Александр Варго - Пуповина

– Осталось дело за девчонкой. Она у них главная.

Владимир нащупал пальцами скользкий от крови гвоздодер.

В этот момент прозвучал выстрел, и он упал, неуклюже взмахнув руками. Лицо приняло недоуменно-капризное выражение, после чего его тело застыло в неподвижности.

– Сука, – сквозь зубы проговорил бледный, как смерть, старик. – Е…ная сука.

Трясущейся рукой Леонид Александрович перезарядил ружье и медленно пополз вперед, оставляя за собой багровую дорожку. Рану все-таки прорвало, и мешок внутренностей вывалился наружу, разматываясь и волочась за ним, как поводок собаки, сбежавшей от хозяина.

Увидев распотрошенную дочь, его запавшие глаза наполнились слезами.

– Ублюдок…

Нужно добить его. Он наверняка еще жив.

Когда Леонид Александрович приблизился к убийце своей семьи на расстоянии вытянутой руки, Владимир открыл глаза. В его левом боку быстро разрасталось алое пятно, внутри что-то истерично дергалось, стегая острой болью, словно кто-то прожигал ему плоть паяльником.

– Сдохни, – хмуро сказал Леонид Александрович, наставляя в него ружье.

– Дедушка… – жалобно протянула Настя.

Старик непроизвольно повернул голову, и в следующее мгновение Кузнецов, поднявшись, с воплем загнал ему нож в плечо. Леонид Александрович застонал. Следующий удар пришелся в рот. Настя завизжала, закрыв лицо руками.

– Ии… ыыыыыыы, – замычал полковник в отставке, но лезвие неумолимо продвигалось вглубь, рассекая язык, щеки и гортань. Владимир повернул лезвие, и глаза старика потухли. Изо рта вырвался фонтанчик крови, россыпью обрызгав лицо его зятя.

– Ты никогда не любил меня, старый хрыч, – сплюнул Владимир, вытаскивая нож. Старик замертво свалился на пол. Вытекающая из него кровь быстро смешалась с кровью убитой жены.

– Настеныш? – позвал Владимир. Шаркая ногами, он направился на второй этаж. – Где мой котенок? Где мой любимый котенок?

(не котенок. Бабочка)

– Ладно. Где моя бабочка?! – заорал Кузнецов, и на его виске яростно запульсировала синяя жилка. – Я все равно найду тебя, е…я тварь!

– Она на втором этаже, – подсказал заяц, гнусно улыбаясь.

Владимир быстро нашел дочь. Она пряталась под кроватью.

(она у них главная)

Бабочка. Тварь в божьей личине.

– Вылезай оттуда, моя сладкая, – тяжело дыша, прохрипел он.

– Папа, не надо, – сказала Настя. Она с мольбой смотрела на обезумевшего отца. Глаза ее блестели от слез. – Зачем ты убил маму?

Скрюченная рука ухватилась за ее ногу и выволокла рыдающую девочку наружу.

– Папа!!!

Настя укусила за палец Владимира, и тот, матернувшись, ударил ее гвоздодером. Голова девочки колыхнулась, безвольно свесившись на грудь. Из дырки на лбу стала просачиваться кровь.

– Закончи все прямо сейчас.

Владимир обернулся. Заяц стоял в дверном проеме, буравя его своими злобными глазами-пуговками.

– Ну же, – поторопил он, нервничая. – Она неправильная. Они все не такие, как ты.

Словно в замедленной съемке Владимир поднес нож к груди бесчувственной дочери.

– Давай! – брызгая слюной, завизжал плюшевый гоблин. Его уши тряслись, как две грязные пакли, он возбужденно задышал, словно испытывая оргазм. Мех под глазами-пуговками быстро намокал от гноя, сочащегося из мертвых глазниц.

– Боже, прости меня, – шептал Владимир, нажимая на рукоятку ножа. Детская нежная кожа лопнула, впуская в беззащитно-щуплое тельце заточенную сталь. Настя вздрогнула, и ее веки приоткрылись. Уголки глаз блеснули влагой. Он наклонился и лизнул, чувствуя теплую солоноватость слез.

– Папа…

Владимир выпрямился, облизнув губы.

Господи. Детские слезы. Слезы его дочки.

Его затрясло от содеянного. Он резко обернулся. Никакого зайца не было

(и не могло быть)

– Мне больно, – захныкала дочка, хватаясь пальчиками за нож.

– Подожди, родная, – запинаясь, произнес Кузнецов. Затмение медленно отступало прочь, плач раненой дочери мгновенно отрезвил его. Что с ним было?! ЧТО ОН НАТВОРИЛ??!!!

Он застонал, обхватив виски окровавленными ладонями.

Потом подхватил умирающую дочь на руки и побежал вниз по ступенькам. Его затошнило, когда он увидел растерзанные трупы в холле. Иринка… Его сын…

Ботинок наступил на плюшевого зайца. Он остался лежать на полу, немигающе глядя в потолок.

Кузнецов с трудом открыл дверь, и, спотыкаясь, кинулся к машине.

– Держись, малышка, – шептал он.

– Папа. Не делай нам больно.

Владимир до крови прикусил губу.

– Не буду. Больше никогда не сделаю тебе больно.

– Где мой заяц, папа? – тихо спросила Настя.

– Я… привезу тебе его, – вымученно ответил он, но, с дрожью вспомнив ухмылку и желтые клыки, добавил: – Нет… лучше я тебе куплю другого… другую игрушку.

Он смотрел прямо перед собой. Боже, помоги нам добраться до больницы.

Дорога была почти пустая, и они ехали очень быстро.

Дай Бог, чтобы они успели.

Дай Бог, чтобы им попался хороший хирург. Который никуда не спешит.

Дай Бог, чтобы Настеныш выжила.

Боже, дай ей силы.

Боже.

Достал

Детки – радость, детки ж и горе.

«Берегите слезы ваших детей, дабы они могли проливать их на вашей могиле».

Убедившись, что все дети юркнули под одеяла, Елена Борисовна строго сверкнула глазами из-под толстых линз очков:

– Если замечу, что кто-то балуется или шумит, – то вместо праздника он будет сидеть в спальне! И никаких подарков не получит!

Семнадцать пар детских глаз неотрывно смотрели на воспитательницу. Карие, серые, темно-зеленые, иссиня-черные, они были похожи на рассыпавшиеся блестящие бусинки, но, невзирая на разницу в цветовой гамме, взгляд этих глаз выражал одну и ту же мысль – мы будем послушными.

Конечно, кому захочется провести весь праздник в этой противной, душной спальне?! Тем более когда на представление придут твои родители? А подарки?!

Нет, ради этого дня можно и потерпеть, и даже притвориться спящим во время «тихого часа». Тем более Елена Борисовна и Мария Сергеевна (ее молодая помощница) были лояльны к детям и не заставляли их спать в прямом смысле слова, требуя от них элементарной тишины.

Взор Елены Борисовны остановился на Павлике, и ее губы плотно сжались. Мальчик, в отличие от своих притихших сверстников, ничуть не смущаясь, с любопытством разглядывал воспитательницу, словно редкое животное в зоопарке.

«Ничего вы такого не сделаете. И даже если я или кто-то еще будет шуметь – вы никого не оставите в спальне» – читалось на его круглом лоснящемся лице. «Уж я-то знаю».

Снисходительная улыбка и слегка прищуренные маслянистые глаза ребенка не оставляли сомнений, что слова воспитательницы насчет возможной кары за нарушение тихого часа не были восприняты им всерьез. Более того, каждый раз, глядя на Павлика, у Елены Борисовны неизбежно возникало стойкое ощущение, что этому упитанному засранцу известно о ней, взрослой и неглупой женщине, матери двоих детей, нечто такое, о чем не принято говорить вслух.

«Смешно, конечно, ведь это всего лишь маленький ребенок» – подумала она, выходя из спальни. – «Хоть и донельзя избалованный».

Одновременно Елена Борисовна не могла себе не признаться – она до смерти устала от этого мальчишки и была безумно счастлива, что сегодня видит Павла в последний раз.

(уж я-то знаю…)

Павел Кашин являлся сыном начальника районного отдела полиции и в свои семь лет вел себя так, словно своим пребыванием в стенах детского сада оказывал окружающему миру несусветное одолжение.

Несколько раз она и Мария Сергеевна порывались поговорить с его родителями о поведении их сына, но с таким же успехом можно было покричать в небо, призывая к отмене закона земного притяжения, ну, или не расти грибам после дождя. Мать Паши, увешанная золотом крашеная блондинка, с кислым видом выслушивала претензии и, разворачиваясь, молча уходила, оставляя после себя приторный шлейф парфюма. Отец малолетнего хулигана и вовсе бросал трубку, когда ему звонили воспитательницы насчет выходок сына. Заведующая детским садом только разводила руками и что-то бубнила про толерантность.

«Они просто порешали все вопросы между собой» – возмущалась Мария. «Небось, взятку ей дал, а мы возись с этим всем…»

Родители других детей знали о ситуации в детском саду, но, несмотря на регулярные жалобы своих чад, не проявляли особой активности, когда Павел выкидывал очередной фортель. «Все равно скоро все это закончится» – рассуждали многие из них.

Убедившись, что за дверью тихо, Елена Борисовна направилась на улицу, где ее с зажженной сигаретой ждала Мария.

– Улеглись? – выпуская дым, спросила девушка.

– Вроде как.

Елена Борисовна взяла из рук Марии тоненькую зажигалку и прикурила сигарету.

– Влетит нам как-нибудь за наши перекуры, – озабоченно сказала она, выпуская дым. – Сейчас закон новый приняли, гоняют теперь везде за курение.