Игорь Резун - Свидание на Аламуте
Внизу человек поднимает голову от кустов роскошных азалий. На нем соломенный «стетсон», полотняная куртка садовника и белые парусиновые штаны на шнурке. Он тоже бос, как и киприотка, дочь хозяйки гостиницы. Выбираясь из кустов к лестнице, он отвечает по-гречески:
— Сейчас, сейчас! Что случилось?
— К вам приехал один важный гость! Просил вас тихонько позвать! — сообщает киприотка голосом, который наверняка слышно и над гладью Эгейского моря.
После этого она, прыснув и мелькнув гранеными, смуглокожими щиколотками точеных ног, убегает. Мистер Тредиакис не спеша поднимается по лестнице, где в ветвях деревьев белеет уютный семейный пансион греков. На ходу мистер Тредиакис, богатый американец греческого происхождения, путешествующий по миру с юной дочкой, что-то поправляет на спине, под полотняной садовнической курткой. Сколько лет мистеру Тредиакису, понять сразу нельзя: у него жесткое лицо человека, привыкшего принимать решения, туго натянутая на скулах, но уже явно постаревшая кожа и почти бесцветные, поблекшие глаза.
Пройдя по теплым плитам террасы, Тредиакис принимает из рук подбежавшей девушки визитку и кивает. Легкие босые шаги киприотки шуршат пылью за углом, а Тредиакис отдергивает противомоскитный полог и входит в комнату, держа в руках карточку с надписью:
БРУНО ГАССЕЛЬБАХЕР
Доктор философии
Это типично греческая комната — небогатая, со старомодной мебелью и большим мраморным, круглым столом в центре. На столе стоят ивовая плетеная корзина с фруктами, бутылка вина. Мистер Тредиакис небрежным жестом откупоривает эту узкогорлую бутыль со следами паутины из погреба по нижнему краю и, наливая темно-красную жидкость в глиняные бокалы, говорит:
— У вас хорошее чувство юмора, мистер Гассельбахер! Любите Грэма Грина?
— «Нашего человека в Гаване» я читал трижды, — улыбаясь, говорит посетитель, вставая с диванчика. — Это моя любимая книга. И еще «Комедианты».
Они пожимают друг другу руки — крепко, как видно, от души. Мистер Гассельбахер молод, подтянут, под свободным и немного — по моде — мешковатым костюмом от Bochano чувствуется тренированное тело. И еще кое-что. Гость смеется:
— Не мешает эта пушка за спиной возиться в саду, Александр Григорьевич?
Заратустров улыбается и парирует, подавая человеку бокальчик:
— Ну, я думаю, не меньше, чем вам — степень доктора философии, Владимир Петрович… За встречу.
Выпив вина, оба садятся на плетеные стулья. Заметив жест Севастьянова, полезшего во внутренний карман своего коричневого пиджака, полковник упреждает его.
— Нет, Владимир Петрович, сегодня мой черед вас угощать… Вот, берите. Vegas Robaina Famosos, ручная.
Севастьянов явно оценил угощение из пачки, вынутой полковником из широкого кармана голубой куртки. Обрезая кончик предложенной гильотинкой, гость небрежно роняет:
— Тихо тут у вас?
— Тихо, Владимир Петрович, тихо… Но вы же знаете мой принцип: на Аллаха надейся, а верблюда-то привяжи. Бисимиллах!
Гость смеется. Зажигает огонек Zippo.
— А я думал, у вас принцип «abreg ad habra», Александр Григорьевич.
— У нас у всех такой принцип, Владимир Петрович. У всего Спецуправления «Йот». Как там в Москве?
Гость одними глазами показывает на окна; Заратустров, поудобнее устраиваясь в кресле, кивает. И кивок этот, незаметный в распаренной, млеющей атмосфере греческой сиесты, прекрасно понятен собеседнику: можно говорить, подслушивающих устройств нет, хозяева — верные люди.
— В Москве? — рассеянным эхом отзывается Севастьянов. — Как всегда, Александр Григорьевич, перестановки, кадровые игры… Румянцева сняли, двинули на Генпрокурора, а Карташова вроде к нам. Пока и. о. Хорошо хоть наш, из Ленобласти.
— ФСБ?
— «Грушник». Это ведь серьезнее ребята.
— Ну да.
— На татами с президентом ходит, как на чай… Понимаете?
— Нет слов.
— Кто-то орден схватил, кто-то повышение. Ваш новосибирский следователь тоже удостоился. Некто Пилатик Эраст Георгиевич. Хотя по большому счету, книгу-то вы спасли, которую из РГАЛИ похитили.
— Да будет вам, Владимир Петрович, — Заратустров морщится в улыбке и наливает еще вина. — Вино роскошное, правда? Виноград тут, как в старину, босыми ногами давит очаровательная хозяйкина дочка… Вы бы видели эти ноги! Эх, где мои семнадцать лет! На самом деле, если бы не Майя, такая сибирская Волшебница, сгинули бы те книги. В вулкане. Это она их похватала и бегом наверх… Кстати, по поводу операции что там говорят?
Гость наслаждается сигарой: в магазинах такая стоит не менее пятисот долларов.
— Иранцы возмущались, конечно. Да и американцы наехали, — замечает он все так же небрежно. — Но это все замяли… на уровне аппарата президента. МИД подключили, то-се. На объекте IFEG-33 просто была нештатная ситуация, считай: вулканишко проснулся, да и все. А всем участникам операции по ликвидации преступной группы террористов исламского направления… Ну, вы сами понимаете! Сказали: дырочки вертеть.
— В кителях? — снова улыбается Заратустров. — В новых, черных?
— В новых, в новых… Только, кажется, вам сказали обождать.
— Ага! Это они в точку. Что-то поручили передать на словах?!
— В принципе, так, ремарку… За невыполнение приказа куратора операции в Москве и самовольное сокрытие основных фигурантов — строгач, Александр Григорьевич. Ребята говорят, у вас их уже целая коллекция…
— Правильно говорят, — задумчиво роняет Заратустров, смакуя вино. — Значит, они все-таки хотели, чтобы я расстрелял собственную тень…
— Что?
— Нет, это так… аллегория! По вашей части, по философской. Одним словом, надо было не уговаривать, а вызывать штурмовики.
— Да. Они были под парами.
— …и нанести ракетно-бомбовый удар по Аламуту. Чтоб все закончить. Одним махом. Ни ассасинов, ни заложников, никого.
— Такова суровая правда нашей работы, Александр Григорьевич. Вы же сами говорили, помните? Приказал расстрелять собственную тень, да?
Заратустров, кажется, не слушает гостя. Его морщинистая рука с широкими, квадратными ногтями ласково гладит такой же коричневый, обожженный временем бок глиняного стаканчика.
— Раз — и готово! А я-то до последнего тянул. Хотя, если бы на Махаба не подействовал дневник Ассара, то черт бы его знает.
— Да уж, пришлось бы, Александр Григорьевич. Приказы не обсуждаются, как известно…
— Мечи свою молнию даже в смерть… Abreg ad habra! М-да… А потом фигурантку сдать под роспись.
— Ну, а как же? А вы ее тут фактически похитили. Увезли девчонку из-под носа спецгруппы. По Европам катаете, по курортам.
— Не говорите, Владимир Петрович. Раздолбай я чистой воды. Старый сентиментальный раздолбай… Ваше здоровье. А вы ведь проездом тут, Владимир Петрович?
Севастьянов кивает. Улыбка трогает его красивое, чистое лицо «а ля Штирлиц».
— Я так думаю, вам вот это нужно?
Встав, Заратустров подходит к простенькому старому комоду с медным замком и поворачивает блестящие завитушки. Из ящика на свет Божий появляется книжка блокнотного формата — древняя, с осыпающимся срезом страниц, с тяжелой, позеленевшей от времени пряжкой-замком.
— Вот она. В целости и сохранности.
Севастьянов качает головой.
— Нет. Александр Григорьевич. Я ведь дела в посольстве уже сдал… и все, что полагается, по описи. Копия изготовлена очень хорошо, оргтехника у нас отличная. Даже бумагу подобрали. А переплет тут значения не имеет, верно? Регистрационный номер, печать — и порядок. Записки Ассара по-прежнему достояние спецфондов.
Убирая книгу в тот же ящичек, закрывающийся с музыкальным звоном, Заратустров кидает на собеседника колючий взгляд:
— Не боитесь, Владимир Петрович?
— Я так думаю, — произносит гость, стряхивая пепел в большую пятнистую раковину на столе, — что у вас, Александр Григорьевич, сей фолиант будет в большей безопасности. Ведь как знать, что там дальше будет.
— И не говорите. Один Аллах ведает!
— Совершенно верно. Иншалла!
— И куда же теперь вас, пропитанного Востоком, как коврик под кальяном?
— Не угадаете. В Гиперборею, можно сказать, — в Тулу.
— Неужели?
— Именно так. В вашу холодную Сибирь. Скажите, а действительно у вас даже летом дворники лед с тротуаров скалывают? По утрам?!
— Пьют наши дворники, — вздыхает Заратустров. — И по утрам, и по вечерам. Некоторые… Ясненько… Ну, тогда первым делом познакомитесь с Леночкой Альмах. Я угадал?
Севастьянов кивает молча. Заратустров снова глотает обжигающее нёбо вино.
— Замечательный человек. И Женечка Тиссель. Лена, кажется, орден Боевого Красного получила?
— Да, я слышал. За разоблачение предателя.
— Ну, вот и здорово. Значит, сработаетесь…
