Энн Бенсон - Похититель душ

– Так-так, а вот и вы наконец, – возмущенно заявил он.

– Ваше преосвященство, прошу меня простить, я не думала, что могу понадобиться в такой ранний час, учитывая, сколько у вас забот и какой тяжелый день вам предстоит…

– Рано? А как же заутреня? Где вы были, когда вам следовало находиться в вашей комнате?

Мне не оставалось ничего другого, как солгать и понадеяться, что его шпионы не следили за тем, что происходит во дворе.

– Я побывала в лагере. Несмотря на то, что еще очень рано, похоже, все уже встали, и мне ничего не угрожало.

– И что же вы делали?

– Гуляла, – ответила я. – Иногда это меня успокаивает.

– А я чувствую себя спокойным, если знаю, что могу найти вас в любой момент. И что вы в безопасности. Прошу вас, Жильметта, постарайтесь не подвергать себя ненужному риску. Настроение толпы, как мы видели, меняется быстро.

Я опустила глаза.

– Постараюсь быть осторожнее.

– Хорошо.

Я чувствовала в его голосе волнение, но решила, что он мне поверил. Его беспокоило что-то другое.

– Заутреня, – проговорил он. – Пора.

Я последовала за ним в его личную часовню. Церковь будет заполнена людьми, пришедшими из окрестных лагерей и желающими приобщиться к святости, которая могла на них снизойти в великолепном соборе. В тишине часовни мы очистились от ночных грехов, чтобы пуститься в новые, не опасаясь навредить своей душе. Я прошептала отдельную молитву, умоляя Господа простить меня за обман, совершенный мною перед рассветом, затем подобрала юбки и поднялась со скамьи.

Как обычно, я остановилась в середине прохода и перекрестилась перед статуей Святой Девы.

«Дорогая Мария, Матерь Божья, – без слов молилась я, – сделай так, чтобы Жилю де Ре не пришлось испытать страшных пыток, чтобы этот тяжелый процесс наконец закончился и я могла увидеть сына».

Я повернулась и направилась к выходу из часовни. Около двери я увидела незнакомого высокого брата. Первые лучи солнца окружали его тело, и силуэт показался мне знакомым. Я прищурилась в бледном утреннем свете, но все равно не смогла его разглядеть.

– Матушка, – проговорил высокий незнакомец. Многие меня так называют. Но голос, этот голос…

– Матушка, – услышала я снова, и у меня замерло сердце.

– Жан? – прошептала я.

– Oui, Maman, c'est moi[76].

Я прижалась к нему, не в силах скрыть свою радость, вцепившись в него с таким отчаянием, что внезапно испугалась что-нибудь ему сломать.

– Его преосвященство тебе ничего не сказал?

Я повернулась и увидела, что Жан де Малеструа наблюдает за нашей встречей.

– Подожди здесь, – сказала я и поспешила к епископу, который снова повернулся к алтарю и сделал вид, что очень занят.

– Вы могли бы мне сказать, – возмущенно проговорила я.

На лице у него расцвела довольная улыбка.

– Я и собирался, сегодня утром. Но вы лишили меня этого удовольствия, – ответил он.

– Вот почему вы были так расстроены, когда меня не нашли?

– Частично. Но еще я за вас действительно беспокоился. А теперь что касается вашего сына… Когда его святейшество написал мне и попросил провести процесс здесь, чтобы не терять времени, я обратился к нему с просьбой включить Жана в состав его посланников. Я не сказал вам об этом, потому что не хотел, чтобы вы испытали разочарование, если ничего не выйдет. – Он помолчал немного, глядя на мою реакцию. – Я рассчитывал, что вы обрадуетесь.

Как я могла обманывать человека, который столько для меня делает? Меня наполнило чувство стыда, и я уже собралась рассказать ему о том, что намеревалась сделать сегодня утром.

Но я понимала, что ничего хорошего из этого не получится, разве что поселит в нем недоверие ко мне.

– Спасибо, – сказала я и поклонилась. – Я искренне благодарна за то, что вы для меня сделали..

Он хитро улыбнулся.

Мой епископ освободил меня от всех обязанностей, чтобы я могла отдаться радости встречи с сыном перед началом суда – через два часа.

Нам столько всего нужно было обсудить: его дела, путешествие, здоровье и состояние духа – но, когда наконец мы разжали объятия, оказалось, что брат Жан ла Драпье желает поговорить со мной о суде и событиях, ставших его причини; я почти целый час отвечала на его вопросы, вызванные моими письмами.

По мере того как в моем рассказе появлялись все новые подробности, он становился более задумчивым.

– Матушка, тебе следовало поделиться со мной своими подозрениями, как только они появились, – тихо проговорил он, когда я закончила.

– Почему? – спросила я. – Что ты мог сделать?

– По крайней мере, мог бы тебя утешить.

– Из Авиньона?

– Твои письма служат для меня огромным утешением и приносят радость, как, надеюсь, мои тебе.

Я его обидела.

– Конечно, дорогой мой. Я с нетерпением жду каждого письма и невероятно радуюсь, когда они приходят. Можешь спросить у его преосвященства. – Я вытащила из кармана последнее письмо. – Вот, смотри, какое оно потрепанное. Это потому что я его без конца читаю. Я запоминаю твои послания наизусть, это помогает мне чувствовать тебя рядом.

Он улыбнулся и обнял меня за плечи. Впрочем, улыбка почти сразу погасла, уступив место печали.

– Матушка, мне нужно тебе кое в чем признаться.

Мне редко доводилось видеть такую боль у него на лице.

– Я не говорил об этом, когда умер Мишель, – сказал он, – но должен признаться сейчас, что тогда меня посетили нехорошие мысли.

– Нехорошие мысли? Я не понимаю.

– Я заподозрил кое-кого в этом преступлении, человека, о котором не должен был такого думать.

– Жан… Кого?

– Милорда Жиля.

– Тебе что-то известно о тех событиях, что-то, о чем ты никому не сказал? – едва слышно прошептала я.

– Ничего определенного. Но он странно вел себя после того, как это произошло, – я видел, что он радуется.

– Радуется? Он радовался, что Мишель умер?

– Думаю, да.

То же самое сказал Марсель.

– А теперь я спрошу тебя, почему ты ничего не сказал о твоих подозрениях?

– Матушка, я был тогда ребенком.

– Тебе исполнилось тринадцать, – возразила я. – Почти мужчина. Ты уже приступил к занятиям и начал готовиться к своей будущей жизни.

На его лице появилось выражение, похожее на стыд, но это не был стыд в чистом виде, скорее огорчение.

– Я не осмелился выступить против него. Кроме того, мы не слишком любили друг друга – особенно после того, что случилось с Мишелем. Мы даже разговаривали только в случае крайней необходимости.

– Но я видела, что вы держались друг с другом дружелюбно, даже когда исчез Мишель.

– Главным образом ради тебя, матушка. По молчаливому соглашению. Между нами не было настоящей дружбы, кроме той, что нам навязывали. А к тому времени, когда наши дороги разошлись, между нами возникло нечто вроде ненависти. Я часто спрашиваю себя, не устроил ли мне милорд такое великолепное назначение в Авиньон, чтобы купить мое молчание. Или потому что он чувствовал свою вину.

Я была потрясена.

– Он не знает, что такое вина, – сказала я. – По крайней мере, не знал до последнего времени.

Он с подозрением прищурился.

– А откуда ты знаешь, что он чувствует или не чувствует в последнее время?

– Я с ним разговаривала. И написала тебе об этом в письме несколько дней назад.

– Видимо, мы с ним разминулись в пути. Я его не получил.

Скамейка была слишком жесткой, я поднялась и принялась расхаживать взад и вперед.

– Несколько дней назад, вечером, я навестила его в апартаментах, где его содержат. Здесь, во дворце. Только никому про это не говори, Жан, – попросила я. – Особенно его преосвященству.

По выражению, появившемуся у него на лице, я видела, что он дает свое согласие без особого удовольствия.

– Наверное, он страшно зол на тебя за ту роль, которую ты сыграла в этом деле.

– Он ничего не знает и никогда не узнает. Я передала все, что знала, его преосвященству, а он представил все так, будто инициатива исходила от него.

– Что-то мне не верится, что Жан де Малеструа станет добровольно признаваться в подобных вещах.

– Он сделал это не ради меня, а по приказу герцога Иоанна, который не захотел пачкать руки. – Я снова принялась расхаживать по проходу. – Меня удивит, если станет известно, что они заключили договор с самим Господом по поводу финала этого дела. Что же до гибели Мишеля… Ты меня смутил. В свое первое посещение милорда я о многом с ним беседовала, особенно об убийствах детей, и он признался, что действительно их совершил. Тогда я высказала ему свои подозрения относительно смерти Мишеля. Мой вопрос не застал его врасплох, и он все отрицал. Знаешь, я ему поверила. Он заявил, что любил его как брата и никогда не причинил бы ему вреда.

– Между матерями и сыновьями всегда существуют невысказанные вещи. Даже ложь. Вот почему я подозреваю, что он сказал тебе неправду.

– В таком случае он очень ловко врал. Я его вырастила и, уверяю тебя, прекрасно знаю, когда он говорит правду, а когда нет.