Грег Айлс - Кровная связь
– Мама, ты принимала успокоительное?
Она устремляет на меня рассеянный взгляд:
– У тебя просто стальные нервы. Ты пила свое успокоительное каждый божий день.
– Верно, но сегодня я трезва как стеклышко. Можешь не верить, но я не пью уже целую неделю.
Мать оставляет мои слова без ответа.
– Я спрашиваю только потому, что мне интересно. Ты сама приняла лекарство или это дедушка дал его тебе?
Слабая вспышка гнева и раздражения.
– Где бы, по-твоему, я могла его взять?
Я ставлю ее «максиму» на траву рядом с низкой кирпичной стеной. За ней начинается семейный участок ДеСаллей. У нас нет мавзолеев, лишь белый мрамор из Алабамы за решеткой кованого железа, которую соорудили еще в тысяча восемьсот сороковом году. Отсюда не видно реку – ее могут увидеть только родственники тех, кто похоронен на Еврейском холме, – но в воздухе стоит аромат кедров и оливковых деревьев, а наличие тени с лихвой компенсирует панорамный обзор, открывающийся с крутого обрыва.
За этой оградой лежат почти все представители пяти поколений семейства ДеСаллей. Дедушка наверняка предпочел бы, чтобы Люка Ферри предали земле где-нибудь в другом месте, но моя мать, к ее чести, настояла, чтобы его похоронили здесь. Наверное, это единственный раз, когда она осмелилась пойти против воли отца и добилась своего. Если я попытаюсь затащить мать за ворота, она начнет сопротивляться, так что я просто захожу на огороженную территорию и не останавливаюсь до тех пор, пока передо мной не оказывается простой черный надгробный камень на могиле отца.
Вскоре я слышу скрип ворот, и на землю у моих ног ложится еще одна тень.
– Для чего мы сюда приехали? – негромко спрашивает мать.
Я не глядя беру ее за руку.
– Мама… Как-то так получилось, что я дожила до тридцати одного года, и все это время мы с тобой фактически оставались чужими друг другу, разве что иногда обменивались ничего не значащими словами. Я виню себя ничуть не меньше, чем тебя. Я хочу, чтобы в будущем мы ладили лучше. Но может случиться так, что после сегодняшнего дня ты больше не захочешь разговаривать со мной.
– Ты меня пугаешь, милая.
– Я не стану тебя обманывать, говоря, что все будет в порядке. Я хочу эксгумировать тело папы.
Она делает резкий вдох-всхлип, который кажется мне настоящим взрывом. Я знаю, что бушующие у нее в душе противоречивые чувства почти невыносимы. «Как я могла вырастить эту сумасшедшую особу, которая стоит рядом со мной?» – вот что она наверняка сейчас думает. Прежде чем она успевает разразиться гневной тирадой или расплакаться, я продолжаю:
– Мне нужен образец его ДНК, кроме того, я хочу провести новое вскрытие. И еще забрать Лену из гроба.
– Старую, потертую плюшевую зверушку?
– Да.
Она вырывает руку.
– Кэтрин? Что с тобой? Ты сошла с ума?
– Нет. Я думаю, что очень близко подошла к тому, чтобы впервые в жизни не ощущать себя сумасшедшей. Для этого мне нужна твоя помощь, мама. Я прошу тебя помочь.
Она смотрит на могильный камень, не на меня.
– Но для чего все это? Что ты пытаешься сделать?
– Я не уверена, что ты захочешь знать.
– Если ты говоришь о том, чтобы раскопать могилу своего отца, то мне лучше знать, что ты задумала.
Я становлюсь на папину могилу и поворачиваюсь к ней лицом.
– Мама, ребенком я подверглась сексуальному насилию.
Она не мигая, пристально смотрит на меня.
– Может быть, Энн тоже растлевали и надругались над нею. Я не знаю. И не узнаю до тех пор, пока не увижу тело папы и не заберу Лену из гроба.
Крупная дрожь сотрясает тело матери. Она дрожит вся. С головы до ног, словно распятая на леднике. Дрожит даже ее приталенный льняной костюм, хотя летний воздух неподвижен, как сама смерть.
– О боже! – надрывным шепотом произносит она. – Кто вбил эти глупости тебе в голову? Психиатр, которого посещала Энн? Тот, который был убит?
– Откуда ты знаешь о нем?
– Я разговаривала с ФБР, дорогая. Мне звонил агент Кайзер. Он был очень убедителен и обходителен. И очень беспокоился о тебе.
От ощущения близкой опасности волосы у меня встают дыбом.
– Когда это было?
– Перестань, Кэт, тебе нечего опасаться.
– Ты сказала Кайзеру, что я в городе?
– Я никому и ничего не сказала, дитя мое. Папа сказал, что наши семейные дела их не касаются.
Господи!
– Дедушка разговаривал с Кайзером?
– Думаю, да.
– Мама, мне о многом нужно рассказать тебе, но на это совершенно нет времени. Всю свою жизнь у меня были проблемы с сексом. С мужчинами, с алкоголем… Куда ни кинь, всюду сплошные проблемы.
Она делает шаг ко мне, и на лице у нее отражается облегчение. «Теперь я понимаю, в чем дело», – думает она.
– Это не твоя вина, милая. Любой, кто лишился бы отца так, как это случилось с тобой, просто обязан обзавестись кучей проблем.
– Нет! Дело не в этом. Я всегда считала, что именно здесь и кроется причина, но это не так.
– Девочка моя, разумеется, именно в этом. Тебе пришлось вынести столько боли…
– Мама, пожалуйста! Ты не знаешь слишком многого. Дедушка пытался защитить тебя точно так же, как и меня. Вот только он не сумел защитить никого из нас.
На ее лицо возвращается обеспокоенное выражение.
– О чем ты говоришь?
– Я надеялась, что мне не придется говорить тебе этого, но другого выхода нет. Мама, в ту ночь, когда застрелили папу, в Мальмезон не проникал никакой грабитель.
– Разумеется, проник. Я говорила тебе…
– Нет, – твердо отвечаю я. – Ты никого не видела, потому что видеть было некого. Дедушка сам рассказал мне об этом. Он выдумал этого грабителя, чтобы не рассказывать тебе о том, что произошло на самом деле.
– О том, что произошло на самом деле? – эхом вторит она, и в глазах у нее появляется растерянность и настороженность, как у больной собаки.
– Да. Дедушка сказал, что в ту ночь он застал папу в моей постели, когда тот трогал меня. Они подрались, и дедушка застрелил его.
Кровь отлила от лица матери. Она побледнела так сильно, что я удивляюсь, как она не упала в обморок.
– Я знаю, что для тебя эта новость будет шоком, мам. Но так все и было, по его словам.
– Я тебе не верю.
Я пожимаю плечами.
– Я говорю правду. Только я больше не уверена, что дедушка рассказал всю правду мне. Существует вероятность того, что все было совсем наоборот: папа застал дедушку, когда тот насиловал меня. Только папа все равно погиб… И как раз это я и пытаюсь установить. Не кто кого убил, а кто растлевал меня. Если это был дедушка, то он, скорее всего, точно так же поступал с Энн.
Мать, как маленький ребенок, зажала уши руками, но я продолжаю:
– Энн покончила с собой в клинике, и рядом с нею лежал Томас-черепашка. Тебе известно это? Ты знала, что она взяла с собой Томаса?
– Она покончила с собой из-за бесплодия, – защищаясь, беспомощно возражает мать. – Она винила в этом аппендэктомию, которую ей сделали. И это же несколько раз упоминал папа, если я правильно помню. Что инфекция могла сделать ее стерильной.
– Я даже не уверена в том, что операция потребовалась по поводу аппендэктомии, мам. Я боюсь, что Энн была беременна.
Губы моей матери складываются в карикатурное «о».
– Десятилетняя девочка не может быть беременной! Боже мой, да только это одно должно было подсказать тебе, что ты сошла с ума!
– Может быть, она и не была беременной, – уступаю я, вспоминая единодушное мнение, высказанное на этот счет Майклом Уэллсом, Ханной Гольдман и Томом Кейджем. – Но в той клинике с Энн случилось что-то плохое. Это «что-то» произошло глубоко внутри нее, и ты знаешь это.
Наконец мать соображает, что выглядит очень глупо, и опускает руки. Она молча смотрит на меня, и я пересекаю последний рубеж.
– Мама… Как ты могла не знать об этом? Не знать о том, что со мной происходит? Как ты могла допустить, чтобы кто-то так поступал со мной?
Слезы скапливаются в уголках ее глаз и текут по щекам.
– Тебе нужна помощь, девочка моя. На этот раз мы найдем хорошего, по-настоящему хорошего врача.
– Нет, – говорю я, и голос у меня срывается. – На этот раз тебе не удастся переложить ответственность за меня на кого-то другого. Мне никто не может помочь, кроме тебя. Тебя, мама. Я знаю, что у тебя были проблемы с сексом, как и у меня, только они были другого рода. Я знаю, что есть вещи, которые ты не можешь делать.
Губы у нее начинают дрожать.
– Я разговаривала с Луизой, мама.
Она вздрагивает, как от удара.
– Отвези меня домой, Кэтрин. И не говори больше ни слова.
– Я умоляю тебя, мама. Я стою здесь, на могиле папы, и молю помочь мне узнать правду. Я боюсь, что если не найду ее в самое ближайшее время, то долго не проживу.
