Андерс Рослунд - Три секунды
Такси скользило вперед в неплотном потоке вечернего транспорта, обширные парки и красивые посольские особняки мелькали за немытым стеклом — машина приближалась к Мокотуву.[14] Хоффманн похлопал водителя по плечу и попросил остановиться — ему надо было сделать два звонка.
— Выйдет дороже.
— Остановите, пожалуйста.
— Тогда еще двадцать злотых. Вы заказывали машину без остановок.
— А ну останови!
Хоффманн наклонился вперед и зашептал шоферу на ухо, небритая щека влажно блестела, когда машина съехала с улицы Яна Собеского и остановилась между газетным киоском и пешеходным переходом на аллее Винценты Витоса. Хоффманн стоял посреди холодного вечера и слушал усталый голос Софьи — Хуго и Расмус, взяв каждый свою подушку, уснули на диване возле нее, завтра утром рано вставать, их детский садик везут на экскурсию в заповедник Накка — что-то на тему леса и весны.
— Слушай…
— Да?
— Спасибо за цветы.
— Я люблю тебя.
Он так любил ее. Ночь без нее — вот что ему сегодня предстоит пережить. Раньше, до Софьи, он не чувствовал, как одиночество затягивает удавку у него на горле в гадком гостиничном номере, не знал, что нет смысла дышать, если тебе некого любить.
Хоффманну не хотелось нажимать «отбой», он все стоял с телефоном в руке и рассматривал какой-то дорого отделанный дом, надеясь, что голос Софьи еще побудет с ним. Однако этого не случилось. Хоффманн взял другой телефон и набрал еще один номер. На востоке США скоро будет пять часов дня.
— Паула встречается с ними через тридцать минут.
— Хорошо. Но, кажется, ничего хорошего.
— У меня все под контролем.
— А вдруг они потребуют ответить за неудачу на Вестманнагатан?
— Неудачи не было.
— Погиб человек!
— Здешним это не особенно интересно. А вот что с доставкой партии все в порядке, им интересно. Партия кое-что значит. Последствия стрельбы мы уладим.
— Ну смотри.
— Когда мы встретимся, получишь подробный отчет.
— В одиннадцать ноль-ноль в «пятерке».
Хоффманн раздраженно махнул сигналящему шоферу. Еще пара минут в одиночестве на холодном воздухе. Он снова сидел между мамой и папой, и они ехали из Стокгольма, из Швеции погостить в Бартошице — несколько миль от советской границы, от города, который теперь называется Калининград. Они никогда не произносили этого названия. Упорно. Для мамы с папой существовал только Кенигсберг. Какой дурак придумал этот Калининград; Пит улавливал презрение в их голосах, но ребенком не мог понять, почему родители покинули место, по которому так тоскуют.
Таксист сигналил и громко ругался, выезжая с аллеи Винценты Витоса; потом они быстро ехали мимо нарядных зеленых районов и зданий, где размещались крупные фирмы. В этой части города жило не слишком много людей: завышенная цена за квадратный метр мало соответствовала спросу.
Хоффманны уехали в конце шестидесятых. Пит часто спрашивал отца — почему, но так и не получил ответа; он приставал к матери и по ее рассказам представлял себе: вот пароход, беременная мать, темная ночь, бушующее море (мать была уверена, что они погибнут), вот отец с матерью сходят на землю возле города под названием Симрисхамн, шведского города.
Направо, на улицу Людвика Идзиковского, еще один квартал.
Последнее время Хоффманн часто бывал в этой стране, в своей стране. Он мог бы родиться здесь, вырасти, стать кем-нибудь вроде тех, из Бартошице, которые после смерти родителей долго пытались связаться с ним, но он не отзывался, и они отступились. Почему он не ответил родственникам? Он не знал. Не знал он и того, почему, оказавшись возле Бартошице, никогда не давал о себе весточку, почему никогда ни к кому не заезжал в гости.
— Шестьдесят злотых. Сорок за поездку и двадцать за ту идиотскую остановку, о которой мы не договаривались.
Хоффманн положил на пассажирское сиденье сотню и вылез из машины.
Большой старый черный дом посреди Мокотува. Такими старыми могли бы стать дома, построенные в настоящей Варшаве — той, которая кончилась семьдесят лет назад. Генрик ждал на крыльце; они с Хоффманном поздоровались, но без лишних слов — оба не умели болтать.
Зал совещаний находился на одиннадцатом этаже в конце коридора. Слишком светло, слишком тепло. Второй заместитель и человек лет шестидесяти (Хоффманн предположил, что он и есть Крыша), ждали возле дальнего торца длинного стола. Хоффманн ответил на их необоснованно цепкие рукопожатия и пошел к уже отставленному от стола стулу. На столе стояла бутылка минеральной воды.
Он не стушевался под устремленными на него взглядами. Опусти он глаза, решив сбежать из-под этих взглядов, для него все было бы кончено.
Збигнев Боруц и Гжегож Кшинувек.
Он все еще ничего не понимал. Сидят ли они здесь потому, что ему суждено умереть? Или потому, что именно сейчас он еще немного продвинется в глубь организации?
— Господин Кшинувек посидит, послушает. По-моему, вы еще не встречались?
Хоффманн поклонился элегантному костюму.
— Не встречались. Но я вас узнал.
Он улыбнулся человеку, которого много лет видел в польских газетах и по польскому телевидению, предпринимателю, чье имя, он слышал, иногда произносили шепотом в длинных коридорах «Войтека», возникшего из того же хаоса, что и все новые организации в странах Восточной Европы, когда перегородки рухнули, и экономический интерес перемешался с уголовным в драке за капитал. Все эти организации были детищем военных и милиции, во всех была одинаковая иерархическая структура, и все они упирались в Крышу. Гжегож Кшинувек был Крышей «Войтека», идеальной Крышей. Покровитель в самом центре, экономически могущественный, безупречный в глазах требующего законности общества, гарант, соединивший финансы и уголовщину, фасад, за которым скрывались деньги и насилие.
— Партия?
Второй заместитель долго рассматривал Хоффманна.
— Да?
— Полагаю, с ней все в порядке?
— В порядке.
— Мы это проверим.
— И выясните, что с ней все в порядке.
— Тогда продолжим.
Всё. Поставка стала вчерашним днем.
Сегодня вечером Пит Хоффманн не умрет.
Ему хотелось рассмеяться; тревога отпустила его, и внутри словно что-то запузырилось, устремясь наружу. Однако его ждет кое-что еще — не угроза, не опасность, но некий торжественный ритуал.
— Вы оставили нашу квартиру в состоянии, которое мне не нравится.
Сначала удостовериться в том, что с партией все в порядке. Потом — вопрос о казненном человеке. Голос второго зама стал спокойнее, дружелюбнее, ведь теперь он говорил о чем-то не слишком важном.
— Я не хочу, чтобы мои сотрудники объясняли польской полиции — по просьбе шведской полиции, — почему и как они снимают квартиры в центре Стокгольма.
Пит мог бы ответить и на этот вопрос. Но он медлил, искоса рассматривая Кшинувека, «Партия. Оставили квартиру в состоянии, которое мне не нравится». Этот респектабельный бизнесмен знает, о чем говорит. Но слова — такая странная штука. Если их не произносить вслух, то их и не существует. Никто в этом кабинете не заговорит о двадцати шести килограммах амфетамина и о казни. Не заговорит в присутствии того, кто официально ни о чем таком не знает.
— Если бы соглашение о том, что я, и только я, руковожу операцией в Швеции, соблюдалось, ничего бы не произошло.
— Что вы хотите сказать?
— Если бы назначенные вами сотрудники следовали вашим же инструкциям и не проявляли собственной инициативы, такая ситуация не возникла бы.
Операция. Собственная инициатива. Ситуация.
Хоффманн снова посмотрел на Крышу.
Все эти слова мы говорим ради тебя.
Но зачем ты здесь? Зачем сидишь рядом со мной и слушаешь то, что может значить все и не значить ничего?
Я больше не боюсь.
Но еще не понимаю.
— Надеюсь, подобное не повторится.
Он не ответил. Последнее слово — за заместителем. Так работает система. Пит Хоффманн хорошо играл свою роль в этом спектакле, иначе, он знал, его ждет гибель: жизнь оборвется в тот момент, когда он станет Паулой, и тогда ему суждено кончить, как тому покупателю…
Он знал свою роль, свои реплики, он лучше отрепетировал спектакль — и он не умрет. Пусть умирают другие.
Крыша слегка пошевелился — еле-еле, но отчетливо кивнул заместителю.
У него был довольный вид. Хоффманна одобрили.
Заместитель на это и рассчитывал. Он поднялся, еле заметно улыбаясь.
— Мы собираемся немного расшириться на закрытом рынке. Мы уже вложили деньги в дело и освоили все секторы рынка в соседних скандинавских странах. Теперь освоим и ваш регион. Швецию.
Пит Хоффманн молча посмотрел на Крышу, потом на заместителя.
Закрытый рынок.
