Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)
Она работала в отделе насильственных преступлений, ее буквально окружали преступники, совершившие сексуальное посягательство.
Один за другим.
И мертвые, и живые.
Насилие и сексуальность, подумала Жанетт.
Два явления, которые никак не должны быть связаны, но которые часто оказываются так или иначе единым целым.
Дочитав до конца, она почувствовала себя опустошенной. Надо пойти к Хуртигу и коротко изложить ему новые факты. Жанетт взяла свои записи и на трясущихся ногах направилась к его кабинету.
Хуртиг сидел, глубоко погрузившись в материалы следствия. Стопка очень походила на ту, что она сама только что прочла. – Что это? – Жанетт с удивлением указала на бумаги, которые он держал в руках.
– Датчане еще прислали. Я подумал – неплохо бы мне их прочесть, а потом мы объединим всю известную информацию. Тогда дело пойдет побыстрее. – Хуртиг улыбнулся ей. – Кто начнет, ты или я?
– Я. – Жанетт села. – Пера-Улу Сильверберга, или Пео, тринадцать лет назад подозревали в том, что он изнасиловал приемную дочь, когда той было семь лет.
– Только что исполнилось семь, – вставил Хуртиг.
– Да. А тебе известно, кто подал на него заявление? В моих документах этого нет.
– В моих тоже. Наверное, кто-нибудь из школы, куда ходила девочка.
– Вероятно. – Жанетт заглянула в свои записи. – В любом случае дочь подробно рассказала о, я цитирую, “воспитательных методах Пера-Улы, включавших побои и другое насилие, но ей было трудно рассказать о случаях сексуального посягательства”. – Жанетт отложила бумаги, глубоко вздохнула и констатировала: – По ней было видно, что она испытывает сильнейшее отвращение, она описала действия Пера-Улы как ненормальные.
– Вот сволочь! – Хуртиг покачал головой. – Если семилетка думает, что папа… – Он замолчал, и Жанетт опять взяла разбег. – Девочка снова и снова описывает физическое насилие со стороны Пео, как он требовал от нее французских поцелуев, как слишком грубо подмывал ее.
– Ну пожалуйста, – произнес Хуртиг почти умоляюще.
Но Жанетт решила договорить до конца и неумолимо продолжала:
– Девочка сообщила несколько специфических деталей и подробно описала свои ощущения, когда Пер-Ула являлся к ней в комнату по ночам. Рассказ девочки о том, как он вел себя в ее постели, позволяет утверждать, что имел место анальный и вагинальный половой акт. – Жанетт сделала паузу. – В общих чертах это все.
Хуртиг поднялся и подошел к окну.
– Я открою окно, ладно? Надо воздуху глотнуть. – Не дожидаясь ответа, он снял с подоконника горшок с цветком и открыл узкую фрамугу. – Половой акт? – проговорил он, глядя на парк. – Если речь идет о ребенке, это разве не называется изнасилованием?
Жанетт не нашла в себе сил ответить.
От свежего ветра затрепетали бумаги, и крики детей, играющих в парке, смешались с фоном – щелканьем компьютерной клавиатуры и шумом кондиционера.
– Так почему дело закрыли? – Хуртиг повернулся к Жанетт.
Та вздохнула и прочитала:
– “Принимая во внимание, что произвести расследование в отношении девочки не представлялось возможным, нельзя тем не менее исключать, что изложенное не соответствовало действительности”.
– Что? Нельзя исключить, что изложенное не соответствовало действительности?! – Хуртиг хлопнул ладонью по столу. – Это что за рыбий язык?
Жанетт хохотнула:
– Девочке просто-напросто не поверили. И когда потом защитник Пео указал, что проводивший допрос полицейский иногда задавал наводящие вопросы, а кое-что было притянуто… – Она вздохнула. – Факт совершения преступления оказался не подкреплен уликами. Дело списали со счетов.
Хуртиг открыл свою папку и принялся перебирать бумаги, ища что-то. Найдя нужный документ, он положил его на стол.
Он уже начал было читать, как вдруг какой-то ребенок в парке дико завопил, кто-то громко заплакал. Хуртиг запнулся, почесал в ухе, подождал, когда дети успокоятся или хотя бы утихнут. – Так что у тебя? Есть продолжение? – Жанетт вытащила сигарету из пачки и подвинула стул ближе к окну. – Ты не против? – спросила она, указывая на сигарету.
Хуртиг мотнул головой, высыпал ручки из жестянки и протянул ей:
– Да, продолжение имеется.
– Послушаем. – Жанетт закурила, выдохнула дым в открытое окно, однако большую часть дыма тут же затянуло назад, в кабинет.
– “Сильверберги, а именно Пер-Ула и Шарлотта, чувствуют себя после расследования выставленными напоказ и подвергшимися преследованию и не желают больше иметь дела с этой девочкой. Датская социальная служба поместила ее в семейно-воспитательную группу. Также вблизи Копенгагена”.
– А что с ней было потом?
– Этого я не знаю, но надеюсь, что люди, как говорится, были добры к ней.
– Ей сейчас около двадцати, – заметила Жанетт, и Хуртиг согласно кивнул.
– А теперь – кое-что непонятное. – Он расправил спину. – Сильверберги переехали в Швецию, в Стокгольм. Купили квартиру на Гласбруксгренд и зажили в мире и довольстве.
– Но?..
– Копенгагенская полиция по какой-то причине захотела еще раз допросить его. Датчане связывались с нами.
– Что?
– И мы вызвали его для беседы.
– Кто присутствовал?
Хуртиг положил на стол документ, который держал в руках, и пододвинул к ней, указав на верхние строчки.
Жанетт стала читать поверх его пальца.
Руководитель допроса: Герт Берглинд, отдел по делам изнасилования и инцеста.
Дети в парке, как и клавиатура в соседнем кабинете, затихли.
Только кондиционер и тяжелое дыхание Хуртига.
Указательный палец Хуртига.
Аккуратно подстриженный ноготь без траурной каемки.
Адвокат ответчика: Вигго Дюрер.
Жанетт читала, понимая, что на следующей странице тончайшей дымкой лежит другая правда. Другая реальность.
Заседатель: Кеннет фон Квист, прокурор.
Дело только в том, что эта реальность отвратительна так, что ее трудно даже представить.
прошлое
Ей не нравились старые, дряхлые люди.
У молочного прилавка какой-то старик подошел слишком близко, принес свои сладковатые запахи – моча, немытое тело, кухонный смрад. Тетка, стоявшая за мясным прилавком, пришла с ведром воды, сказала – ничего страшного, и замыла все, что Виктория запихнула в себя за завтраком.
– Чувствуешь? – Швед возбужденно смотрит на нее. – Просунь руку поглубже! Не трусь!
Свиноматка кричит, и от этого Виктория колеблется. Рука уже в свинье до самого локтя.
Еще несколько сантиметров – и Виктория наконец нащупывает головку поросенка. Большим пальцем – челюсть, указательным и средним – кожу головы, за ушами. Как учил Вигго. Потом потянуть, осторожно. – Отлично! Пора. Вытаскивай!
Они думают, что этот – последний. На соломе вокруг матки копошатся десять желто-пятнистых поросят, толкаются возле сосков. Вигго все это время стоял рядом, наблюдал за опоросом. О первых трех позаботился Швед, остальные семь родились сами.
Мышцы влагалища плотно сомкнулись вокруг руки Виктории, долю секунды ей кажется, что у свиноматки судороги. Но стоит ей потянуть покрепче, как мышцы расслабляются, и через секунду поросенок уже на полпути. Еще через пару секунд он лежит на окровавленной замызганной соломе.
Задняя ножка дергается, потом поросенок замирает.
– Вот видишь! Это совсем не трудно! – смеется Швед.
Они ждут. Вигго наклоняется, гладит поросенка по спинке. – Godt arbejde[102], – объявляет он и награждает Викторию кривой улыбкой.
С полминуты после рождения поросята лежат неподвижно. Можно подумать, что они мертвы, но они вдруг начинают копошиться и слепо тыкаться во все вокруг, пока не находят материнские соски. Однако последний поросенок задергал ножками. С другими такого не было.
Она считает про себя, и когда доходит до тридцати, начинает нервничать. Она сжала его слишком сильно? Неправильно потянула?
Вигго проверяет пуповину, и его улыбка гаснет.
– Helvede. Den er død…[103] Мертвый?
Ясное дело, мертвый, думает она. Я его задушила. Наверняка.
Вигго приспускает очки и серьезно смотрит на нее:
– Det er okay. Navlestrengen er beskadiget. Det er ikke din skyld[104].
Да нет, это я виновата. Вскоре свинья сожрет поросенка. Когда мы уйдем, она начнет отмечать удачные роды, станет ублажать себя всем, что сможет найти.
Она сожрет свое собственное дитя.
У Вигго Дюрера – большое хозяйство возле Струэра, и единственная постоянная компания Виктории, помимо учебников, – это тридцать четыре (после опороса) свиньи датской породы, один бык, семь коров и неухоженная лошадь. Хозяйство – запущенный деревянный коровник в унылой плоской местности, где гуляют вихри. Как Голландия, только хуже. Лоскутное одеяло негостеприимных, продуваемых всеми ветрами пустынных полей тянется до самого горизонта, а там уже можно разглядеть узкую синюю полоску – Венёбюктен.
