Собачий рай - Полина Федоровна Елизарова
– Я должна буду высказать свои предположения Надежде Романовне и отдать отчет завтра. Это моя работа, то, за что она платит. И день смерти ее отца, и причины, которые привели его к гибели, – без них не обойтись. Собственно, в этом и заключалось мое задание: узнать, чем он жил и почему решил умереть, – последнюю фразу она особо подчеркнула голосом. – А там уж дело ее: оставит она эту информацию для себя или решит поделиться со следствием.
Обдумывая ее слова, Ваник почти беспрерывно смаргивал, затем кивнул.
– Вопрос первый: зачем вы пришли?
На его смуглом лице застыло выражение, какое бывает у человека, принявшего мучительное, но твердое решение.
– Не хочу жить, как покойный, с призраком за плечом. Считайте, выбрал вас для исповеди. Я никогда не врал, так меня воспитали. Даже вашим, когда по юности попался на мелкой краже, не врал. В колонии не врал. Бандитам не врал. Не умею.
Глядя на Ваника, Самоварова терялась в догадках: попытается ли он сейчас ее подкупить или будет упорно не врать, но делать вид, что ничего не знает о содержимом коробки и роковом выстреле?..
– Вольдемар. Владимир Иванович Иванов. Надеюсь, у вас было достаточно времени, чтобы хорошо его вспомнить. Он был вашим другом?
– Скорее знакомцем. Он был славным, несчастным бедолагой. Его даже Алик-упырь любил.
– Когда вы узнали, что в ночь убийства Алика покойный генерал, тогда еще майор УГРО, вступил с ним в сговор? – шла Самоварова ва-банк.
– Догадался, когда переехал сюда. Генерал говорил с ним вслух по ночам на два голоса: за себя и за него, оправдывался, плакал. Роман давно был болен душой…
– Почему Марта не обращалась к врачам?
– А днем ничего не происходило – он был обычным, просто замкнутым человеком. По врачам ходить не любил, но, если уж попадал, ничего особенного у него не находили.
– Вы сами слышали, как он говорил с этим… призраком?
– Да. Где-то через год, когда уже жил здесь, Марта разбудила меня и позвала в дом послушать. С рассветом приступы проходили, он засыпал на несколько часов, а просыпался вполне нормальным человеком. Я пускал ему кровь, лечил травами, это, как утверждала Марта, на какое-то время помогало ему избавиться от приступов.
– Понятно. На вас бейсболка Казаряна?
– Нет, – Ваник, невесело усмехнувшись, отвел глаза в сторону. – Эта бейсболка как раз моя. Ее отдал мне незадолго до смерти генерал. Живя здесь, я донашивал за ним одежду. А у Казаряна очень похожая.
В голове Варвары Сергеевны бешено закрутились факты, наконец дополнившие картину: парадоксально, но бейсболка убитого с запоминающимся белым иероглифом послужила алиби его невольному убийце!
– На чем вы добрались в то утро до города? – едва слышно спросила Варвара Сергеевна.
– На ногах.
– А следствию что сказали?
– Сказал, на попутке, а номер сослепу не разглядел.
– Лесом шли?
– Лесом. В заборе со стороны леса вынимается одна из секций. А лес я этот знаю хорошо – часто собирал в нем ягоды и травы.
– А Казарян? Вы заранее договорились, что он побудет вместо вас на рынке? – спросила она и тут же пожалела: вопрос был построен неправильно, признание означало, что преступление было запланировано, а в том, что оно не было запланировано, она не сомневалась после первого разговора с этим странным и несчастным человеком.
– Совпадение. Я же топил с пяти утра баню, попросил его помочь Ане с торговлей, ей в то утро нездоровилось.
– А бейсболка?
– После того как Рубена уволил, не заплатив ему, Аркадий, он жил у нас какое-то время. Иногда впотьмах мы путали бейсболки.
– Почему вы приютили Казаряна?
– У Рубена, кроме меня, никого в России нет. Как раз за пару дней до смерти генерала он снял здесь, недалеко, комнату, пытался найти работу в этих местах.
– Когда вы приняли решение уехать?
– Когда генерал накануне смерти сделал мне щедрый подарок, – к ее изумлению, прямо ответил Ваник. – Подлечусь, бизнес откроем на родине, если… если доедем.
Он глядел тревожно и пытливо, словно ожидал от нее немедленного признания – сдаст ли сразу полиции или выждет спасительные четыре часа.
– Его подарок – ценности, добытые незаконным путем?
– Но Роман ради них не убивал, он забрал их с места преступления. В вечер накануне своей смерти он недолго был в себе и подробно рассказал мне, что произошло двадцать с лишним лет назад в С-ре. Затем сказал: что было моим камнем на шее пусть, брат, станет тебе спасением. Никогда бы не стал так рисковать, мне самому уже давно ничего не надо, но я встретил женщину… и это… это чудо… Я, старый больной неудачник, на старости лет нашел тепло, заботу. Уехать – мой, нет, наш единственный шанс прожить остаток дней по-человечески. – Глядя в темноту сада, Ваник сжимал-разжимал свой скрюченный палец. – Сыну ее поможем. Казаряну поможем. Часть пустим на лечение детей – так мы решили с Аней. Если, конечно, доедем…
– Золото? Камни?
Он сморгнул.
– Где вы их хранили все это время?
– В ее палатке, под прилавком, среди овощей, в двух обычных, из «Пятерочки», пакетах.
– Что вы сказали об этом своей женщине?
– Правду. Генерал перед смертью оставил мне наследство.
– Как именно он наносил себе удары по лицу?
Лицо Ваника болезненно сморщилось.
– Рабочим молотком. С невероятной яростью. Как бес в него вселился, вот вам крест!
Ваник вцепился в крученую серебряную цепь на шее.
«Поэтому на молотке нашли только отпечатки покойного».
– А ружье? Когда он принес его в баню?
– Он пришел с ним в баню. Не он, – поспешно добавил Ваник, – а то, что от него осталось за эти годы и жуткий месяц без Марты… Вы фильмы про зомби видели? Аня любит сериалы про всякие вирусы, превращающие людей в монстров. А он сам себя в зомби превратил. Как Марта умерла, он… он страдал невыносимо… умолял меня, ползал на коленях, рыдал, и так почти каждый день. Никто бы этого не вынес. А молотком он забил бы себя до смерти. Вот я… и пустил ему снова кровь…
Опустив глаза в пол, Ваник пытался говорить очень тихо, но получалось хрипло и страшно, как по душе наждачкой скребли.
– Когда-то он спас мне жизнь и умолял меня спасти его смерть от позора и… его измученную душу спасти. Самоубийца не попадет в рай.
– Он верил в Бога?
– Наверное, верил… Может быть, больше, чем многие. Кто не верит – сильно не мучается. И крест он даже в парной не снимал.
– А вы
