Максим Павлов - Серафим и его братва
Каким же ветром занесло Эммануэль Петрову в Отвязный край? Сие есть кромешная тайна, покрытая леденящим мраком, впрочем, как и все, что связано с Эммануэль. Остается лишь предполагать: если это был не ураганный порыв крайне неблагоприятного антициклона, то прилетевший из дальних мест смерч торнадо. Женщина-призрак, женщина-легенда, Эммануэль в свои преклонные годы оставалась неуловимой, словно девственница. Она могла возникнуть то в одном уголке земного шара, то в прямо противоположном. По белу свету ее десятилетиями безуспешно шмонал Интерпол, ей шили безразмерные тома уголовных дел ФБР, ФСБ, Моссад, английская полиция и французская жандармерия. Спецслужбы практически всех цивилизованных государств мира имели на нее зуб, поэтому проще назвать тех, кто не искал Эммануэль: до нее не было дела лишь правительствам Сингапура, Бурунди и Вануату, остальным странам и континентам эта чернокожая бестия умудрилась подложить в кастрюлю ту или иную влиятельную свинью.
Предпочитая даже в пределах собственного кабака оставаться в тени, Эммануэль редко светилась. На ней неизменно были надеты черные чулки, черное платье, на голове красовался дрэд из мелких черных косичек с вплетенными в волосы черными жемчужинами; ногти, которые могли легко выдать Эммануэль характерным розовым отливом, покрывались исключительно черным лаком. Из двенадцати залов ресторана Эммануэль отдавала предпочтение Черному: только тут она могла чувствовать себя в безопасности. В случае приближения угрозы ей было достаточно закрыть белые глаза — и сам черт не отличил бы ее от окружающих предметов.
Удивительно, но Эммануэль Петрова, как говорили, родилась от двух исключительно белых, чрезвычайно набожных родителей. Что вынудило ее резко потемнеть и из всех возможных дел остановить выбор на самых нелегальных, теневых и ужасных никто толком не знал. С трех лет она приучилась все делать по-черному. Даже сигареты с марихуаной, с которыми она подружилась в первом классе московской образовательной школы, были облачены в черную папиросную бумагу. Однако и у Эммануэль имелась одна непростительная слабость, этакое уязвимое место, по которому ее можно было прищучить даже в Черном зале «Каннибала» и даже когда она вроде бы закрывала глаза и поджимала губы, скрывавшие ее белые как снег зубы: Эммануэль любила выпить… молочный коктейль. Белый литровый стакан мороженого, смешанного с молоком, как правило, всегда находился перед хозяйкой «Каннибала» примерно на уровне живота, поэтому определить, где в данный, момент скрывается она сама, было делом техники.
* * *В поисках состоятельного заказчика в «Каннибал» заглянул Серафим. Он знал, что найти Эммануэль совсем не просто, но он так же хорошо знал, что «Каннибалу», как никому в городе, позарез требуются наемные убийцы. Для начала он решил просто посидеть в баре и осмотреться.
— Что будем пить? — спросил у Серафима бармен.
— Водку, — ответил киллер.
— С кровью коммуниста или со спермой демократа?
— А если чистую водку?
— Ну если вы хотите с ходу подмочить репутацию… — Бармен поморщился.
— О'кей, — сдался Серафим. — Валяй кровь демократа.
— Нет, есть кровь коммуниста и сперма демократа. Крови демократа не бывает, — продолжал хохмить бармен.
— Да ну? — удивился киллер.
— Во всяком случае, к нам не поступало.
— Ты меня заморочил. Ладно, делай микс.
— О'кей. — Бармен ловко взболтал в миксере кровь коммуниста со спермой демократа и добавил немного водки. — Лёд?
— Нет, спасибо.
Понюхав то, что ему приготовили, Серафим едва не блеванул. Однако виду не показал, лишь отодвинул коктейль подальше от себя и миролюбиво стал слушать, о чем пел на сцене мужик с окладистой бородой. Мужик косил под русского шансонье, который, в свою очередь, косит под шансонье французского, волей судьбы заброшенного в сибирскую тюрягу:
А ты не давала, нет, ты не давала.Лишь деньги мотала, но мне не давала.Со мной ты играла, играла и срала.Играя, насрала — попала мне в душу;Зачем же так метко? — ведь я не игрушка…
Бородатый шансонье едва не ревел от разочарования, а пятеро девиц без лифчиков отплясывали вокруг него, высоко задирая ноги и жизнерадостно улыбаясь. Похоже, они совершенно не понимали, о чем он поет, и это привносило в исполнение особый колорит грусти и безысходности.
— Слушай, Дэня, что за чухарь пьет эту отрыжку?
— Вот эту? — Дэня с отвращением сунул нос в коктейль Серафима и огляделся по сторонам. — Я никого Me вижу, Шмон.
Серафим только сейчас заметил, что бармен исчез, а возле него ошивается парочка местных вышибал. Дэня и Шмон обсуждали появление нового лица на своей территории.
— Разуй фары, Дэня! — попросил Шмон.
— Ни хрена не вижу. Отрыжка стоит, а где чухарь? — Скривив челюсть, Дэня покрутил головой и сделал вид, что в упор не замечает Серафима.
— Хочешь сказать, у меня глюки? — расстроился Шмон.
— Ни хера я не хочу сказать. По-моему, это ты хочешь сказать, чтобы я просекал здесь каждого таракана.
— Я хочу? — Шмон красноречиво ткнул себя в грудь двумя пальцами: мизинцем и указательным.
— А че ты мне бакланишь?!! — завелся Дэня и потряс своими четырьмя пальцами у носа Шмона: парой мизинцев и парой указательных. — Я в упор ни хера не вижу!
— Я бакланю?!! — вышел из себя Шмон. — Ты, блин, Дэня, работаешь или херней страдаешь!
— Я, блин?!
— Ни хера себе!
— Вместо того чтоб вышибать чухарей, ловишь здесь всяких вшей и тараканов, — пояснил Дэня. — Понял?
— Нет, ты все-таки разуй фары, Дэня!!! По-моему, это ни хера не таракан. — Шмон показал двумя пальцами на Серафима. — Это чухарь, на хер!
— А, это! — озарило наконец Дэню. — Его-то я и не приметил. Думаю: чё за таракан? Думаю: чё это Шмон прикалывается?
— Не, это не таракан, это чувырло, — удовлетворенно пояснил Шмон и брезгливо сплюнул в нетронутый коктейль. — А это его отрыжка.
— А!.. — с пониманием закивал Дэня. — Ну извини, Шмон.
— Будь внимательнее, Дэня, — посоветовал Шмон. — А то ползают тут всякие — недолго и с работы вылететь.
— Хер с тобой, буду внимательнее, Дэня, — пообещал Шмон и спросил: — Что, попачкаемся? Размажем тараканишку?
— Раздавим, — согласился Шмон. — Не впад-лу. Вышибай!
— Я?!
— А кто?
— Ну, блин, Шмон! Ты его первым заметил — ты его и вышибай.
Базар между Дэней и Шмоном мог продолжаться сколь угодно долго. Серафим не придал значения появлению местных вышибал. Обе личности не вызывали ни симпатии, ни антипатии, ни желания вступать с ними в осмысленный контакт. Однако… Закурив сигарету, Серафим услышал, что музыка заглохла: Он посмотрел в зал: бородатый шансонье, равно как все, присутствовавшие в Первом банкетном зале, обратили свои взгляды на него и метавших искры Дэню и Шмона. Оставив тарелки, полные мяса, недопитые рюмки, публика предвкушала начало главного, по ее понятиям, события вечера, которое разворачивалось у стойки бара.
От Серафима ждали крутых действий и зримого результата.
И Серафим не обманул ожиданий. Не заставляя публику скучать, он красиво забычковал сигарету в правой ноздре Шмона и плеснул в репу Дэни омерзительным коктейлем. Ответ вышибал не был столь эффектным: Шмон с размаху замочил кулаком по стойке бара (где мгновением ранее находился Серафим) и взвыл не то от боли, не то от досады, что промазал, а Дэня активно, но безрезультатно заработал клешнями в направлении соперника. Ловко подхватив Дэню на руки, Серафим подбросил его под потолок и, не дожидаясь приземления вышибалы, попросил у ближайшего столика разрешения воспользоваться вилкой.
…Дэня приземлился точно на крышу вопившего Шмона, поэтому Шмону пришлось прибавить громкость и звать подкрепление. Впечатав коллегу в паркет, Дэня не успел оглянуться, как на его задницу обрушилась серия безостановочных ударов, каждый из которых оставлял на булках по четыре отметины. Даже без университетского образования можно было догадаться, что Серафим работал вилкой. Таким образом, за считаные секунды в жопе Дэни появилось восемьдесят восемь дырок… Отымев столь необычным способом Дэню, Серафим уделил внимание Шмону, уж больно тот вопил, и стулом-вертушкой из бара отрихтовал его до абсолютного безмолвия.
Тут на помощь Дэне и Шмону бросились до десятка человек, купившихся на вопль Шмона «Наших бьют», однако Серафиму было достаточно вырубить одного из них, чтобы пацаны пошли на мировую и выразили убийце, столь веско заявившему о себе, необходимые знаки уважения.
Настоящим украшением стебалова стала песня бородатого шансонье «Дави понты, лохан пробитый!», исполненная в самый разгар заварухи. В целом же драка не обманула ожиданий. Гостям «Каннибала» было продемонстрировано редкое мастерство и удивительная жестокость мордобоя. Некоторые даже вставали со своих мест и стоя аплодировали Серафиму. Словно голубки на свежую булку, со всех залов кабака слетелись официантки, чтобы своими глазами поглядеть, как метелят их местную крутизну — Дэню и Шмона. В общем, махач удался на славу.
