Марк Олшейкер - Охотники за умами. ФБР против серийных убийц.
В наше сознание постоянно вдалбливали, что наш долг — повсюду выискивать советских шпионов, которые стремятся нас завербовать и выведать государственные секреты. Особенно предостерегали против женщин! Промывка мозгов оказалась настолько эффективной, что, когда меня пригласила пообедать работавшая в нашем здании симпатичная девушка, я начал опасаться, уж не ловушка ли это или провокация.
Академия ФБР на военно-морской базе в Квонтико еще не была достроена и полностью не вступила в строй. Там мы занимались огневой и физической подготовкой, а аудиторные занятия проходили в здании Старого Почтамта в Вашингтоне. Первое, чему учили курсанта, — что он должен вести огонь только на поражение. В этом правиле крылась жестокая философия и железная логика: раз выхватил оружие — значит, принял решение стрелять. Если оценил ситуацию как достаточно серьёзную, чтобы открывать огонь, — значит, готов отнять чужую жизнь. В сумятице события редко представляется возможность обдумывать целесообразность выстрела и заниматься гимнастикой ума. Пытаться уложить объект на землю пулей или просто остановить оказывается слишком опасным. Значит, нельзя неоправданно рисковать собой или другой потенциальной жертвой.
Так же придирчиво нас обучали уголовному кодексу, анализу отпечатков пальцев, истории насильственных и интеллектуальных преступлений, технике ареста, обращению с оружием, рукопашному бою, рассказывали об истории Бюро и его месте в охране законопорядка в стране. Один из предметов я запомнил лучше других, хотя он появился в расписании довольно рано. Мы прозвали его «матерной подготовкой».
— Двери закрыты? — спрашивал преподаватель и раздавал каждому отпечатанные листки. — Прошу вас выучить эти слова.
Насколько я помню, там значились такие перлы англо-саксонского происхождения, как дерьмо, трахать, кунилингус, фелляция, вагина и членоголовый. Нам требовалось запечатлеть эти слова в памяти, чтобы знать, что делать, если они встретятся во время работы, например, при допросе подозреваемого. А делать следовало вот что: если такое слово попадало в отчет, следить, чтобы он ни в коем случае не поступал к обычной секретарше, а только — я не шучу! — к специальной «матершинной стенографистке». Ими, как правило, работали женщины постарше, бывалые и закаленные, способные, увидев грубое выражение, вынести шок. Не забывайте, агентами в то время служили одни мужчины, и в 1970 году, по крайней мере в ведомстве Гувера, национальная чувствительность была не та, что теперь. Нам устраивали контрольные работы по правописанию матершины, а потом собирали листы и, я подозреваю, сначала измельчали, а потом сжигали в железном мусорном ящике.
Но, несмотря на подобные глупости, мы были идеалистами — рвались бороться с преступлением и думали, что способны что-нибудь изменить. Примерно в середине курса меня вызвали в кабинет помощника директора Джо Каспера — одного из доверенных лейтенантов Гувера. В ФБР его нарекли Духом-Приятелем, но прозвище употребляли определенно-иронически, а не с симпатией. Каспер сказал, что я успеваю по большинству предметов, но стою ниже среднего уровня по «связям в бюро» — методам и порядку общения различных служб внутри организации.
— Я хочу быть первым, сэр! — отозвался я. Тех, кто проявлял такое рвение, ребята называли «факельщиками»: у «факельщиков», говорили они, из зада от усердия бьет голубое пламя. Рвение помогало вырваться вперед, но делало «факельщика» отмеченным человеком. Если он преуспевал, то получал все, но если срывался, падение было долгим и на глазах у всех. Каспер был хоть и суров, но вовсе не глуп и на своем веку перевидал довольно «факельщиков».
— Хотите быть первым? Отлично! — он бросил передо мной целый учебник терминов. — Выучите это на Рождественских каникулах.
О случившемся прослышал Чак Ландсфорд, один из двух академических классных наставников, и подошел расспросить, в чем дело.
— Что вы ему сказали?
Я ответил. Чак только закатил глаза. Мы оба знали, что я сам напросился на работу. В доме родителей, в то время как вся семья праздновала Рождество, я сидел, уткнувшись носом в учебник по связям. Каникулы показались мне не из лучших.
В результате своего «факельного» выступления в начале января я вернулся в Вашингтон весь взмыленный и должен был написать письменную контрольную по тому, что выучил. Помню, какое я испытал облегчение, когда другой наставник, Чарли Прайс, сообщил, что на 99 % я сделал все верно.
— На самом деле, — доверительно признался он, — там верно на все сто. Но мистер Гувер считает, что никто не совершенен.
Примерно в середине четырнадцатинедельного курса нас опросили, в каком регионе мы предпочли бы работать. Большинство фэбээровцев бъши разбросаны по пятидесяти девяти отделениям по всей стране. Я чувствовал, что за распределением кроется какая-то игра — некая шахматная партия между курсантами и руководством. И, как обычно, стал думать за противника. Сам я был из Нью-Йорка, но возвращаться в этот город особого желания не имел. И решил, что, по-видимому, наиболее привлекательными местами считаются Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Майами и, может быть, Сиэтл и Сан-Диего. Значит, если выбрать второстепенный город, больше шансов получить хорошее распределение. Я назвал Атланту. И получил Детройт.
После окончания курса нам выдали постоянные удостоверения, револьвер «смит и вессон» десятой модели с барабаном на шесть патронов и велели как можно быстрее сматываться из города. Начальство опасалось, что новоиспеченные агенты попадут в какую-нибудь передрягу в Вашингтоне, прямо под носом Гувера. И это никому в ФБР не принесет пользы.
Кроме документов и оружия мне выдали брошюру «Как выжить в Детройте». Город был одним из самых расово поляризованных в стране и все ещё бурлил отголосками беспорядков 1967 года. Он мог похвастаться званием криминальной столицы Соединенных Штатов, и в отделении мы заключали мрачноватое пари — спорили, сколько убийств будет зарегистрировано до конца года. Как большинство молодых агентов, я принялся за дело с энергией и воодушевлением, но вскоре понял, что нам противостояло. За четыре года, проведенных на военно-воздушной базе, ближе всего к месту ведения боевых действий я оказался тогда, когда после бокса меня положили в госпиталь оперировать нос, и моя койка стояла рядом с койкой ветерана Вьетнама. Поэтому до приезда в Детройт я не ощущал себя в положении врага. Но ФБР недолюбливают многие, в том числе обитатели университетских городков и уличных кварталов, где развернута сеть осведомителей. В наших мрачных черных машинах мы — люди, отмеченные особой печатью. Во многих районах в нас швыряют камнями. Немецкие овчарки и доберманы нас тоже ненавидят. И есть места, куда нельзя выезжать без хорошего подкрепления и сильной огневой поддержки.
У местной полиции тоже имеется зуб на ФБР. Нас обвиняют в том, что мы «сдаем» газетчикам незавершенные дела и приписываем к своим отчетам раскрытые полицией преступления. Хотя, по иронии судьбы, в первый год моей службы, когда было нанято около тысячи новых агентов, львиную долю оперативной подготовки мы получили от взявших нас под крыло местных копов. И успех специальных агентов моего поколения «безусловно» зависел от профессионализма и великодушия полицейских. Ограбление банков было особенно распространенным преступлением. По пятницам, когда перед выходными они запасались наличностью, мы регистрировали три, а то и пять вооруженных нападений. До тех пор пока в банках Детройта не появились пуленепробиваемые стекла, количество убийств и ранений кассиров носило устрашающий характер. Как-то камера слежения запечатлела смерть управляющего: разъяренный грабитель расстрелял его на глазах пришедших в ужас клиентов за то, что тот не сумел открыть синхронный замок сейфа. Люди сидели напротив, но ничем не могли помочь. Однако нападениям подвергались не только банковские служащие, имеющие дело с десятками тысяч долларов. В некоторых районах точно так же рисковали продавцы Макдоналдса.
Меня определили в Подразделение антикриминального реагирования, которое занималось уже совершенными преступлениями, например ограблениями банков или вымогательством. В его составе я работал во взводе Незаконного укрывательства от правосудия (НУП), и это стало для меня отличной практикой, потому что взвод был постоянно в действии. Вдобавок к заключаемому во всем отделении пари у себя мы спорили, кто за день больше других произведет арестов. Гак торговцы автомобилями соревнуются друг с другом, кто больше продаст машин.
В те дни основным направлением работы было то, что мы называли 42-й категорией — военными дезертирами. Вьетнам разорвал страну надвое, и когда солдатам удавалось вырваться с фронта, они ни за что не хотели попасть туда опять. Со стороны 42-й категории по сравнению — с другими скрывающимися от закона лицами отмечалось больше всего нападений на офицеров полиции. Мне запомнился мой первый случай в составе НУП. Я выследил дезертира и пришел за ним в служебный гараж, где он работал. Назвал себя и думал, что парень поведет себя тихо. Но он вместо этого наставил на меня остро заточенный самодельный нож с замотанной черной лентой рукояткой. Я отпрянул назад и едва ускользнул от удара. Потом отшвырнул его к стеклянной двери, уложил на землю, уперся коленом в спину, приставил к голове револьвер. Хозяин гаража поднял неверояный шум: почему я увожу его лучшего работника. А я про себя думал: на кой черт я во все это ввязался. Неужели мечтал о такой карьере? Разве стоит рисковать собственной шкурой для того, чтобы осудили какого-то негодяя?
