Шарлатаны - Робин Кук
Юристы из Эй-би-си подтвердили, что, с точки зрения Налогового управления США, такие подарки считаются доходом, так как, по сути, являются гонораром за врачебный прием, а вовсе не добровольным пожертвованием. А поскольку стоимость их составляет более двадцати пяти процентов от зарплаты доктора Мейсона, в действиях хирурга можно усмотреть признак налогового мошенничества, что уже попахивает судом и тюремным сроком. Информация была представлена звездному хирургу вместе с настоятельной рекомендацией прекратить нападки на доктора Ротхаузера.
Ной поднялся в лифте на третий этаж, прошел по устланному ковром административному коридору и приблизился к внушительной двустворчатой двери из красного дерева, за которой находились приемная президента больницы и смежный с ней зал заседаний, где накануне и состоялся консультативный совет. Молодой врач поздоровался с секретарем, затем опустился в одно из кожаных кресел и стал ждать. Электронные часы на стене показывали 13:58. Ротхаузер хотел явиться вовремя: не слишком рано, но уж конечно без опоздания. Бросив взгляд на циферблат, он поздравил себя: расчет оказался точен. Исход голосования не вызывал сомнений, однако, сидя в приемной, Ной вновь почувствовал знакомую тревогу, охватывавшую его всякий раз перед встречей с авторитетными людьми. Никогда нельзя поручиться, что жизнь не сделает очередной непредсказуемый кульбит. Он нервно переворачивал страницы какой-то брошюры, которую взял с журнального столика.
После того как Ава поведала Ною историю о налоговых махинациях доктора Мейсона, они закончили ужин, поднялись наверх и, расположившись в креслах, продолжили разговор. Всю минувшую неделю молодой врач прожил в особняке у подруги, и каждый вечер ритуал повторялся: они шли в библиотеку и разговаривали. Накануне вечером Ной заявил, что у него есть одно условие и оно касается опекунов Авы — Кейона Декстера и Джорджа Марлоу. Когда он выложил свои требования, Ава нахмурилась и сказала, что ей надо подумать. А полчаса спустя с неохотой согласилась.
— Проходите, — объявила секретарь, прервав размышления Ноя. — Они готовы принять вас.
Ной встал, одернул пиджак, поправил галстук, глубоко вдохнул и направился к массивной двери зала заседаний. Взявшись за ручку, он выдохнул и вошел. Ной был слегка удивлен, когда обнаружил, что за столом сидят только директор ординатуры и его заместители — Кантор, Мейсон и Хироси. Никого из коллег Ноя, старших и младших ординаторов, сегодня не было. Сердце в груди неприятно екнуло: возможно, оптимизм был преждевременным? Ной аккуратно прикрыл дверь и подошел к торцу длинного дубового стола, на противоположном конце которого восседала троица членов консультативного совета.
— Благодарим за визит, доктор Ротхаузер, — начал доктор Кантор. — Если желаете, можете присесть.
— Спасибо, я постою, — откликнулся врач, последовательно обводя взглядом сидящих вдалеке людей. Доктор Мейсон отказался встречаться с ним глазами: опустив голову, он уставился на сложенные перед собой руки.
— Общим голосованием консультативного совета ординатуры, — официальным тоном начал доктор Кантор, — вы восстановлены в должности главного ординатора Бостонской мемориальной больницы. Решение принято единогласно при одном воздержавшемся.
Волна облегчения накрыла Ноя с такой силой, что ему пришлось ухватиться за спинку стула, перед которым он стоял.
— Однако, — продолжил доктор Кантор, — мы хотели бы убедиться, что вы понимаете важность профессиональной этики и не сочтете восстановление в должности оправданием для нарушения этического кодекса. И более того…
Ной больше не слушал разглагольствования доктора Кантора. Он был поглощен мыслями о том, что нужно подняться в хирургическое отделение, ознакомиться с графиком операций и убедиться, что всем штатным хирургам назначены ассистенты-ординаторы. Затем он отправится в отделение интенсивной терапии — посмотреть, как там идут дела. После этого предстоит проделать огромный объем бумажной работы, чтобы наверстать упущенное…
— Доктор Ротхаузер, — позвал доктор Кантор, — мы хотели бы услышать ваш ответ.
— Извините, — вздрогнул Ной, очнувшись от размышлений, — я так обрадовался возможности вернуться к работе, что сразу начал выстраивать первоочередные планы… Прошу прощения, не могли бы вы повторить вопрос?
— Пожалуйста. Мы хотели бы услышать, нет ли еще каких-либо эпизодов, неприемлемых с точки зрения профессиональной этики, о которых вы хотите сообщить совету. Откровенно говоря, проблема с вашей диссертацией, возникшая буквально на пустом месте, удивила нас всех. А мы, знаете ли, не любим сюрпризов. Особенно когда речь идет о человеке, которого мы видим как будущего штатного сотрудника нашей клиники.
Охваченный внезапным смятением, Ной уставился на директора ординатуры. Молодой врач многое хотел бы рассказать совету, объяснить, как трудно одновременно противостоять мощной индустрии, чей бизнес он презирает, и женщине, которую он, кажется, любит. Хотя на самом деле Ной оказался зажат между прошлым и будущим, между этикой старой школы и новой реальностью постоянно развивающихся технологий, стирающих грань между реальным и виртуальным мирами.
— Итак? — настойчиво произнес доктор Кантор.
— Я… я не знаю, — запинаясь, пробормотал Ной.
— Доктор Ротхаузер, — одернул его глава ординатуры. — Выражайтесь яснее. Что значит — вы не знаете?
Ной выдохнул, и звук получился такой, будто сдулся воздушный шар.
— Пожалуй, я все же сяду, — сказал Ротхаузер. Ноги у него внезапно ослабели. Он выдвинул стул, плюхнулся на сиденье и оказался в торце стола прямо напротив директора ординатуры. Ной снова вздохнул и поднял глаза. На этот раз он встретился взглядом с доктором Мейсоном. Хирург смотрел на него так же пристально, как и остальные, но губы Дикого Билла кривились в едва заметной ухмылке. Ной болезненно осознавал, что время идет и с каждым мгновением ситуация только ухудшается. Ему следовало немедленно сказать «нет» и покончить с этим. Но он не мог. Вопрос застал его врасплох, нарушив зыбкое равновесие, которое он пытался поддерживать все последние дни. Чувства, мысли — все перемешалось, и хлынувший поток грозил смести Ноя.
— Доктор Ротхаузер! — повысил голос доктор Кантор. — Объяснитесь же, наконец!
Ной откашлялся, пытаясь совладать с собой. В затуманенном мозгу возникла идея.
— История, развернувшаяся вокруг моей диссертации, и для меня стала сюрпризом, — начал он, постепенно обретая уверенность. — И одновременно пробудила страх, который преследовал меня с подросткового возраста. Я всегда боялся, что непредвиденные обстоятельства помешают мне стать клиническим хирургом, настоящим профессионалом, настолько хорошим, насколько позволяют мои способности. Я не рассматривал подтасовку данных при написании научной работы с точки зрения профессиональной этики, однако теперь понимаю: к моему поступку действительно следует подходить с такой меркой. И я сожалею, что не понял этого раньше. Однако есть еще одна проблема, гораздо более очевидная в смысле нарушения этических норм, и я обязан поставить вас в известность о ней.
— Да-да, конечно, — с нарастающей тревогой сказал доктор Кантор. Задавая формальный вопрос, он никак не рассчитывал получить утвердительный
