Майкл Доббс - Прикосновение невинныъ
Она глубоко вздохнула, охваченная грустными воспоминаниями.
— Он сделал несколько шагов вперед, чтобы оператору было легче взять в кадр всю панораму, и начал разглагольствовать. Говорил о вере, о том, как обе стороны взывают к Божественной справедливости и на коленях провозглашают глубокую приверженность миру. Конечно, если это будет мир на их условиях… И тут они его пристрелили. В затылок. Одна пуля — он падал и все еще говорил. Я помогала оттащить Джо, и он умер у меня на коленях.
— Кто эти «они»? Кто убил его?
— Да кто знает? Ружье израильское было, но военные сказали, это сделано специально, чтобы возбудить антиизраильские настроения в Америке. Правда, Дэну на это было уже наплевать.
Иза вздохнула. Слез не было, для этого она была слишком хорошим профессионалом. Хотя иногда слезы помогали.
— О'кей, это риск, и все мы его принимаем, на месте Дэна мог быть кто угодно. Например, я, если бы Дэн не смухлевал. Но его смерть заставила меня задуматься о том, что мы оставляем после себя. Что осталось после Дэна, после стольких лет мотания по свету? Многочисленные дубли, снятые во всех аэропортах мира, чтобы какой-то сидящий в студии засранец мог заполнить эфирное время между рекламными роликами спонсоров? Что? Лучший мир? Все, что оставил Дэн, это убитую горем мать, разбитый «шевроле» и пустую квартиру в Гринвич-Вилледж, за которую ему предстояло платить еще пятнадцать лет. А у меня не было даже матери, которая оплакивала бы меня, К.С., и я поняла: надо завести детей, или я кончу, как Дэн. Ты понимаешь?
— Как дважды два, глупышка.
Иза печально покачала головой.
— И я запаниковала. Вышла замуж за Джо. Мы были знакомы больше двух лет, я только потом осознала, что за все это время мы были вместе меньше трех месяцев. Я понимаю, почему он хочет уйти. И для меня и для него. И мужчины меняются с появлением детей. Первый для них — всегда тайна, вызывающая восхищение и ужас; к появлению второго они относятся как к чему-то закономерному. Ваша машина искорежена, у вас отказывают тормоза, в довершение по всему страстный когда-то любовник ведет себя с тобой как с прокаженной.
— Джо мерзко вел себя во время моей беременности. Обижался, даже ревновал. Ребенок захватил мое тело, занял его место — так он считал, — и чем больше я толстела, чем сильнее брыкался ребенок, тем дальше уходил он от меня. От будущего ребенка. Так было с Бенджи, а с Бэллой еще хуже.
Повисло молчание. Впервые Изидора проанализировала отношение к себе мужа и поняла, что все кончено. Прочитана книга, которую она больше никогда не откроет.
— Но я как-то не могу злиться на него. Черт, я испытываю почти облегчение. Я так долго пыталась балансировать между Джо, детьми и работой, что чувствовала себя мостом, перекинутым с одного берега на другой и разваливающимся под ударами стихии; теперь будет легче, одной ношей меньше.
Высушенные морозом листья зашуршали на деревьях, падая у ног женщин, подобно слезам, которые Изидора так и не смогла пролить.
— Сколько ты собираешься пробыть здесь? — спросила К.С.
— Кажется, все в восторге от того, как я поправляюсь. Может быть, еще недели две. Потом, возможно, возьму месяц отпуска, чтобы привести Бенджи в порядок, разберусь с Джо. Сейчас его переполняет горечь, но он неплохой человек и скоро придет в себя. Мне тоже нужно время. Я была не в состоянии даже как следует проститься с Бэллой. — Голос ее был тихим, но очень твердым. — Ни слез, ни траура. Ее кремировали, знаешь? Чей-то ребенок, никто не предъявил прав на тело, и ее сожгли. Я даже не могу прийти на могилу моей девочки.
— Это… варварство. — К.С. покачала головой.
— Нет. Просто бюрократическая процедура. Бездумная чертова бюрократия, как везде в мире. — Ей удалось улыбнуться. — Не беспокойся, Иза Дин вернется. Я будут настаивать на этом. Мне просто нужно время, чтобы залечить раны. До Нового года.
Глаза К.С. расширились и наполнились слезами.
— О, черт! — прошептала она и запнулась. Листья шуршали у их ног.
— Я получила удар по черепу, К.С., но не потеряла контроля над чувствами. Великий Грабб не раздает билетов на трансатлантические перелеты просто так. Ты здесь по службе, по его поручению, я это поняла как только ты приехала, и я уверена, что ты привезла кое-что еще, кроме приветов от нашего любимого шефа. Но ты мой друг, и я это помню. Так в чем же дело?
К.С. глядела виновато.
— Ты знаешь, как на него давят. Вмешались люди с большими деньгами, уволили еще пятьдесят штатных сотрудников, редакция новостей напоминает Аламо[6].
— До прибытия «Св. Анны» или после?
— Иза, ты лучшая, даже Грабб вынужден был это признать, но это значит, что у тебя лучшее место и пятьдесят человек ходят вокруг и принюхиваются, нельзя ли его «откусить»!
— Это комплимент.
— Даже этот твой подлюга продюсер подал официальное прошение включить его в штат репортеров — он, видите ли, уже замещал тебя.
— Сколько же прошло времени? — Иза наморщила брови и постучала себя по лбу. — Боже, никак не соединяется!
— Уже начало декабря, Иза. Почти шесть недель прошло с тех пор, как ты последний раз появлялась на экране. И на Украине может вспыхнуть гражданская война. Грабб хочет, чтобы ты отправилась в Киев не…
— Неужели он хочет отправить меня туда, где никто никогда не бывал, именно сейчас, когда я лежу пластом?
— Вот именно. — К.С. заколебалась. — Есть еще письмо, Иза. — Она порылась в сумке и вытащила оттуда конверт. — Тут сказано — три недели. Ты должна вернуться через три недели, к Рождеству, или они разорвут контракт. Твой отъезд, когда ты никому не сообщила, куда направляешься, они восприняли как оскорбление. Подсчитали, что за последние три года у тебя больше всего больничных.
— Беременность — не болезнь, — запальчиво бросила Иза.
— Мне очень жаль, дорогая.
— Я знаю.
— Ты вернешься. Пожалуйста, скажи, что вернешься. Не позволяй этим жалким типам с липкими руками выжить тебя.
Ночь была тихая. Ветер стих, начал накрапывать дождик, облака были прямо над ними. Они вернулись под большой дуб, но листья уже не падали. Дерево стояло голое, черное. Пришла зима.
— Моя девочка. Мой муж. А теперь еще и работа? — наконец спросила Изидора. Она покачала головой. Слова ее получившего награду репортажа (потом она превратит его в сценарий), камера, еще не высохшая кровь друга на ее руках — все это почему-то вдруг всплыло в ее памяти.
На этой земле нет победителей, только жертвы. Нет детей, которые не стали бы солдатами, любое столкновение мнений делает из людей врагов, свобода оборачивается преследованием чужого мнения. Справедливости тоже нет. На этой земле величайшее варварство совершается именем Бога. Сегодня все территории Земли могут записать на свой счет еще одну невинную жертву. Его звали Дэн Моррисон. Он был моим другом.
Вал несправедливостей, обрушившийся на нее в этой старой зеленой стране, грозил захлестнуть ее, как еще одну беспомощную жертву. Дождь пошел сильнее, по лицу Изы текли холодные струйки.
— Я позволю Бенджи решать. Он остался со мной. Пусть решает он.
Но все случилось иначе.
Мишлини всем телом ударился о стену, задохнулся и почувствовал вкус желчи во рту. Сердце дико колотилось о ребра, острая боль ползла от левой лодыжки вверх, под коленку. Он подумал, что сейчас его вырвет, готов был упасть на колени, но понимал, что, сделай он это, и не только проиграет игру и потеряет десять долларов, но и утратит мужское достоинство. Нет, он умрет стоя. Конечно, умирать удобнее лежа на спине, но только не во время игры в сквош. Поэтому, вместо того чтобы испустить последний вздох, он стал медленно и методично поправлять шнурки. Ему частенько приходилось так поступать в последнее время.
— Ты что, не можешь себе позволить купить новые шнурки, Джо? — спросил его противник с понимающей ухмылкой.
— А сколько с нас дерете вы, адвокаты? Дай передохнуть.
— О'кей. Последняя игра. Если выиграешь, я плачу за ленч и покупаю тебе новые шнурки.
— Ну да! А потом припишешь все эти расходы к чеку за свои услуги. Начали!
— Ты сегодня ползаешь по корту, что, прибавил в весе или еще что-нибудь произошло?
— Я тебя сегодня сделаю.
— К твоим услугам. Но ты же знаешь, я беру почасовую плату. Смотри не разорись.
Мишлини ничего не ответил и отправился подавать из дальнего угла площадки. Да он сегодня двигается медленнее обычного, но вернется в привычную форму, если бросит курить. К тому же эта история с Бэллой. Почти все вечера он проводил один, предаваясь горестным размышлениям и пытаясь преодолеть растущий гнев на Изидору.
Джо чувствовал себя обманутым. Он видел Баллу всего несколько недель за ее короткую жизнь, да и то только по вечерам, когда он не был в отъезде или не работал допоздна. Ему всегда казалось, что впереди еще много времени, он наверстает упущенное. И привык к тому, что едва знал собственную дочь, даже не мог вспомнить, как она выглядела. Испытывая некоторый стыд из-за того, что не слишком сильно переживает потерю, Мишлини постарался переплавить стыд в гнев против жены.
