Нацуо Кирино - АУТ
— О'кей. Позвони мне, если увидишь этого парня. Хотя не уверен, что он способен кого-то понимать.
— Не согласен. Даю гарантию, что, когда этот Ямамото увидит похожего на якудза хозяина, его и след простынет. — Сатакэ негромко рассмеялся шутке, однако глаза его остались холодными. — Знаете, вы ведь действительно можете любого напугать, — продолжал, ничего не замечая, Кунимацу.
— Ты так думаешь?
— Конечно. Одежда, вообще весь вид… Да он умчится как заяц.
— Что же во мне такого страшного?
— Ну, выглядите вы вполне прилично, но есть что-то такое… что-то тревожное…
Договорить Кунимацу не успел, а смешок его оборвался, когда у Сатакэ зазвонил телефон. Звонила Анна.
— Милый, все кончено, я свободна, — сказала она.
И эти слова — именно те самые слова, надо же, такое совпадение — отдались в нем воспоминанием.
Женщина под ним тяжело застонала. Он терся о нее, вымазанную теплой, слегка липкой жидкостью, но постепенно, по мере того как она остывала, ему стало казаться, что они как будто склеились. Она то хрипела в агонии, то дрожала в экстазе, но в конце концов Сатакэ прижался губами к ее губам и заглушил стоны — то ли боли, то ли наслаждения, — вырывавшиеся у нее изо рта. Он отыскал рану у нее в боку, ту, которую сделал сам, и глубоко погрузил туда палец. Из раны толчками шла кровь, так что их секс окрашивался в темно-красное. Он рвался внутрь ее, глубже, глубже… Он хотел растаять в ней, смешаться с ней. И когда уже почти достиг цели, когда оторвался от ее губ, она тихо прошептала ему на ухо: «Все кончено…»
— Знаю, — сказал он, отчетливо услышав свой собственный голос.
Однажды Сатакэ убил женщину.
Когда-то, еще учась в школе, он напрочь разругался с отцом и навсегда ушел из дому. Некоторое время Сатакэ подрабатывал хастлером в игорном доме, потом его взял под свое крыло местный бандит, член семьи якудза. Покровитель богател на проституции и торговле наркотиками в Синдзюку, и работа юноши состояла в том, чтобы обеспечивать сохранность девушек, не давать им, так сказать, соскочить с корабля.
Как-то случилось неприятное. Банда прознала о женщине, вербующей девушек для конкурирующей фирмы, и Сатакэ поручили разобраться с ней. Вышло так, что разборка закончилась убийством. Ему было тогда двадцать шесть, и его отправили в тюрьму на семь лет. Об этом не знала даже Анна, не говоря уже о Кунимацу или Цзё-сан. Именно тюремный опыт убедил Сатакэ, что вести дела надо тихо, без необходимости не высовываться. Вот почему в «Мика» всем заправляли Цзё и тайванец, а в казино — Кунимацу.
Сейчас, по прошествии почти двадцати лет, он все еще помнил ту сцену, помнил живо, во всех деталях: звук ее голоса, выражение лица в момент смерти. Он помнил, как ее пальцы царапали ему спину, как холодок пробежал вдоль позвоночника… Дело в том, что человек не знает своих пределов, не знает, на что способен, пока не убьет кого-то. С этим не может сравниться ничто. Это — настоящая мера. Конечно, в нем жило, засев где-то глубоко, чувство вины, но Сатакэ также сделал важное открытие: ему доставляло удовольствие причинять боль, а близость смерти давала мощный заряд энергии.
«Перестарался». Узнав, что он сделал, другие члены банды стали смотреть на него с омерзением и ненавистью, хотя и были привычны к насилию и жестокости. Он навсегда запомнил выражение отвращения на их лицах… а потом сказал себе, что вряд ли посторонний способен понять то, что произошло тогда между ними двумя.
Воспоминания о причиненных ей мучениях, о смерти преследовали его все время, пока он находился в тюрьме, но беспокоило Сатакэ не столько чувство вины, не столько раскаяние, сколько желание проделать то же самое еще раз, повторить все сначала. Ирония же судьбы заключалась в том, что на свободу он вышел импотентом. И лишь по прошествии нескольких лет Сатакэ понял, что глубина и интенсивность пережитого тогда неким образом отвратили его от всего обыденного, простого и заурядного. Постигая собственные пределы, человек словно открывает некое тайное знание, вот почему с тех пор Сатакэ был крайне осторожен и осмотрителен, чтобы не сломать печать еще раз. Никто не знал и не мог знать, какое самообладание для этого требуется и на какое одиночество обрекает. Однако же женщины, не догадываясь о существовании другого, скрытого Сатакэ, приходили к нему, ни о чем не подозревая, и становились его игрушками. Они не цепляли его за живое, не забирались вглубь, им не хватало энергии и сил, чтобы потревожить потаенную мечту, проникнуть в запретную, строго охраняемую зону, и это спасало их — они оставались не более чем милыми, забавными игрушками. Но и не менее.
Сатакэ знал, что понять его по-настоящему, соблазнить и увлечь — в рай или в ад — могла только одна женщина, та, которую он убил. Вот почему лишь во снах, когда они были вместе, он находил то, что искал, достигал необходимой глубины и интенсивности чувств. Но ему хватало и этого. По-настоящему Сатакэ жил только во сне, а потому не было сутенера более внимательного и заботливого. Лицо убитой женщины, лицо, которое он увидел лишь в день их встречи, хранилось теперь в потайном уголке памяти. Такая жизнь ожесточила Сатакэ. И хотя у него не было ни малейшего желания снимать покровы с того, что стало его личным, персональным адом, эти покровы сорвало в тот момент, когда Анна произнесла несколько слов.
Сатакэ торопливо вытер выступивший на лбу пот, надеясь, что Кунимацу ничего не заметил.
Анна уже ожидала его возле салона красоты. Он открыл дверцу и подождал, пока она сядет. Волосы девушки были уложены в стиле семидесятых, и Сатакэ громко рассмеялся.
— Как будто в прошлое вернулся, — сказал он. — Такие прически женщины носили в ту пору, когда я был молодым.
— Это древняя история, — улыбнулась Анна.
— Двадцать с лишним лет назад. Ты тогда еще не родилась.
Он задержал взгляд на ее лице. Иногда Сатакэ казалось удивительным, что столь красивая женщина может быть вдобавок умной и обладать незаурядной выдержкой. В последнее время в ней появилась еще и гордость, рожденная сознанием превосходства, того, что она — номер один, та гордость, которая придает женщине особое очарование недоступности. Сатакэ порой даже чувствовал что-то вроде симпатии к добивавшимся ее благосклонности мужчинам. Отводя «мерседес» от тротуара, он поймал себя на том, что смотрит не на дорогу, а на бедро Анны: плоть ее была мягкой, но и упругой — результат тщательного ухода и постоянной заботы.
— Оставайся такой же красивой, а об остальном я позабочусь.
Он хорошо знал, сколь недолговременна красота, знал, что, когда она постареет, ему придется искать новую Анну. Произнесенные только что слова неким образом констатировали сей факт.
— В таком случае, тебе нужно переспать со мной, — полушутя-полусерьезно ответила Анна.
Сатакэ знал, что многие в клубе, не догадываясь о его прошлом, считают его холодным и бесчувственным.
— Не думаю. Ты слишком ценный товар.
— Я — товар?
— Да. Прекрасная игрушка. Игрушка, о которой можно только мечтать. — Слово «игрушка» почему-то напомнило ему о той, другой женщине, но внимание было слишком занято наблюдением за маневром идущей впереди машины, и мысль ушла. — Очень дорогая игрушка, доступная только очень состоятельным мужчинам.
— Так ведь если я в кого-нибудь влюблюсь, то и достанусь кому-то другому.
— Нет, — твердо сказал Сатакэ, бросая взгляд на эту новую, более уверенную в себе Анну.
— Да.
Она повернулась к нему и накрыла ладонью его лежащую на руле руку. Он тут же вернул ее на место, на мягкое и Упругое бедро. Сатакэ проживал свою жизнь в тайных объятиях мрачных воспоминаний, и единственная женщина, в которой он нуждался, не состояла в числе живых. Главным источником удовольствия стало для него серийное производство хорошеньких игрушек, доступных для тех, кто хотел с ними забавляться. Вот почему он так заботился о двух своих клубах; вот почему ему нужно было поскорее урегулировать возникшую проблему: избавиться от человека по имени Ямамото.
Вечером того же дня, когда Сатакэ собирался выйти из своей квартиры в Западном Синдзюку, позвонил Кунимацу.
— Ямамото здесь, — сообщил управляющий. — Хочет играть, тысяч на двадцать-тридцать. Что с ним делать? Выставить?
— Нет, пусть играет. Я сейчас буду.
Сатакэ надел рубашку без воротника и только что сшитый серый костюм из гладкой блестящей ткани и вышел из дому. Припарковав машину неподалеку от клуба, он заглянул сначала в «Мика». Сидевшая за одним из дальних столов Анна заметила его и помахала рукой. На лице у нее было «рабочее» выражение: сексуальное и при этом совершенно невинное. Остальные девушки тоже выглядели потрясающе. Удовлетворенный увиденным, Сатакэ подозвал Цзё-сан. Она уже шла к нему, улыбаясь, здороваясь с клиентами.
