Рут Ренделл - Подружка невесты
Филипп поражался собственным мыслям, странным, как во сне или в бреду. Так было во время тяжелого гриппа, которым он переболел зимой. С какой стати Арнэм сказал Кристин, что Флора похожа на нее? Или мать просто приняла желаемое за действительное? Флора не похожа ни на одну девушку из всех, которых Филиппу когда-либо доводилось видеть! Ему внезапно — в этом было даже что-то безумное — подумалось, что если он когда-нибудь встретит девушку, похожую на Флору, то сразу же влюбится в нее.
Филипп подошел к статуе и приподнял ее. С мраморного букета слетело несколько розовых лепестков. Статуя казалась тяжелее, чем в тот день, когда они шли от станции Бакхерст-Хилл вверх по улице к дому Арнэма. Он натянул на Флору пакет, положил на землю, завязал узел. Филипп нес сверток в руках, и можно было подумать, что это — труба или что-нибудь из садового инвентаря.
На полпути к выходу он заметил, что за ним наблюдают. Из окна соседнего дома за ним следил мужчина. Филипп убеждал себя, что не делает ничего плохого: Флора не принадлежит Арнэму. Она принадлежала бы ему, размышлял Филипп несколько абстрактно, если бы тот поступил с Кристин честно, по-настоящему любил ее и женился, но в данном случае статуя не может считаться его вещью. Арнэм своим поведением лишил себя права владеть ею. Филипп где-то читал, что, если вы одалживаете что-то и храните у себя, единственный, кто имеет право забрать у вас эту вещь, — ее владелец. Таков закон. В общем-то, владельцем статуи являлся Филипп. Флору дали Арнэму на время. Она была его собственностью лишь на том условии, что он женится на Кристин, это совершенно ясно. Тем не менее, не переставая убеждать себя в собственной правоте, Филипп прибавил шаг. Несмотря на внушительный вес статуи, он побежал по дорожке.
Руки у Филиппа была заняты, поэтому калитку он открыл не сразу. Сзади раздался голос:
— Извините, молодой человек, но куда вы это несете?
Миссис Райпл могла бы выступить подобным образом. Филипп даже не обернулся, чтобы посмотреть на того, кто задал вопрос, — он пустился бежать. Запыхавшись (Флора все-таки очень тяжелая), он добежал до машины, швырнул статую на заднее сиденье, сел за руль и долго не мог пристегнуться. Тот человек конечно, не погнался за ним. Филипп был убежден, что мужчина поступил разумнее: вернулся в дом и позвонил в полицию.
Филипп представил, как его выгоняют с работы, как его судят за кражу… Будь же разумным, говорил он себе, возьми себя в руки, — этот сосед не видел машины, номера ее не записал… Филиппа трясло. Он приложил неимоверные усилия, чтобы успокоиться. Наконец завел машину и поехал, свернул влево, потом направо. Ни сзади, ни впереди никого не было. На шоссе, ведущем в Баркингсайд, он услышал вой сирены. Зачем думать, что это обязательно за ним? Не поедет же полицейская машина с сиреной за человеком, которого видели выходящим с сумкой из какого-то сада. В таком случае, наверное, послали бы полицейского на велосипеде.
Возможно, вследствие того, что мать была человеком беспомощным, а сестры подвержены абсурдным страхам, Филипп вырос невозмутимым. В этом он был похож на отца, человека практичного. Хотя Филипп от природы был наделен богатым воображением, он тем не менее умел себя контролировать. Потому и не поддался собственным пустым страхам и к тому времени, как доехал до Гантс-Хилл и круговой развязки на трассе А12, снова стал абсолютно спокоен.
На заднем сиденье статую слегка подбросило. Когда Филипп подъехал к Илфордскому выставочному залу, куда должен был заехать по дороге в офис, то переложил Флору с заднего сиденья в багажник, пристроив ее между запасным колесом и картонной коробкой с образцами обоев, которую обычно возил с собой. Там, на парковке у выставочного зала, он не смог удержаться от того, чтобы взглянуть на статую еще раз. Он проткнул пакет шариковой ручкой (пальцем проковырять дырку не удалось) и сделал длинную прорезь, сквозь которую было видно лицо Флоры. Она по-прежнему смотрела в небесные дали, печальная и спокойная. Ну, если бы ее взгляд изменился, тогда и надо было бы начинать волноваться, подумал Филипп.
Возвращаясь домой позже обычного (Рой вручил ему список возмущенных заказчиков, которых нужно обзвонить и успокоить), Филипп размышлял о своем поступке. Зачем он забрал статую? Видимо, считал, что она по праву принадлежит ему и его семье. Разве Арнэм сделал что-то нечестное, чтобы завладеть Флорой? Нет, но нельзя допускать, чтобы люди извлекали пользу из своего обмана.
А теперь, когда статуя лежит в машине, что с ней делать? Не ставить же в саду в Гленаллан-Клоуз: сразу начнутся расспросы. А как же мать? Значит, придется рассказать ей, где теперь живет Арнэм и как у него в саду Филипп увидел Флору. Это рискованно: он всегда избегал разговоров об Арнэме. Возможно, стоит сказать, что это не Флора, а просто похожая статуя, которую он присмотрел в магазине или цветочном центре и решил купить… Нет, безнадежно: зеленое пятно по-прежнему есть и мочка уха по-прежнему отколота.
Как только он войдет в дом, мать увидит Флору и засыплет его вопросами. Их семья не из таких, где каждый живет своей жизнью и толком не замечает другого и родные проявляют мало интереса к делам друг друга. Они сплоченная семья, они заботятся друг о друге, спрашивают о каждой мелочи, кажущейся странной, знают, кто в данный момент где находится и что делает. Филипп уже представил себе, как, держа в руках статую, столкнется на лестнице с Черил, как сестра удивится, как начнутся расспросы…
Он думал об этом, стоя на светофоре на Эджвер-роуд. Он следил за красным, но на секунду оторвался, бросил взгляд вправо и увидел Черил. Только что он рисовал образ сестры в своем воображении — и вот она стоит на противоположной стороне улицы. Черил выходила из какого-то здания — Филипп видел только скопление мерцающих огней, — похожего на видеосалон или клуб. Говори после этого, что знаешь, где сейчас твои родные и что они делают! Черил была в своих обычных джинсах и в черной кожаной куртке. На голове широкополая ковбойская шляпа с узкой тульей, на которой лента с бахромой.
Что плохого в том, что сестра здесь? Черил — свободный человек, она не делает ничего предосудительного, по крайней мере, Филипп этого не видел. Ему нужно было ехать дальше, и он оторвал взгляд от сестры, как только зажегся желтый: еще секунда — и все машины, стоящие за ним, принялись бы сигналить. Филиппа не беспокоило, где была сестра, но его взволновало то, как она выглядела.
Черил выходила из дверей как пьяная или накачанная наркотиками. А может, дело в том, что она очень устала? Или ее попросту выпроваживали? Наверное, что-то в этом роде. К тому же она плакала, слезы текли по щекам. Филипп смотрел на ее лоб, лицо, на то, как она руками утирает слезы, затем перевел взгляд на дорогу, включил передачу и умчался прочь.
Глава 4
В доме Кристин пять девушек позировали на фоне задернутых штор. Шторы эти, висевшие еще в старом доме, были сшиты из роскошного плотного темно-коричневого бархата и не пропускали свет. Теплое майское солнце показалось в комнате лишь одинокой яркой полосой справа от окна и исчезло, когда фотограф скотчем прикрепил штору к раме.
Филипп, чувствовавший себя несколько скованно в пиджаке «Мосс Броз» и брюках в полоску, сначала заглянул в комнату, а потом вошел и остановился. От вспышки в комнате было жарко. Фотограф был старичок в одежде, насквозь пропахшей сигаретным дымом. Увидев, как одеты девушки, Филипп пришел в ужас. Он знал, что у него хороший вкус и он кое-что понимает в сочетаниях цветов. Если это было бы не так, Филипп, наверное, не работал бы в «Розберри Лон», да и не захотел бы там работать. Кто же посоветовал Фи вырядиться в это атласное платье, белое, холодное и блестящее, как лед?! Может, конечно, она сама его выбрала. Но неужели Фи не понимает, что такое аристократическое платье с высоким горлом, узкими рукавами в форме лилий и расклешенной юбкой идет только высоким худым женщинам с маленькой грудью?
Ее шляпа походила на те, что носили главные героини фильмов сороковых годов (таких фильмов Филипп много видел по телевизору). Что-то вроде котелка, в каких щеголяли дамы в седле, только белая и с вуалью неподходящей длины. В руках Фи держала лилии. Цветы для похорон, подумал Филипп, вспомнив венок на гробе отца.
Что касается подружек невесты, которых просили улыбаться и смотреть с любовью на Фи, а не в объектив, то Филипп долго бы смеялся над их нарядами — что еще сказать? — если увидел бы их в каком-нибудь журнале. Это были какие-то туники разных цветов (розовая, терракотовая, светло-желтая и абрикосовая) с пышными, в рыжую крапинку рукавами из какой-то сеточки и юбки, напоминающие одуванчик, из той же сеточки в крапинку. На головах у девушек были венки из каких-то непонятных розовых и оранжевых цветов. В общем, нелепо выглядели все, кроме (Филипп неожиданно понял это) одной. Что Черил, что Стефани, что Джанис, старая школьная подружка Фи, — каждая из них являла собой повод для насмешек Но только не четвертая девушка, та была особенная. Она была… — Филипп забывал слова, когда смотрел на нее.
