Дж. Фридман - Против ветра

— Значит, вы готовы без колебаний опровергнуть его выводы, выступая от собственного имени?

— Без малейших колебаний.

Я раскладываю на столе перед Шугармэном кипу снимков с обезображенным трупом Ричарда Бартлесса. Он по очереди рассматривает каждый и, внимательно изучив, возвращает мне.

— Взгляните на эти ранения, доктор Шугармэн, — прошу я, указывая на несколько ран, видных на разных снимках. — Как, по-вашему, каким оружием они нанесены?

— Это ножевые ранения. Их нанесли либо чем-то таким, что напоминает охотничий нож, либо каким-то предметом из кухонной утвари. Видно, что некоторые раны рваные, — указывает он на эти места на снимках.

Я смотрю, куда он показывает, но не вижу разницы. Мартинес знаком просит передать ему фотографии и, щурясь, в свою очередь разглядывает их.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, доктор.

— Неспециалисту трудно понять, о чем речь. Принесите лупу, и я покажу, в чем тут дело.

Мы ждем, пока судебный пристав ищет лупу и, найдя, вручает ее Шугармэну, который встает с места, становясь на одном уровне с Мартинесом.

— Вот смотрите, — говорит Шугармэн, показывая на нужное место палочкой, которую достал из кармана, чтобы пояснять свои замысловатые высказывания. — Вот, вот и вот.

Мартинес сощуривается, стараясь сосредоточиться.

— Да, — говорит он. — Теперь вижу. А что это означает?

— Две вещи. Во-первых, все ранения были нанесены одним и тем же ножом — рваные раны слишком похожи одна на другую.

— Хорошо, согласен, — отвечает Мартинес.

В отличие от них, я не смотрю на снимки, поскольку вчера вечером мы с Шугармэном уже говорили об этом. А вот Робертсон всем телом подался вперед, усевшись на самый кончик стула. Со стороны он напоминает гончую, которая сделала мертвую стойку в ожидании своей очереди.

Краешком глаза вижу, как в глубине зала открывается дверь. Стараясь не шуметь, входит Грэйд и садится на скамью в последнем ряду. Перехватив мой взгляд, он отворачивается.

Я снова обращаюсь к Шугармэну.

— Хотите еще что-нибудь сказать, доктор Шугармэн?

— Эти раны были нанесены уже после смерти пострадавшего.

Я снова перевожу взгляд на Грэйда. Бледный как полотно, он смотрит прямо перед собой.

— После смерти, — повторяю я.

— Да.

— Потому что у пострадавшего не было кровотечения.

— Да, но это не самая главная причина.

— А в чем состоит главная причина?

— Все эти раны абсолютно одинаковы. Они одного и того же размера, одной и той же формы.

— Но ведь это вызвано тем, что орудием убийства был один и тот же нож, не так ли?

Он раздраженно качает головой.

— Причина, по которой все раны одного и того же размера и формы, заключается в том, что этот парень был уже мертв. Трупы не шевелятся.

— А как же тогда быть с теорией «раскаленных ножей», которую выдвинул доктор Грэйд? Из нее следует, что кровь на ранах свернулась.

— Это невозможно.

— Почему?

— Вы — живой человек, кто-то пытается пырнуть вас раскаленным добела ножом. Не имеет значения, сколько людей пытаются вас удержать, все равно вы будете сопротивляться изо всех сил, извиваться всем телом, как рыба, пытающаяся сорваться с крючка. И кожа в том месте, где в нее вошел нож, окажется тогда порвана. В этом случае раны обязательно должны быть рваными, с зазубренными краями, особенно если на ноже тоже есть зазубрины. Из-за этого вы раздерете себе все тело, пока не ослабеете настолько, что уже не сможете сопротивляться. Ни одно из этих ранений само по себе не было смертельным, а так непременно и произошло бы в том случае, если бы нож поразил аорту или сонную артерию.

— Его не зарезали, — твердо говорит он. — Если он и был убит, то выстрелом в голову. Ножевые ранения были нанесены через некоторое время после того, как он был убит. Все ранения одного и того же размера, так и должно было быть.

Мартинес слушает показания Шугармэна как зачарованный, в то время как Робертсон пристально всматривается в фотографии.

Подойдя к столу, за которым сидят представители защиты, я беру копию журнальной статьи с теорией «раскаленных ножей» и передаю статью Шугармэну.

— Вам попадалась на глаза эта статья?

— Вы мне ее уже показывали вчера вечером.

— А до того?

— Да.

— Не помните, когда именно?

— Сразу после публикации. Вскоре после этого я и пришел к тем выводам, которые излагаю сейчас.

— А как вы к ней отнеслись?

— Когда отсмеялся? Мне казалось, что это самая безответственная галиматья, с которой я сталкивался за всю свою профессиональную карьеру. К тому же очень опасная.

— Вы поверили тому, что в ней говорилось?

— Нет, разумеется. Ее написал явный дилетант, не имеющий никакого отношения к медицинской науке.

— А к какому выводу пришли другие специалисты в области судебной медицины?

— К тем же, что и я. Это плод воображения какого-то неуча.

— Кто-нибудь из ваших коллег-патологоанатомов не попытался выступить с опровержением фактов, содержащихся в статье?

— Да. Я попытался.

— И что вы предприняли?

— Провел серию экспериментов, в результате которых не только у меня самого, но и у ряда моих коллег не осталось ни малейших сомнений в том, что такой теории просто не может быть, она не имеет под собой никаких оснований. Этого просто не могло быть.

— Вы опубликовали свои выводы?

— Да.

Подойдя к столу представителей защиты, я беру медицинский журнал и передаю ему.

— Это ваша статья?

— Да, моя.

— Ваша честь, я хотел бы приобщить ее к делу. Статья была опубликована в «Американском журнале по вопросам патологии», в номере за ноябрь 1983 года.

Я передаю журнал Мартинесу, который смотрит на заголовок.

— Этот журнал считается одним из наиболее авторитетных для специалистов вашей области, не так ли? — спрашиваю я.

— Да.

— Он не стал бы публиковать ничего такого, что не опиралось бы на конкретные факты и грешило бы против истины?

— Он никогда бы не опубликовал ничего, даже отдаленно похожего на эту чушь! — размахивает он статьей с теорией «раскаленных ножей».

— Тогда как бы вы охарактеризовали эту теорию, доктор?

— Если бы мы с вами и еще двумя закадычными приятелями сидели у костра, я охарактеризовал бы ее как бред. Этим я никого не хочу обидеть, Ваша честь, — улыбаясь, говорит он Мартинесу. — Если рассуждать с точки зрения науки, то в ней столько же правды, сколько в теории, согласно которой Земля плоская. Сущий вздор, основанный на незнании фактов! Во всей стране не найти ни одного более или менее известного патологоанатома, который согласился бы подписаться под таким утверждением. — Он делает паузу. — Мне тяжело говорить это по отношению к одному из коллег, тем более что речь идет о Милте Грэйде, пользующемся столь высокой репутацией, но я был просто поражен, узнав, что в своих показаниях он решил исходить именно из этой теории.

— Тем более что после нее по горячим следам появилась ваша статья, — добавляю я.

— Мне кажется, доктор Грэйд ее не читал. Меня это удивляет, потому что этот журнал читают все специалисты в данной области.

— Наверное, номер просто не попался ему на глаза.

— Сожалею, если так оно и было на самом деле. Но он должен был прочесть эту статью. Тогда не было бы никакой вздорной теории.

Робертсон закрывает лицо руками.

Я перевожу взгляд в глубину зала. Грэйд только что ушел, массивная дубовая дверь медленно захлопывается за ним.

7

— Ваша честь, мы ходатайствуем об аннулировании итогов предыдущего судебного разбирательства на том основании, что свидетельские показания были искажены, получены нечестными и принудительными методами, а также о снятии всех обвинений с наших подзащитных.

Робертсон заявляет протест. Ну и упрямец, ни за что не хочет признать, что проиграл!

— Ответ я вам дам завтра утром. — Мартинес явно тянет время, показания представленного нами свидетеля выбили его из колеи. Выходит, он председательствовал на процессе, итоги которого оказались фальсифицированы, — мысль об этом для него хуже ножа.

Покидая зал суда, он бросает на Робертсона убийственный взгляд.

— Надеюсь, я оказался полезен, — говорит нам Шугармэн.

— Еще бы!

— А Грэйд-то каков! — Он неприязненно качает головой. — Ему, бедняге, теперь только коров пасти.

Собрав все документы, мы с Мэри-Лу возвращаемся в офис. Предстоят еще многие часы работы, а когда мы пойдем по домам, то ни она ни я не сможем уснуть.

8

Мы в кабинете Мартинеса. Робертсон, прямой как столб, стоит в стороне от нас с Мэри-Лу. Мартинес поворачивается ко мне.

— У меня руки связаны, Уилл. Как бы мне этого не хотелось, я не могу сразу снять все обвинения. Госпожа Гомес говорит, что раньше лгала, может, так оно и было, но здесь одно ее заявление противоречит другому, а вы знаете, что при сложившихся обстоятельствах принято считать, что такие показания носят субъективный характер и не могут служить юридическим основанием для пересмотра уже вынесенного приговора, во всяком случае, без назначения повторного судебного разбирательства. То же самое относится и к показаниям доктора Шугармэна, несмотря на то что я им искренне верю.