Грегори Робертс - Шантарам

Глава 23

– Во всем мире, в любом обществе люди подходят к проблеме правосудия одинаково, – заявил мне мой босс и отец-наставник Абдель Кадер Хан, когда я проработал у него полгода. – Наши законы, расследования и судебные разбирательства ставят во главу угла вопрос о том, насколько преступно то или иное прегрешение, вместо того, чтобы думать, насколько греховно то или иное преступление.

Мы сидели в ресторане «Саураб» недалеко от причала Сассуна. Зал был заполнен народом, парáми и чудесными ароматами. Фирменным блюдом «Саураба» были масала доса, блины из рисовой муки со специями, и, по мнению многих, здесь их готовили лучше, чем в остальных пяти тысячах бомбейских ресторанов. Несмотря на это – а может быть, как раз из-за этого – «Саураб» был небольшим заведением, известным лишь узкому кругу. Его название не фигурировало в туристских путеводителях и колонках светских новостей. Это был ресторан для рабочих, которые посещали его с раннего утра и до вечера, дорожили им и держали в секрете от посторонних. Поэтому цены были невысокими, внутренняя отделка чисто функциональной. Однако все сияло чистотой, а эффектные причудливые паруса хрустящих блинов отличались таким богатым и восхитительным букетом специй, какого нельзя было найти ни в каком другом блюде во всем городе.

– Я же придерживаюсь противоположной точки зрения, – продолжал он философствовать, не отрываясь от еды, – я считаю, что главное – определить, насколько греховно данное правонарушение. Ты только что спросил меня, почему мы не извлекаем выгоду из проституции и наркотиков, как делают другие группировки, и я тебе отвечу: потому, что это греховно. Именно по этой причине я не торгую детьми, женщинами, наркотиками и порнографией. Именно по этой причине я не позволяю наживаться на этом в своем районе. Во всех этих преступлениях столько греха, что, наживаясь на них, человек продает душу дьяволу. А продав душу, вернуть ее можно разве что чудом.

– Вы верите в чудеса?

– Конечно. В глубине души мы все верим в чудеса.

– Боюсь, что я не верю, – возразил я с улыбкой.

– Уверен, что веришь, – отозвался он. – Разве твое освобождение из тюрьмы на Артур-роуд не было чудом?

– Ну, в тот момент это действительно казалось мне чудом, – признал я.

– А разве не чудом был твой побег из тюрьмы в Австралии? – спросил он деловитым тоном.

До сих пор он никогда не упоминал в наших разговорах мой побег, хотя я был уверен, что он знает о нем и делает свои выводы. Подняв этот вопрос, Кадербхай тем самым затронул наши отношения, потому что он спас меня фактически от двух тюрем – бомбейской и австралийской.

– Ну да, – произнес я медленно, но твердо, – полагаю, это было что-то вроде чуда.

– Не мог бы ты – если эта тема не слишком болезненна для тебя – рассказать мне об этом побеге? Это поистине уникальный случай, и он очень меня интересует – у меня есть на то причины.

– Я не против рассказать об этом, – ответил я, глядя ему в глаза. – Что именно вас интересует?

– Почему ты это сделал?

Знакомые в Австралии и Новой Зеландии неоднократно расспрашивали меня о побеге, но никто из них не задал мне этого вопроса. Их интересовало, как именно я бежал, как я скрывался от полиции. И только Кадер спросил, почему я бежал.

– В той австралийское тюрьме было так называемое дисциплинарное подразделение. Охранники этого подразделения – не все, но многие – были законченными садистами. Они ненавидели заключенных до умопомрачения. Не знаю, почему. Я не понимаю этого. Но факт, что так было. Они мучили нас и избивали почти каждую ночь. А я сопротивлялся, давал им сдачи. Я не мог иначе, так уж я устроен. Я не могу покорно принимать побои. Понятно, что из-за этого мне было только хуже. Я… они отделали меня по первое число, когда я попал к ним в руки. Я побывал в их карцере всего один раз, но срок у меня был большой, и я был уверен, что рано или поздно они найдут повод – или я сам дам им его по глупости – снова упрятать меня в карцер и станут избивать, а я буду сопротивляться, и кончится тем, что они убьют меня. Поэтому я и сбежал.

– Как тебе это удалось?

– После того, как они меня избили, я притворился, что они сломили меня, что я смирился. И поэтому меня послали на работу, которую давали только заключенным, сломленным духовно, – помогать на ремонте здания, расположенного рядом с тюремной стеной. Я дождался подходящего момента и сбежал.

Я поведал ему за едой всю историю. Он ни разу не прервал меня, но внимательно наблюдал за мной, и в глазах его светилась улыбка, отражавшая огонь, который горел в моих. Казалось, ему было не менее интересно наблюдать за тем, как я рассказываю, чем слушать сам рассказ.

– А кто был твой товарищ, с которым ты бежал?

– Он отсиживал срок за убийство. Но он был хорошим человеком, очень душевным.

– Однако вы расстались с ним?

– Да.

Я впервые отвел взгляд от Кадера и посмотрел сквозь открытую дверь ресторана на непрерывный поток прохожих. Мне трудно было объяснить, почему я больше не встречался со своим товарищем и предпочел быть одиноким волком. Я и сам этого толком не понимал. Я изложил Кадеру все факты, предоставив ему решать, что с ними делать.

– Сначала мы спрятались в подпольном мотоклубе, у рокеров-бандитов. У их главаря в тюрьме сидел младший брат. Это был храбрый малыш, и примерно за год до моего побега он разозлил одного очень опасного преступника – всего лишь тем, что держался независимо. Я вмешался в ситуацию – иначе мальчишку убили бы. Он рассказал об этом своему старшему брату, и тот передал мне через знакомых, что считает себя моим должником. Поэтому после побега я пошел в его клуб и взял с собой товарища. Его парни приняли нас очень хорошо, дали оружие, деньги, наркотики. Они прятали нас и охраняли целых две недели, пока полиция поставила на уши весь город, разыскивая нас.

Я сделал паузу, собирая с тарелки остатки пищи лепешкой из гороховой муки. Кадербхай тоже доедал свою порцию. Мы энергично двигали челюстями, задумчиво поглядывая друг на друга.

– Когда наступила тринадцатая ночь после побега, – продолжил я, – мне вдруг страшно захотелось повидать одного из моих бывших учителей. Он преподавал философию в универитете того города, где я вырос. Это был блестящий ученый, еврей, его очень ценили в городе. Но каким бы он ни был блестящим и замечательным, я все же не понимаю, почему мне так приспичило встретиться с ним, – до сих пор не могу понять. А желание у меня было такое сильное, что я просто не мог противиться ему. И вот с риском для жизни я поехал к нему через весь город. А он сказал, что ждал меня, так, мол, и знал, что я приеду. Он посоветовал мне прежде всего избавиться от оружия, так как оно не принесет мне ничего, кроме несчастья. Он сказал, что отныне мне надо отказаться от грабежей. Я заплатил свободой за совершенные ранее преступления, но если я вернусь к ним снова, меня сразу схватят или убьют. «Что бы тебе ни пришлось делать ради того, чтобы остаться на свободе, – сказал он, – не занимайся больше грабежом». Он посоветовал мне расстаться с моим товарищем, потому что его непременно схватят, а если я буду с ним, то схватят и меня. И еще он добавил, что я должен повидать мир. «Рассказывай людям только то, что им надо знать, – сказал он, и я помню, что он улыбнулся при этом, как будто речь шла о каких-то пустяках. – И проси у людей помощи. Не беспокойся, все будет хорошо… Жизнь – это захватывающее приключение, и она у тебя только начинается…»

Я опять замолчал. Подошел официант, чтобы унести пустые тарелки, но Кадер отослал его. Великий мафиози неотрывно смотрел на меня своими золотыми глазами, и смотрел по-доброму, поощрительно.

– Когда я вышел из кабинета учителя в университете, я чувствовал, что разговор с ним изменил буквально все. Вернувшись к рокерам, я отдал товарищу свое оружие и простился с ним. Его схватили спустя шесть месяцев во время перестрелки с полицией. А я до сих пор на свободе, если можно так сказать, когда у тебя на хвосте сидят копы и тебе некуда деваться. Вот и вся моя история.

– Я хотел бы побеседовать с этим человеком, с твоим преподавателем философии, – медленно проговорил Кадербхай. – Он дал тебе мудрый совет. Но послушай, насколько я понимаю, Австралия не такая страна, как Индия. Почему бы тебе не вернуться туда и не рассказать властям, как с тобой обращались в тюрьме? Может быть, тебя за это простили бы и разрешили бы вернуться к семье?

– У нас не принято доносить на кого бы то ни было, даже на своих мучителей. И потом, даже если бы я дал показания против тюремщиков, это вряд ли остановило бы их. Сама система их оберегает. Ни один здравомыслящй человек не доверится слепо британской системе судопроизводства. Вы когда-нибудь слышали, чтобы богатый человек предстал перед судом? Какие бы доказательства я ни привел, никто не тронул бы тюремщиков, а меня засадили бы за решетку, и я попал бы к ним в лапы. И я думаю, они прикончили бы меня в своем карцере. Но обращаться в суд в любом случае невозможно. Доносить не принято, ни в каком случае. Это железный принцип. Пожалуй, кроме него, у тебя ничего и не остается, когда тебя запирают в клетке.