Алексей Тарновицкий - Киллер с пропеллером на мотороллере
Троепольский нетерпеливо фыркнул:
— Слушай, не цепляйся к словам. Главное — говорить одно и то же, чтоб не заподозрили.
— Заподозрили? — испугалась Зиночка. — В чем нас могут заподозрить?
— Да в том-то и дело, что ни в чем! — Троепольский зачем-то оглянулся на мужичка в ботах. — Скажем так: сегодня у нашего рабочего коллектива праздник. Приход новой сотрудницы. Вот она, Сашенька, налицо. Скажем дальше: профсоюзный комитет лаборатории командиро… послал… черт, Димушка, ты меня совсем запугал!., а, вот: поручил! Поручил! Поручил нам обеспечить материальную базу. Для праздника по окончании рабочего дня. Причем закупка продуктов производилась в счет законного обеденного перерыва. Вот и все. Запомнили?
— А что, звучит логично, — поддержала его Зиночка. — Умница Троепольский.
Димушка снова испустил приглушенный стон.
— Вы что, еще ничего не поняли? — Он обвел нас взглядом, полным отчаяния и боли. — Ничего-ничегошеньки? Мы все пропали. Все четверо. Меня уволят с гарантией — после владимирской истории, протоколов, санкций и судов это совершенно неизбежно. А поскольку нас поймали сразу после суда, то припишут еще и особый цинизм. А особый цинизм — это уже пахнет антисоветчиной. Да-да, Троепольский, антисоветчиной! И вас притянут ко мне как к рецидивисту. Без меня вас бы еще могли пожалеть, со мной — никогда. Со мной — это уже группо-вуха, организованная преступность. Они там любят раскрывать организации. Вот мы вчетвером и организация. Банда «Черная кошка»…
— Ну, ты напридумывал, — неуверенно проговорил Троепольский и смолк
Молчала и Зиночка.
— Теперь дошло? — Димушка крутанул головой. — Вижу, дошло. Вот к этому и готовьтесь. К увольнению, к волчьей записи в трудовой книжке. Зиночка, сколько вам осталось до пенсии?
— Два года.
— Не страшно. А вот тебе… — Он перевел взгляд на Троепольского. — Прости, чувак. Подвел я тебя с этой командировкой…
— Так что с куревом, интеллигенты? — крикнул сзади мужичок в ботах. — Давайте лучше сейчас скурим. В камере один хрен отнимут. Жалко, пропадет.
— Ну что вы мелете, в какой камере? — упрекнула его Зиночка. — Нас скоро выпустят.
— Хе-хе… выпустят… — захихикал мужичок — На кирпичный заводик тебя выпустят, барыня, территорию убирать. Пятнадцать суточек, как одна копеечка. Я уж таких знаешь сколько навидался?
К решетке подошел мент с блокнотом и авторучкой.
— Кто тут новенькие тунеядцы? Вы, что ли? Давайте оформляться… — Он ткнул концом авторучки в сторону Троепольского. — Ты, с портфелем, выходи. Посмотрим, что там у тебя звякает.
Троепольский вернулся спустя четверть часа. Глаза его блуждали, лицо пошло красными пятнами.
— Что такое?
— Обыскали… — тихо выдавил он. — Как зека какого-нибудь. Все из карманов забрали. И портфель… портфель тоже… Сказали — на пятнадцать суток оформлять будут. Новый порядок.
— Я ж говорил! — торжествующе заметил мужичок в ботах. — Хоть курево-то оставили? Курево тебе по закону положено. Надо скурить, слышь, интеллигент. Отнимут ведь в камере, жалко.
Меня повели третьей, после Зиночки. В маленькой комнате сидел за столом усталый молодой лейтенант.
— Фиу, фиу… — присвистнул он, не поднимая головы.
Я оторопела: они что тут, по-птичьи объясняются?
— Как вы сказали?
— Фио, — повторил он, занеся ручку над разграфленным листом протокола. — Фамилия, имя, отчество.
— Ах, это…
Я послушно ответила на вопросы. Затем лейтенант отложил ручку и посмотрел на меня.
— Совсем молоденькая, а туда же.
— Куда же? — жалобно спросила я. — У меня сегодня первый рабочий день. Я торт в «Метрополе» купила.
— Торт с собой? — оживился мент.
— Нет, в лаборатории, в холодильнике.
— Жаль, — сказал он. — Съели бы здесь. А теперь пропадет. Зачерствеет за полмесяца.
— Какие полмесяца?
Лейтенант сочувственно вздохнул:
— Новый порядок, подруга. Тунеядцев оформляем на пятнашку. Извини. Приказ начальства… — Он ткнул ручкой в потолок и неодобрительно покрутил головой. — Ладно, давай, выкладывай. Что там у тебя в карманах.
Я стала выворачивать карманы. Происходящее было настолько нелепо и неправдоподобно, что мне даже показалось, будто перед столом лейтенанта стоит какая-то другая Саша Романова. Она стоит и выворачивает карманы, а я смотрю со стороны и) недоверчиво цокаю языком: быть, мол, такого не может. Вот она достает кошелек, перчатки, платочек, несколько медных монет, записную книжку… Записную книжку!
— Товарищ лейтенант, позвольте мне позвонить. Ну пожалуйста, очень прошу. У меня ж дома с ума сойдут, пожалуйста…
Я канючила так, что чуть и впрямь не заплакала. Лейтенант снова вздохнул и подвинул ко мне телефон.
— Ладно, давай, только быстро. Три минуты. Номер оперуполномоченного Сергея Свиблова был записан где и положено, на букве «С».
— Ты что, домашний телефон на память не знаешь?
— Это мамин, рабочий. Недавно сменился… — успокоила я лейтенанта.
Только бы он был на месте… только бы он был на месте…
— Алло.
— Сережа? Это Саша Романова, — выпалила я.
— Я звоню из отделения милиции, и мне нужна ваша помощь. Срочно.
— Где именно? — спросил он после секундной задержки.
— На улице Красной Конницы.
— Буду через четверть часа, — сказал Свиблов и разъединился.
Я осторожно положила трубку на рычаг.
— Спасибо, товарищ лейтенант. Видите, даже трех минут не понадобилось…
Мой рыбьеглазый опер прибыл в отделение даже немного раньше, чем обещал. Он сунул под нос дежурному свою красную книжечку и, едва скользнув взглядом по решетке «обезьянника», проследовал прямиком в кабинет начальника. А еще три минуты спустя туда же привели меня. В большой комнате рядом с большим столом стоял навытяжку капитан милиции; чуть дальше, возле окна, виновато переминался усталый лейтенант. Сидел только Сережа, зато сидел основательно, со вкусом, положив ногу на ногу и покачивая знакомым ботинком. Увидев меня, он тоже поднялся со стула.
— Я ее забираю. Где протокол?
Лейтенант протянул Свиблову листок, который Сережа немедленно скомкал и сунул в карман.
— Пойдемте, Романова.
— Сергей Владимирович, — сказала я, — можно вас на минуточку?
Мы отошли в угол комнаты.
— Сережа, со мной еще трое.
Он вытаращил на меня свои судачьи глаза.
— Какие трое? Вы что, все отделение намерены отсюда вытащить?
— Сережа, так не пойдет, — прошептала я по возможности твердо. — Эти трое тоже из лаборатории. Нас взяли вместе. Вы понимаете, как это будет выглядеть, если выпустят только меня? По-моему, ваш же начальник особо просил соблюдать секретность. Или я ошибаюсь?
Свиблов подумал и повернулся к ментам.
— Придется выпустить и остальных.
— Всех? — с готовностью вскинулся капитан. — Сколько их там, Костин?
— Девятнадцать, — отозвался лейтенант.
В его устремленном на меня взгляде уже не было прежнего сочувствия. Скорее брезгливость.
— Девятнадцать ни к чему, — с царственным великодушием ответил Сережа. — Хватит тех троих, которые были с нею. Романова, фамилии.
— Смирнова, Троепольский, Беровин.
— Вот их, — подтвердил Свиблов.
— И протоколы, — напомнила я.
— Протоколы принесете мне. Всё, Романова?
— Всё. Я пойду назад в камеру?
Сережа кивнул.
— Верните ее пока в камеру. Выпустите всех четверых через десять минут после моего ухода. Скажете, что на первый раз милиция ограничивается предупреждением. Исполняйте.
Нас отпустили полчаса спустя. Причина задержки обнаружилась позже, когда стали открывать бутылки «портвейна высшего качества»: в одной из них, вскрытой и потом на скорую руку закупоренной, оказалась вода. Зато четыре кило Зиночкиных сосисок в целлофане остались нетронутыми — как и наши четыре научно-производственные карьеры.
3
Он позвонил в июне. Уже несколько месяцев после беседы с седовласым полковником я брала телефонную трубку с опасением: а вдруг вызовут и потребуют что-нибудь этакое…
— Алло, — осторожно сказала я.
— Алло, императорка?
Мое сердце рухнуло в пятки, а затем подпрыгнуло вверх и заколотилось где-то у горла, мешая дыханию. Я и думать не думала, что так жду этого звонка.
— Алло, императорка? Александра? — повторил Сатек.
Я судорожно сглотнула и попробовала ответить, но вышло что-то нечленораздельное.
— Наверно, плохо со связью, — предположил он. — Я перезвоню.
— Алло! Алло! — завопила я, до смерти перепугавшись, что он сейчас повесит трубку.
— Ты меня слышишь? — спросил он. — Алло! Алло! Нечеловеческим усилием воли я оттолкнула сердце от горла и прохрипела:
— Алло… алло…
Он немного помолчал.
