Жан-Кристоф Гранже - Пурпурные реки
— Кальдер, Мазюро, валите отсюда!
Оба парня вздрогнули, услышав свои имена. Поколебавшись, они обменялись бессмысленными взглядами и шмыгнули в дверь. Донато дрожал как осиновый лист. Вдруг он рванулся к ружью. Но в тот миг, как он коснулся приклада, Карим ударом кованого ботинка пригвоздил его руку к полу, а другой ногой пнул в лицо. Рука хрустнула в запястье. Донато взвыл от боли. Сыщик схватил его за шиворот и вдавил в старый тюфяк. Магнитофон продолжал глухо бубнить «A Tribe Called Quest».
Карим выхватил свой автоматический пистолет из кобуры на левом боку и сунул руку с оружием в пакет из прозрачного пластика — специального огнестойкого полимера, — которым он запасся на этот случай. Он стиснул пальцы на тяжелой рукоятке. Донато вытаращил глаза.
— Ты чего, падла… ты чего делаешь?
Карим вогнал пулю в ствол и улыбнулся.
— Гильзы, друг. Никогда не видал в сериалах? Главное — не оставлять стреляные гильзы.
— Чего тебе надо? Ты легавый, что ли? Ты точно легаш?
Карим благодушно покивал в ответ. Затем сказал:
— Я от Марселя.
— От кого?
Взгляд наркомана выражал недоумение. Карим понял, что Донато не помнит человека, которого замучил насмерть. В его одурманенной памяти не существовало никакого Марселя, его просто никогда не было.
— Проси у него прощения.
— Че…чего?
Солнечные лучи осветили взмокшее от пота лицо Донато. Карим наставил на него пистолет в пакете.
— Проси прощения у Марселя! — выдохнул он.
Тот понял, что ему грозит смерть, и взвыл не своим голосом:
— Прости! Прости, Марсель! Прости… мать твою! Я извиняюсь, Марсель! Я…
Карим дважды выстрелил ему в лицо.
Достав пули из опаленной ваты тюфяка, он сунул их в карман вместе с горячими гильзами и вышел, не оборачиваясь.
Так Карим распрощался с Нантером, городом, который научил его жить.
* * *Спустя месяц молодой араб позвонил в комиссариат полиции на площади Ла Буль. Ему сообщили то, что он и сам уже знал. Донато убит — скорее всего, двумя пулями из парабеллума 9-го калибра, но ни пуль, ни гильз не нашли. Что же касается двоих его сообщников, то они бесследно исчезли. Дело закрыто. И для полиции. И для Карима.
Он попросился на работу на набережной Орфевр[12], в КРБ подразделения, боровшегося с особо опасными преступниками. Но результаты тестирования обернулись против него. Вместо этого ему предложили поработать в Шестом дивизионе — антитеррористической бригаде, которая занималась внедрением агентов в среду исламских фундаменталистов, обосновавшихся в парижских предместьях. Полицейские-арабы были слишком большой редкостью, чтобы упускать такую блестящую возможность. Но Карим отказался. Он не станет заниматься шпионскими играми, даже если речь идет о фанатичных убийцах. Ему хотелось жить и действовать в царстве ночи, выслеживать и уничтожать бандитов на их же территории — словом, остаться в том параллельном мире, частью которого некогда был сам. Однако начальству не понравился его отказ. И через несколько месяцев лейтенант Карим Абдуф, выпускник полицейской школы Канн-Эклюза, ненайденный убийца психопата и наркомана, получил назначение в Сарзак, департамент Ло.
Ло. Глухомань, в которой давно не останавливались поезда. Место, где призрачные деревушки вырастали за поворотом дороги, точно каменные грибы. Край пещер, где даже туризм ориентировался на троглодитов, — кругом одни ущелья, пропасти да наскальная живопись… Этот медвежий угол самим своим видом оскорблял душу Карима. Молодой араб вырос на городских улицах, и его тошнило от этого деревенского захолустья.
И вот началось время тоскливого прозябания. Карим подыхал от скуки, нарушаемой редкими и смехотворными заданиями — составлением протокола о дорожной аварии, арестом воришек в магазинах, отловом бродяг на турбазах…
Молодой араб жил полной жизнью только в мечтах. Он читал биографии великих сыщиков. В свободное время ездил в библиотеки Фижака или Каора и выискивал в газетах все, что относилось к работе настоящих «профи» в области сыска. Читал он также старые бестселлеры и воспоминания гангстеров. Подписался на все полицейские газеты, каталоги оружия, журналы по баллистике и новым оружейным технологиям. В общем, с головой ушел в бумажный мир.
Он жил один, работал один, спал один. В комиссариате — наверное, самом маленьком во Франции — его ненавидели и боялись. Сотрудники прозвали его Клеопатрой — из-за его косичек. Считали ортодоксальным мусульманином, оттого что он не пил. Подозревали в нем извращенца, так как он упорно избегал традиционных визитов к «девочкам» в часы ночного патрулирования.
Замкнувшись в гордом одиночестве, Карим считал дни, минуты, секунды; иногда, в выходные, он по целым дням не раскрывал рта.
В то утро понедельника он как раз выходил из очередного воскресного ступора после того, как весь день просидел дома, если не считать обычной тренировки в лесу, где он упражнялся в смертоносных приемах «тэ» и в стрельбе по вековым деревьям, служившим ему мишенями.
Раздался звонок в дверь, Карим по привычке взглянул на часы: 07.45. Он открыл.
На пороге стоял Селье, один из патрульных полицейских. Он выглядел одновременно и взволнованным, и заспанным. Карим не предложил ему ни сесть, ни выпить чая. Только коротко спросил:
— Ну?
Селье открыл было рот, но так ничего и не выговорил. Его волосы под фуражкой слиплись от жирного пота. Наконец он пробормотал:
— Это… школа. Ну, младшая школа…
— И что там?
— Школа Жана Жореса. Туда залезли… сегодня ночью.
Карим усмехнулся. Хорошенькое начало недели! Наверняка хулиганье из соседнего городка — забрались в школу и устроили там бардак, лишь бы нагадить людям.
— Сильно порезвились? — спросил Карим, одеваясь.
Полицейский в мундире скривился, глядя на Каримов наряд — майка, джинсы, спортивная куртка с капюшоном, а поверх нее коричневая кожаная тужурка, какие носили мусорщики пятидесятых годов. Он промямлил в ответ:
— Да нет, наоборот… Похоже, работали спецы…
Карим начал шнуровать высокие ботинки.
— Спецы? Что ты имеешь в виду?
— Это не молодежь баловалась… Дверь вскрыли отмычкой. И вообще… сработано аккуратно. Хорошо, что директриса заметила кое-что подозрительное, а так бы…
Араб встал.
— Украли что-нибудь?
Селье с тяжким вздохом расстегнул ворот мундира.
— Вот в том-то и загвоздка, что ничего.
— Ничего?
— Совсем ничего. Просто влезли, покопались и — фюить! Как вошли, так и вышли…
Карим взглянул на себя в оконное стекло. Темное худое лицо, вдобавок удлиненное остроконечной бородкой, обрамляли две длинные косы. Он натянул до бровей пеструю ямайскую шапочку и улыбнулся своему отражению. Дьявол. Настоящий дьявол, прилетевший с Карибских островов. Он повернулся к Селье.
— А при чем тут я?
— Крозье еще не вернулся после выходных. Ну вот… мы с Дюссаром и решили… может, ты… В общем, хорошо бы тебе глянуть, Карим, а?
— Ладно. Пошли.
8
Над Сарзаком вставало солнце. Октябрьское солнце, еле теплое, бледное, словно после тяжелой болезни. Карим ехал в своем стареньком «Пежо» следом за патрульным фургоном. Они пересекли центральные кварталы, где царила мертвая тишина.
Сарзак не был ни старинным поселением, ни современным городом. Он расползался по длинной равнине беспорядочными скоплениями ветхих, ничем не примечательных зданий, и только у центра было, пожалуй, свое лицо — булыжные мостовые, трамвайчик, юрко бегавший туда-сюда. Проезжая по этим улочкам, Карим всякий раз, сам не зная почему, думал о Швейцарии или Италии. Он никогда не бывал ни в той, ни в другой.
Школа Жана Жореса находилась в восточной части города, в квартале бедноты, рядом с промзоной. Карим миновал безобразные синие и бурые многоэтажки, напомнившие ему улицы его детства. Школа стояла за бетонным ограждением разбитой асфальтовой дороги.
На крыльце их ждала женщина в просторном темном кардигане. Директриса. Карим поздоровался и назвал себя. Женщина ответила искренней улыбкой, и это удивило сыщика. Обычно его внешность вызывала у людей враждебную настороженность. Карим мысленно поблагодарил женщину и задержал на ней взгляд. Ее безмятежное лицо с большими зелеными глазами напоминало гладкую поверхность пруда с двумя кувшинками.
Директриса, не говоря ни слова, повела его внутрь. Здание в псевдомодерновом стиле выглядело запущенным долгостроем. Коридоры с низкими потолками, облицованные полистиролом с задравшимися краями. Множество детских рисунков, прикрепленных кнопками или сделанных прямо на стене. Маленькие вешалки на высоте детского роста. И все вкривь и вкось. Кариму чудилось, что он угодил в раздавленную коробку из-под обуви.
