Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин
Азаркин раздирал ногтями собственное горло. Его кашель превратился в низкий вой, прерываемый булькающими звуками откуда-то изнутри, из легких. Фармацевт брезгливо взял его за подбородок, поднял майорское лицо к своему и посмотрел в красные слезящиеся глаза.
— Ты ж всю дорогу под меня рыл, да? — кажется, с искренним удивлением спросил он. — По мусорским темам не получилось, Леха твои цидульки спалил. Напрямую у тебя очко жим-жим со мной закуситься. И ты решил по беспределу завалить, да? Как там это у вас называется, при попытке сопротивления аресту? Ох, Пашка-Пашка… До седых мудей дожил, а такой еблан. У вас же самые беспредельщики там в мусарне. Тебя б тоже тут оставили, чтоб не пиздел много, так ты первый подсуетился. Да толку от этого не будет.
Майор попытался мотнуть головой, но сил хватило только на то, чтобы давиться кашлем и сипеть.
Фармацевт, не выпуская подбородка, чуть отстранился — человеком он был брезгливым; не дай бог хоть капля слюны этого мудака долетит.
— Тебе ж, Пашка, пиздец теперь. Был бы поумнее — застрелился бы нахуй. Я тебя год буду на куски резать.
Только сейчас Азаркин понял, чтó он сделал. Только сейчас начал догадываться, какая ниточка протянулась между лыбящимся малолетним придурком в обезьяннике и пятью мертвыми телами, усеивающими подвал. Надо было застрелить его тогда, в гаражах, — а сам потом как-нибудь бы выкрутился, в первый раз, что ли…
Майор решил, что он способен напугать того, кого боялся даже Монгол. Майору надо было бежать.
Бежать было больше некуда.
В левой части майорской груди словно лопнула туго натянутая струна. Он умоляюще посмотрел на Фармацевта снизу вверх. Захрипел. Попробовал вдохнуть. Не смог: тело сжимали железные обручи. В последний раз дернулся.
Его подбородок выскользнул из ладони бандита.
Голова соприкоснулась с полом с гулким звуком (шлем он потерял где-то между гибелью второго и четвертого СОБРовца).
Майор Азаркин умер.
— Тьфу, блять, да что за день такой сегодня, — Фармацевт выпрямился и брезгливо вытер ладони о штанины своих черных джинсов «Wrangler». — Всё через жопу. Хоть с этого бы спросил, так нет… Хасим! Ты хоть живой там?
— Живой, живой… — пропыхтел осторожный Узбек, только сейчас осмелившийся выпрямиться. — Живее всех живых.
— Валить надо отсюда. И из города, по-резкому, — сказал бандит. — Тут всё, жизни не будет нам больше. Отряд мусоров в минусе, никто разбираться не будет, кто да что. Нас стопудняк закроют, еще и намотают там из висяков своих, чтобы до смерти не вышли. А в Москве медали получат, суки. И грамоты почетные.
— А на мне ничего нет, — обиженно ответил Хасим. — Меня-то за что закрывать? Они ж сами тут беспредельничать начали, сами друг друга и положили.
— В пресс-хате найдут, за что тебя закрыть, — огрызнулся босс.
Хасим обиженно забормотал, но упрямиться не стал. Он поднял с пола дрель, рукавом вытер сверло от крови и начал аккуратно сматывать провод — вещь-то хорошая, пригодится еще. Задел жирным локтем прикованного к верстаку Леху, сказал, как будто только что вспомнив:
— А с этим что?
— Я, честно, хуй знает. — Фармацевт подошел к Шаману, побарабанил пальцами по краю железного стола и задумчиво продолжил: — Пашка-то покойный, видишь, мразью напрягающей оказался — подвел пацана под замес. Не по-людски мы с тобой, Хасим, поступаем.
Хасим домотал провод на ручку дрели, положил инструмент на верстак и без выражения уставился на Фармацевта.
— А с другой стороны, — сказал бандит, — нам с тобой сейчас лишние свидетели нахуй не вперлись, и так ситуация косяковая. Так что давай, доделывай по-быстрому — и по съебам.
Узбек пожал плечами (наше дело, мол, татарское — эту неприличную поговорку он очень любил, хоть татарином и не был), переместился в изголовье верстака и положил ладонь на рычаг тисков, в которые была зажата голова Лехи.
— Николай Ильич, — промычал старший Шаманов. — Я никому… Ничего… Отпустите.
— Ну Лех, — как бы с сожалением ответил Фармацевт. — Я ж всё понимаю. Без обид, по-братски. Ты бы на моем месте так же поступил, а то потом всю жизнь ходить оглядываться — нахуй оно надо. У меня и так головняков теперь пиздец сколько, сам понимаешь. Всё, Хасим, давай.
Пухлая рука крутанула рычаг.
112
Новенький вдруг увидел всё происходящее со стороны — как будто он висел в воздухе чуть выше собственного правого плеча. Оскаленные коричневые зубы рванувшего к нему Шварца. Фары откуда-то взявшегося джипа, несущегося по берегу в их сторону. Чуть посветлевшее черное небо, предвещающее скорый рассвет. Его рука с найденным в сумке пистолетом.
Степа медленно, как в рапиде, убрал руку с оружием от своего виска и направил ствол на Шварца.
113
Вместо того чтобы раздавить голову Лехи Шаманова в своих железных челюстях, тиски ослабили хватку.
Фармацевт не сразу сообразил, что палач крутанул ручку против часовой стрелки, — а когда сообразил, было уже поздно.
— А ты мне когда собирался сказать, что под мусоров лег? — мягко спросил Хасим, по рукоять погружая охотничий нож ВОРСМА ВФ-2 между вторым и третьим нижними ребрами Фармацевта.
Нож был неброский, без выебонов, но острый и надежный; Узбек перепробовал много разных, но у местных новоделов была ломучая, плохая сталь, а импортные выглядели слишком вычурно: с гардами, зазубринами, кровостоками и прочей беспонтовой херней. Ножевой завод «Октябрь» в городе Ворсма Горьковской области выпускал вещи минималистичные, по-хорошему простецкие, с одним предназначением — резать плоть.
Фармацевт всхлипнул и недоуменно посмотрел на расцветающий на замшевой куртке алый цветок.
— И не только сам лег, но и меня подложил.
ВФ-2 ужалил бандита чуть выше, между третьим и четвертым ребром.
— Не спросил, не предупредил. А я, может быть, с мусорами принципиально на одном поле срать не сажусь.
Хасим с неожиданной для его тучного тела быстротой выдернул нож и вонзил его снизу вверх под подбородок Фармацевта, пригвоздив язык бандита к нёбу и вогнав острие в мозг.
— Не по-пацански, Коля, получилось, — грустно сказал Узбек вслед оседающему на пол телу. Непонятно было, что он имеет в виду: сучий заход покойного босса
