Нацуо Кирино - АУТ
Услышав за спиной шорох, Сатакэ обернулся. Забравшийся в цех бродячий кот остановился и, увидев человека, метнулся назад. Наверное, почуял крыс, подумал Сатакэ и, опустившись на пол, достал сигарету и закурил. Дрожащая от холода Масако все еще вертелась на платформе, пытаясь освободиться от веревок. Сатакэ ждал солнца. Как только его лучи коснутся Масако, он снова овладеет ею. Только на этот раз уже сможет увидеть ее лицо. Спешить некуда.
— Холодно? — спросил он.
— Конечно. Я замерзла.
— Извини, придется подождать.
— Подождать? Чего?
— Солнца.
— Я не могу ждать! Мне холодно!
В голосе еще звучала злость, однако слова она произносила нечетко, заплетающимся языком. Щеки распухли от побоев, нижняя губа треснула. Глядя на покрытое гусиной кожей тело, Сатакэ вспомнил, что собирался срезать пупырышки ножом. Но нет, сейчас еще рано. Это можно приберечь к концу.
Сатакэ представил, как входит в нее тонкое, острое лезвие. Доставит ли ему это такое же удовольствие? То, что произошло с ним тогда, определило всю последующую жизнь, и сейчас он жаждал повторения.
Он достал из сумки нож в черных кожаных ножнах и положил на пол.
Солнечный свет наконец добрался до Масако. Едва ощутив его, она расслабилась, успокоилась, и ее бледная, с синеватым оттенком кожа начала обретать прежний, естественный цвет, как будто оттаивала. Сатакэ поднялся и подошел ближе.
— Ты ведь работала за такой вот штукой? — Масако непонимающе уставилась на него. — Работала?
Он сжал ее подбородок.
— Тебе-то какое дело?
Масако еще не согрелась и стучала зубами, но чувства ее определенно не остыли.
— Работала и не думала, что сама попадешь на эту платформу, что будешь лежать на ней, привязанная, а? — Она попыталась отвернуться. — Расскажи, как ты резала тело. Так? — Он провел пальцем от горла до низа живота, пока не уперся в лобковую кость. От пальца на коже остался бледно-сиреневый след. — И как тебе пришло в голову порубить его на части? Что ты чувствовала, когда делала это?
— Хочешь знать? Почему?
— Потому что ты такая же, как я. Ты зашла слишком далеко.
Она посмотрела ему в глаза.
— А что случилось с тобой?
— Раздвинь ноги, — не отвечая на вопрос, приказал Сатакэ.
Она сжалась, а когда он наклонился, чтобы просунуть руку, ударила коленом в лицо. Он повторил попытку, находя удовольствие в том, что в ней еще осталось желание бороться. Зимнее солнце играло на ее лице, и Сатакэ видел крепко сжатые зубы и опущенные, будто ставни, веки.
— Смотри на меня.
Он оттянул одно веко пальцем.
— Нет.
— Тогда я выколю тебе глаза.
— И мне не придется на тебя смотреть.
Он убрал руку. Веки приподнялись, открывая горящие ненавистью черные глаза.
— Вот так. Ты должна ненавидеть меня еще сильнее.
— Почему? — серьезно, без злобы спросила она.
— Ты ведь меня ненавидишь, верно? Так же как и я ненавижу тебя.
— Но почему?
— Потому что ты женщина.
— Так убей меня! — крикнула она. Еще не понимает, подумал он. Та — поняла, а эта — еще нет. Он ударил ее по лицу. — С тобой что-то не в порядке. Что-то сломалось.
— Конечно, — согласился он, поглаживая ее волосы. — Так же как и в тебе. Я понял это сразу, едва увидел тебя в первый раз.
Масако промолчала; глаза открылись шире, и его почти физически обожгло ненавистью. Он поцеловал ее в губы, пробуя соленый привкус крови. Кровь начала просачиваться и из-под веревок на запястьях — в тот раз все было так же.
Сатакэ опустил руку, потянулся за ножом и, вынув его из ножен, положил на платформу. Масако вздрогнула.
— Боишься?
Она зажмурилась. Наклонившись над дрожащей женщиной, Сатакэ снова оттянул ей веки и заглянул в глаза, отыскивая в них следы страха или застилающей страх ненависти. Потом он снова вошел в нее, пытаясь отыскать уже что-то внутри, в ней самой. Но что он там искал? Другую женщину? Масако? Или самого себя? Было это иллюзией или реальностью? Понемногу, мало-помалу, хотя он не замечал времени, ее тело начало смягчаться, сплавляясь с его телом, ее наслаждение становилось его наслаждением и наоборот. Сатакэ чувствовал, что если так будет продолжаться, то он растворится, исчезнет из этого мира без всяких сожалений. В любом случае, в этом мире он никогда не чувствовал себя как дома.
Желание соединиться, слиться с ней переросло в отчаянную потребность. Всасывая ее губы, он с неожиданной грустью заметил в ее глазах ту же ненасытность.
— Так хорошо? — почти с нежностью спросил он.
Она застонала, но не ответила. Теперь они делали это вместе, как партнеры. Чувствуя, что она близка к оргазму, он потянулся за ножом. Нужно продолжать, нужно проникнуть в нее еще глубже. Что-то шевельнулось в нем, тепло раскатилось по всему телу. Само небо соединило их.
— Пожалуйста, — прошептала Масако.
— Что?
— Перережь веревки.
— Не могу.
— Если ты их не перережешь, я не смогу кончить. А я хочу… вместе с тобой, — хрипло, горячо шептала она.
Что ж, он уже был готов, так почему бы и не перерезать?
Она тут же обхватила его руками, прижимая, вдавливая в себя. Он гладил ее лицо. Такого с ним еще не случалось. Ее ногти впились в его спину. Они двигались вместе, в едином ритме. Кульминация приближалась, и он вскрикнул, почувствовав, что наконец-то преодолел ее, ненависть, в себе. Он попытался отыскать взглядом нож, и вдруг что-то блеснуло слева. В какой-то момент Масако подобрала оружие и уже собиралась им воспользоваться. Он перехватил руку, вывернул, заставив разжать пальцы и ударил ее в лицо.
Какое-то время Масако лежала на боку, прижимая ладони к щекам. Он сполз с нее и, задыхаясь от ярости, закричал:
— Ты чертова стерва! Дура! Теперь все придется начинать сначала!
Он злился не из-за того, что Масако пыталась пустить в ход нож, а потому что она испортила момент, то ощущение, вернуть которое он так старался. Но еще сильнее злости было огорчение, оттого что она не разделяла его чувства.
Масако потеряла сознание. Сатакэ дотронулся до ее опухшей щеки. Если он начнет жалеть ее, то не сможет убить, и тогда его главная потребность останется неудовлетворенной. Она права — с ним что-то не так, что-то сломалось. Он обхватил голову руками.
Немного погодя Масако пришла в чувство.
— Дай мне сходить в туалет.
Ее сильно трясло, а голова все время клонилась в одну сторону. Пожалуй, он избил ее слишком сильно. Надо быть осторожнее, иначе она умрет раньше времени, а он не получит то, что ему нужно.
— Пойдем.
— Мне холодно.
Масако неловко поднялась, села и опустила ноги на бетонный пол. Потом протянула руку, подняла куртку и накинула на голые плечи. Встала и побрела к туалетам в дальнем углу. Сатакэ последовал за ней. Никаких перегородок уже не осталось, только три словно выросших из пола, серых, покрытых пылью унитаза. Канализация, скорее всего, не работала, но Масако, не обращая внимания на Сатакэ, опустилась на ближайший стульчак, как будто дойти до следующего уже не было сил.
— Побыстрее, — сказал он через минуту.
Она медленно поднялась и пошла назад, однако зацепилась за пустую канистру и упала, успев, правда, выставить руки, чтобы не удариться о пол головой. Подбежавший Сатакэ схватил ее за воротник и поднял рывком на ноги. Масако опустила руки в карманы и, сделав шаг, пошатнулась.
— Ну же!
Он вскинул руку, чтобы ударить ее, но, прежде чем успел опустить, что-то холодное коснулось его щеки. По ней как будто провели ледышкой. Или это был палец той женщины? Призрака? Сатакэ оглянулся — рядом никого не было, — потом потрогал щеку. Из глубокой раны толчками выходила кровь.
7
Задолго до того, как все началось, Масако неподвижно лежала, чувствуя, как пробирается, просачивается в нее холод. Тело, похоже, еще функционировало, хотя в голове стоял туман — она как будто замерла на промежуточном от бодрствования ко сну состоянии. Усилием воли подняв веки, она увидела раскинувшуюся высоко вверху необъятную черную пустоту. Что с ней случилось? Как она оказалась в этой холодной, темной яме? В маленьких, расположенных под потолком окошках тускло поблескивали далекие звезды. Масако вспомнила, что несколько часов назад смотрела в то же самое небо, но тогда не видела на нем никаких звезд. Вместе с вернувшимся обонянием пришли знакомые запахи: стылого и влажного бетона и плесени. А вслед за этим она поняла, что находится в здании заброшенной фабрики.
Но почему у нее голые ноги? Масако провела рукой сверху вниз и обнаружила, что на ней нет никакой одежды, кроме нижнего белья и футболки. Кожа была сухая и холодная, как камень, словно уже принадлежала не ей, а кому-то другому. И еще она ужасно замерзла.
Потом вдруг вспыхнул яркий, показавшийся ослепительным свет. Масако зажмурилась и заслонила глаза ладонью.
