Ю Несбё - Охотники за головами

— Не понимаю, Клас, о чем ты. — Как бы я ни хотел казаться непринужденным, я слышал в своем голосе металлические нотки и чувствовал, как мои мысли вязнут в сиропе. Я не успел мобилизоваться и перейти в контрнаступление, как услышал следующий вопрос:

— Деньги для меня — это не мотивация, Роджер. Но если хочешь, давай попробуем поднять мне оклад. Треть от большего…

…тоже больше. Теперь это он вел допрос и перешел от шага номер два сразу к номеру седьмому: предложить альтернативу. В данном случае — предложить подозреваемому альтернативную мотивацию для признания. Превосходно сработано. Он мог бы, конечно, затронуть еще и мою семью, сказав что-нибудь насчет того, как гордились бы мои покойные родители или моя жена, узнав, как я продавил повышение оклада и соответственно собственные комиссионные. Но Клас Грааф понимал, что это будет чересчур, он, разумеется, знал все. Поэтому я просто признал его победителем.

— О'кей, Клас, — услышал я собственный голос. — Сдаюсь. Все именно так, как ты говоришь.

Грааф снова откинулся на спинку кресла. Он выиграл и теперь облегченно выдохнул и улыбнулся. Не торжествующей, просто довольной улыбкой — просто оттого, что все позади. ПРИВЫК ПОБЕЖДАТЬ, черкнул я на листке, понимая, что тут же все равно его выброшу.

Примечательно, однако, что это не воспринималось как поражение, скорее как облегчение. Да, настроение у меня было просто-напросто превосходное.

— Заказчик требует, однако, определенности, — сказал я. — Не возражаешь, если мы продолжим разговор?

Клас Грааф закрыл глаза, соединил вместе кончики пальцев и кивнул.

— Отлично, — сказал я. — Тогда я хотел бы, чтобы ты рассказал мне о своей жизни.

По мере того как Клас Грааф рассказывал, я делал записи. Он был младшим из троих детей в семье. Родился и вырос в Роттердаме. Это портовый город с жесткими нравами, но семья принадлежала к привилегированному сословию, отец занимал высокий пост в «Филипсе». Норвежский язык Класс и обе его сестры освоили, потому что каждое лето проводили на даче у дедушки и бабушки в Суне. Отношения с отцом были напряженные — тот считал, что младшего слишком балуют и ему недостает дисциплины.

— Он был прав, — улыбнулся Грааф. — Я привык добиваться результатов и в школе, и в спорте без всяких усилий. Но лет в шестнадцать все это мне наскучило, и я завел знакомство со, что называется, сомнительными компаниями, найти их в Роттердаме труда не составляет. Старых друзей у меня тогда не было, новых тоже не появилось. Но у меня были деньги. И я начал систематически пробовать все, что было запрещено. Алкоголь, марихуану, проституток, мелкие кражи и кое-что похуже. Дома отец считал, что я занимаюсь боксом и поэтому прихожу домой с распухшим лицом, расквашенным носом или подбитым глазом. А я проводил все больше времени в таких местах, куда меня пускали, но главное — где не лезли в душу. Я не знаю, нравилась ли мне моя новая жизнь, окружающие видели во мне эдакого чудика, одинокого подростка, который непонятно откуда взялся. И именно это меня привлекало. Спустя какое-то время мой образ жизни начал сказываться на отметках, впрочем, я не особенно переживал. Но отец вдруг спохватился. И я словно добился наконец того, чего так хотел все время: внимания отца. Он говорил со мной спокойно и серьезно, я в ответ огрызался. Несколько раз казалось, что он вот-вот сорвется. Я был в восторге. Он отправил меня к дедушке с бабушкой в Осло, где я доучивался три года в школе. А как у тебя складывалось с твоим отцом, Роджер?

Я записал три слова, начинающиеся на «САМ». САМОУВЕРЕННОСТЬ. САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ. САМОАНАЛИЗ.

— Мы с ним болтали иногда, — сказал я. — Мы были довольно разные.

— Как? То есть он умер?

— Он и мама погибли в автомобильной аварии.

— Чем он занимался?

— Дипломатической работой. В британском посольстве. Мать встретил в Осло.

Грааф разглядывал меня, склонив голову набок.

— Тоскуешь по нему?

— Нет. А твой отец жив?

— Вряд ли.

— Вряд ли?

Клас Грааф, подавив вздох, прижал одну ладонь к другой.

— Он исчез, когда мне было восемнадцать. Не пришел домой к ужину. На работе сказали, что он ушел, как обычно, в шесть часов. Всего через несколько часов мать позвонила в полицию. Они сразу подключились — как раз в то время в Европе левацкие террористические группировки похищали богатых бизнесменов. Но не случалось никаких аварий на шоссе, никого не доставляли по неотложке. Его не оказалось ни в одном из списков авиапассажиров, и его машина тоже нигде не была зарегистрирована. Отца так и не нашли.

— Что произошло, как ты полагаешь?

— Я ничего не полагаю. Может, уехал в Германию, поселился в мотеле под чужим именем, не сумел застрелиться, отправился дальше глухой ночью, нашел глубокое лесное озеро и въехал в него на полной скорости. Или был похищен на автостоянке напротив офиса «Филипса» двумя вооруженными мужчинами, усевшимися на заднем сиденье. Машина вместе с отцом могла столкнуться с другой в ту же ночь, могла быть расплющена в железную лепешку, а потом порезана на куски автогеном. А может, он где-то сидит, в одной руке бокал коктейля с зонтиком, в другой — продажная девица.

Я пытался хоть что-то прочесть в лице Граафа или услышать в его голосе. Ничего. Либо он слишком часто об этом думал, либо этот черт совершенно бессердечный. Я не знал, что предпочтительнее.

— Итак, тебе восемнадцать лет, ты живешь в Осло, — сказал я. — Твой отец пропал. Ты — трудный подросток. Что дальше?

— Я закончил с отличием среднюю школу и подал заявление в Нидерландский королевский корпус морских пехотинцев.

— Морпехи — это звучит. Элитные такие мачо?

— Точно.

— Туда вроде берут одного из сотни.

— Примерно. Меня пригласили на приемный экзамен — там тебя месяц систематически ломают. А потом — если выживешь — четыре года восстанавливают.

— Видел что-то подобное в фильмах.

— Поверь мне, Роджер, в фильмах ты такого не видел.

Я посмотрел на него. Я ему верил.

— Потом я служил в антитеррористической группе ББЕ в Дорне. Восемь лет. Повидал весь мир. Суринам, Нидерландские Антильские острова, Афганистан, Индонезия, зимние учения в Харстаде и Воссе. Меня захватывали в плен и пытали во время антинаркотической кампании в Суринаме.

— Какая экзотика! Но ты не проронил ни слова?

Клас Грааф улыбнулся.

— Ни слова? Да я рта не закрывал, как баба на базаре. Допрос у кокаиновых баронов — это не игрушки.

Я подался вперед:

— Да? А что это?

Грааф долго и задумчиво смотрел на меня, приподняв бровь, прежде чем ответить:

— На самом деле я не думаю, что тебе стоит это знать, Роджер.

Я чуть смутился, но кивнул и снова выпрямился.

— А твоих товарищей всех перебили, что ли?

— Нет. И когда они ударили по обнаруженным мной позициям, эти, естественно, разбежались. Я провел два месяца в подвале, где питался гнилыми фруктами и пил воду, полную комариных личинок. Когда ББЕ меня освободили, я весил сорок пять кило.

Я смотрел на него. Пробовал представить себе, как именно они его пытали. Как он это переносил. И как выглядел Клас Грааф весом сорок пять килограммов. Иначе, разумеется. Но не то чтобы сильно по-другому.

— Неудивительно, что ты оставил это дело, — сказал я.

— Не поэтому. Те восемь лет в ББЕ были лучшими в моей жизни, Роджер. Прежде всего, все эти штуки, которые ты видел только в кино. Товарищество и чувство локтя. Но вдобавок там я выучился тому, что станет потом моим ремеслом.

— А именно?

— Находить людей. В ББЕ было такое подразделение под названием TRACK. Группа, занимавшаяся отслеживанием людей во всех возможных ситуациях и точках земного шара. Это они нашли меня в том подвале. Я попросился к ним, был принят, и там я научился всему. От доисторического индейского искусства читать следы до методов ведения допроса свидетелей и самых современных электронных способов слежения, какие только есть. Там я и встретился с «ХОТЕ». Они сделали передатчик размером с пуговицу от рубашки. Идея состояла в том, чтобы прицепить ее на человека и потом отслеживать все его передвижения, примерно как в шпионских фильмах шестидесятых годов, только ее никак не могли отладить, чтобы прилично работала. К тому же их пуговица оказалась непрактичной — не выдерживала пота, температуры ниже минус десяти, а сигнал проходил только через самые тонкие стены. Но руководителю «ХОТЕ» я понравился. У него не было сыновей…

— А у тебя отца.

Грааф ответил надменной улыбкой.

— Понял, — отозвался я.

— После восьми лет военной службы я пошел учиться на инженера в Гааге, учебу оплачивала «ХОТЕ». За первый год моей работы в «ХОТЕ» мы сделали устройство слежения, работавшее в экстремальных условиях. Через пять лет я был номером вторым в командном звене. Через восемь стал руководителем, а все остальное ты сам знаешь.