Некама - Саша Виленский
— Как твой русский язык? — спрашивал Лею Ашер еще до отъезда, она пожимала плечами:
— Никак, мне четыре года было. Я и говорить-то толком не могла, не то, что читать. Борька тот был способный очень, он уже в пять лет читал, а я мало что помню.
— Ну не страшно, — смеялся Ашер. — Будем бороться с твоим чудовищным акцентом и выдавать за уроженку Прибалтики. Ты кем хочешь быть — эстонкой или латышкой?
Лея отмахивалась от него, но пыталась вспоминать забытые русские слова и выражения. Что-то всплывало в памяти после неимоверных усилий, но приходилось сначала подбирать эквивалент на иврите, а потом переводить на русский, это было утомительно очень.
— А с английским все в порядке? — не унимался Ашер.
— Конечно, я же еще при мандате приехала!
— О, да, ты же была взрослая леди пяти лет! — хохотал израильтянин.
Лея никак не могла решить, обижаться на него или нет, но, вроде, все это было невинно, так что черт с ним, с балагуром. Во всяком случае, с ним хотя бы не скучно. И вообще, если бы не уродливый шрам, он был бы даже привлекательным. Наглый, правда, неимоверно, даже для израильтянина, которые во всем мире славятся бесцеремонностью и нахальством. Лея и сама за словом в карман не лезла, но с ним как-то терялась, иногда после дружеской пикировки находила остроумный и резкий ответ на его шуточки, но какое это имело значение, потом-то? Зато чувствовала себя с ним в безопасности: он решал все проблемы, всегда находил выход из трудной ситуации, и все это с веселыми огоньками в темных зеленых глазах. В общем, с Ашером ей было и комфортно, и некомфортно. Так тоже бывает.
В Москве их поселили в общежитии сельхозакадемии где-то на задворках. По пути удалось немного рассмотреть город, поразивший размерами и размахом. Такого она еще не видела и даже не представляла, что такое бывает. Недаром Советский Союз называли империей, это был действительно имперский город, чем-то вызывавший восторг, чем-то подавлявший, то ли своей мощью, то ли высотой и суровой красотой зданий. Ашер сразу после заселения куда-то исчез, пропал на пару часов, в течение которых Лея не могла найти себе места. А вдруг он больше не вернется? А вдруг всесильный КГБ его схватил? Правда, не очень было понятно, за что его можно было арестовать, за какую такую провинность, но кого и когда интересовали такие мелочи. Как тут говорится? «Был бы человек, а статья найдется», Ашер предупреждал. И если его арестуют — ей-то что делать? Так что когда Ашер вернулся, она даже обрадовалась. Слава богу.
Появился он, правда, не один, а в сопровождении молодого человека и девушки. Леин паспорт отобрал, отдал девушке, а ей взамен сунул другой, незнакомый.
— И что я потом в Израиле буду делать без паспорта? — возмутилась Лея. Паспорт ей нравился, там была очень удачная ее фотография.
— Все вернут, не волнуйся.
Лея хмыкнула и посмотрела на новый документ. Там была точно такая же фотография, как и на израильском паспорте, она немного успокоилась и посмотрела, как ее теперь зовут. «Lija Ozola»… Они там с ума посходили?
— Это вообще можно прочитать? — язвительно поинтересовалась Лея.
— Лия Озола, — с улыбкой ответил Ашер. — Имя выбрано специально, чтобы тебе не надо было заново привыкать. Фамилию потренируешься произносить, ничего страшного.
— А что у тебя? Как вас теперь называть, мистер…?
— Товарищ. Товарищ Озолс, Янис Озолс. Твой дядя. На папу пока не тяну.
— Ну, здравствуй, дядя Янис!
— Привет, Лия!
Молчаливые ребята, забравшие их паспорта, так и не произнеся за все это время ни слова, исчезли, растворились.
— Теперь вот они будут нами, как бы членами делегации, чтоб никто ничего не заподозрил, — объяснил Ашер, — А мы с тобой сейчас собираем вещички и переезжаем в другую скромную гостиницу. И начинаем работать. Время пришло.
Черт, а она только-только чемодан разобрала, кофточки на плечиках развесила, белье по полочкам разложила. Зря торопилась, выходит. Никогда с этим… Янисом не знаешь, чего ждать и к чему готовиться. Ну и Бог с ним. Пусть будет как будет. С ней ведь ничего страшного не случится, просто не может такого быть, ведь правда же?! А паспорт конечно же просто потом отдадут, да и все. Ничего никуда не денется. Все будет хорошо.
ЗИНГЕРЫ
— Эх, Яцек, Яцек! — Дед укоризненно качал головой, унюхав от внука легкий табачный запах. — Рано начинаешь, паразит!
Яцек делал вид, что виновато молчит, но на самом деле ему было смешно. Дед пытался быть строгим, но какой же он строгий, когда он просто дедушка, зэйде, добрый и старый. Строгая — это бабушка, бобэ, строгая — это мама, а дед добрый. И когда женщины кричали на Яцека и его братьев, дед всегда улучал момент подмигнуть, мол, не все так страшно, ингале[3], это же женщины, они всегда ругаются, а нам главное делать вид, что слушаем. Терпи, брат, такова уж наша доля. И Яцек тоже подмигивал деду: понял, зэйде, и не такое терпели. Впрочем, бабушка тоже, был отходчивой, хотя ругалась — нещадно! А шумный дядя Фроим, известный на весь Белосток мясник, каждый раз оглушительно хохотал, хлопая любимого племянника по спине после очередной пакости, да так хлопая, что у Яцека чуть глаза из орбит не вылетали:
— Что, маленький засранец, опять попался? Запомни — г'анев[4] не тот, кто стащил, а тот, кто попался!
Ганев когда-то было ругательством, но когда пришли немцы и загнали всех евреев в гетто, все поменялось. Люди ютились по несколько семей в квартире, а то и по несколько в одной комнате. Быстро кончились еда, лекарства, мыло, выходить в город и покупать что-либо у неевреев строго запрещалось. Собственно, запрещалось вообще все. Взрослые через забор гетто выбирались редко, боялись отдирать нашитые на груди и на спине желтые латки — отличительный признак еврея. А вот подростки… те совершали постоянные рейды в город, отчаянно пытаясь пока были деньги — купить, пока были вещи — обменять, а когда закончились и деньги, и вещи — просто украсть необходимое.
Тут уж был каждый за себя. Яцек придумал хитрый ход: выбираясь из гетто, прятал под камнями свою курточку с желтыми латками и
