга полутораметровыми деревянными барьерами, которые не затрудняют созерцание пирующего люда и в то же время создают иллюзию уединения. Это удобно и уменьшает вероятность возникновения конфликтной ситуации: соседи, сидящие за двумя близлежащими столиками, вас не видят и потому бросить бутылкой либо метнуть вилку не могут, а метать вышеупомянутые предметы через зал — далековато.
Так вот, напротив нас заседали какие-то буйные. Буйные наличествовали числом три, потребляли водку стаканами, громко галдели, кривлялись и напропалую крыли матом. Особенно старался один из них, загорелый худощавый черныш, разодетый как павлин — весь из себя такой пестрый и броский — с прической «амнистия» и золотой серьгой в правом ухе. Ранее эту троицу я в «Элефанте» не наблюдал, тот факт, что никто из персонала не удосужился поправить распоясавшихся посетителей, вызывал недоумение (в «Элефанте» отдыхает солидная публика), и потому я прогулялся в холл под предлогом посещения уборной и поинтересовался у мэтра — а кто, собственно, такие?
— Ильяс Шайтуров с дружками, — недовольно буркнул мэтр. — Третий день зависают. В среду откинулся. За счет заведения отдыхают, соколики…
— Шайтуров, Шайтуров… — я пожал плечами — столь исчерпывающая информация мне ничего не говорила.
— Да ты что — не в курсе? — даже как-то обиделся мэтр. — Это же Марата братишка меньшой! Пять лет отсидел за убийство — в среду только вышел. Родной брат — вот и терпим. Пусть покуражится. Все равно долго не погуляет — скоро залетит. А залетит обязательно — конченый пацан. Если б не брат, давно бы его пришили, потому как отморозок. Желающих — хоть отбавляй…
Получив информацию, я вернулся на свое место, допил коньяк и предложил Пошехонскому переместиться для продолжения культурного отдыха в более подходящее местечко.
