Людмила Петрушевская - Странствия по поводу смерти (сборник)
Побежала к дверям. Нет, стекла в них не было.
Время еще оставалось. Любая покупка, тем более у этих, будут выбирать ножи-лопаты, судить-рядить, что лучше – это полчаса. Они пока доедут до города, пока найдут где поесть. В кафешку зайдут, выпьют перед мокрым делом. Перед изнасилованием. Подонки.
Потом магазин. Пока выберут нож, лопаты. Плащ вряд ли они купят, возьмут пленку полиэтиленовую. Перчатки резиновые возьмут в аптеке или в хозяйственном. Да хороший час пройдет.
Надо было действовать разумно. Хотя сердце билось очень сильно.
Взяла свою сумку из ящика стола. Там же валялся ее телефон, положила его в сумку. Там же лежал блокнот Самохвалова, взяла. На первой странице были записаны телефоны двумя-тремя очень мелкими буквами и цифрами. Почерк неразборчивый. Потом посмотрим.
Звонить своим никому не стала, никто не поможет. Адрес ее пребывания неизвестен, где-то в области, можно только будет найти как-то по телефону, но это уж дело органов. После смерти. Если тело найдут.
Да. Через максимум час те вернутся. Написала СМС другу Саше, послала: «Полковник полиции Самохвалов, старший лейтенант Козлов хотят меня зарезать и закопать на карьере, поехали за перчатками, ножами и лопатами. Где я, не знаю». Отключила телефон.
Взяла куртку, повесила сумку через плечо. Надела сверху куртку. Пошла по коридору. Туалет для наших целей не годится, вдруг кому-то из них приспичит. Нашла неглубокую бытовку, в которой стояли хозяйственные принадлежности, ведро со шваброй.
Там воняло хлоркой, висел синий халат и валялись резиновые опорки из-под сапог.
Уборщица, родная, знала бы ты, что можешь меня спасти.
Или тебе придется возить грязь и кровь.
Надела меховую куртку, сверху натянула обширный халат уборщицы, пахнущий хлоркой. Тетенька оказалась толстая, но маленькая, и халат был короткий, то есть не свисал бы вниз к двери.
И, кроме хлорки, ничем в подсобке не пахло. Ничьим дыханием, ничьим потом, ничьими ношеными кроссовками.
Выключила свет. Открыла эту дверку пошире, взобралась в цепких кроссовках по притолокам наверх, как в детстве, там встала в полроста, согнувшись и упершись ногами в противоположные стены. Почти шпагат. Как больно. Головой уткнулась в левый угол.
Очень легкая стала, как тень.
Согнулась, хотела закрыть дверь. Не получилось. Спустилась, опять-таки опираясь о противоположные стены.
Соскочила, накинула на дверную ручку длинную, воняющую хлоркой тряпку, забралась опять по притолокам, держа концы тряпки в руках.
Уперлась ногами в стенки. Потянула за тряпку, дверь стала закрываться, потянула за один конец, тряпка выскользнула из дверной ручки. Закинула ее в ведро. Уперлась руками в стены, ногой окончательно прикрыла дверь. Вернулась в первоначальное положение.
Нет. Так не получится. Увидят, что дверь закрыта, обязательно откроют и войдут проверят, не стою ли я за дверью. И увидят меня вверху.
Сползла. Немножко налила хлорки на тряпку, чтобы уж никакой запах не мог ее перешибить. Открыла дверь наполовину, чтобы было видно в щель, что за ней никого нет.
Опять забралась наверх.
Застыла ногами врастопыр над открытой дверью, в полутьме. Хорошо, что не напялила те сапоги на каблуках, в них бы этот детский фокус не получился.
Долго так упиралась ногами в стены, но боль стала невыносимой.
Решила сесть на пол и при первых же звуках вознестись.
Сняла кроссовки, связала шнурки, повесила через шею.
И вот загремели в дальних дверях ключи, Вера мигом вскочила и вскарабкалась наверх и там застыла.
Вошел, судя по звукам, один, скорее Самохвалов, Козлов ведь должен нести покупки. Тяжело и медленно прошел мимо двери подсобки, шел ведь убивать, да.
Он проследовал в кабинет, шаги замерли, раздались сдавленные восклицания, матерная ругань, вошедший побежал по коридору, заглянул в туалет, сунулся в подсобку, включил свет, звезданул по двери, так что она отлетела к стене, постоял (видимо, оглядывая помещение), тяжело дыша и матерясь, стукнул дверью туда-сюда, включил-выключил свет, побежал обратно с криком «Кызел!».
Дальше загрохотали их сдвоенные шаги, опять сунулись в подсобку, в туалет, пошли дальше, в кабинет. Громко орали, звонили куда-то, вызывали какой-то наряд.
Бестолковые крики, мат.
Вера неслышно спустилась, неся кроссовки на шее, выглянула – дверь на волю осталась приоткрытой.
На цыпочках в носочках добежала до дверей, выбралась наружу.
Там стоял тот самый «Инфинити»-троллейбус, с открытым багажником, в котором торчала лопата.
Проскользнула оттуда в салон, ключи еще висели в зажигании, завелась и с открытым багажником уехала.
Кстати, на сиденье рядом с водителем стояла большая сумка.
Вера понимала, что сейчас ее мучители объявят номер машины по всем постам и ее задержат, поэтому быстренько доехала до какой-то первой попавшейся улицы, где можно было припарковаться, надела кроссовки, схватила чужую сумку и выскользнула.
Выйдя из машины, она задвинула лопату подальше, захлопнула багажник, прошла вперед метров сорок, подняла руку и остановила попутку.
– До станции, пожалуйста.
Села на заднее сиденье, приоткрыла чужую сумку.
Там было много чего, аккуратно сложенные в пачки с резиночками доллары, евро, фунты стерлингов. Рублей, правда, было мало, две пятитысячные бумажки.
Вера попросила доехать до магазина, забежала туда, купила бутылку водки, бутылку воды и коробку шоколада. Отдала шоферу деньги, бутылку водки (сказала: «Я сегодня родилась, выпей за меня», парень закивал) и вышла.
Сейчас он вернется домой, напьется и до завтрашнего обеда будет спать. Завтра воскресенье.
В следующем магазине купила черную куртку и черную вязаную шапку. То есть то, в чем ходит весь народ.
Причем вошла туда, держа меховую шубку свернутой наизнанку. Как будто выскочила из машины в красивой, сверкающей белой блузке, уже грязноватой, правда.
Надела куртку и шапку по выходе, за углом. Сунула в чужую сумку свою шубку.
Вера добралась до Твери на попутке и электричке, попросила на станции у одной девушки разрешения быстро позвонить (свой телефон как бы сел), сказала маме срочно, прямо сейчас, ехать в Питер на вечернем поезде и скорей к тете, а если меня там еще нет, то позвонить к той питерской соседке Валяшки по этажу и посидеть у нее.
– Ты жива? – зарыдала мама. – Жива? Верочка!
Аккуратно ответила:
– Все в порядке. Жива. Ни слова никому. И не звони никому! Поняла? (С нажимом) МАА-МА!
Убрала из памяти телефона номер.
Отдала телефон, поблагодарила.
– Огромное вам спасибо! Думали, что тетя умерла, а она жива. Там наследники возбудились двоюродные. А мы-то родные, но в Москве. Надо срочно ехать, пока больную не ограбили.
Девушка с вытянутым лицом закивала.
Целый детектив получился.
Потом ехала только на попутках, понимая, что по всем постам отправлено описание ее внешности.
Питалась шоколадом и запивала водой.
Спала, лежа на заднем сиденье.
Затем Вера попросила остановиться у станции, села опять на электричку, через два часа вышла, доехала на попутке до трассы, поймала на шоссе машину и добралась до Питера.
Там опять поймала машину и добралась до дома.
Все сделала как сказала мама, во дворе нашла четыре кирпича, поднялась на седьмой этаж, встала на кирпичи, еле достала, выцарапала на притолоке большой, в полной сохранности ключ, стала открывать дверь – но оказалось, что она закрыта изнутри, видимо, на крюк. Поскольку при сотрясении двери крюк активно постукивал.
Вера занялась васисдасом. Деревянное окошко дребезжало в раме, не поддавалось. Надо было его поддеть ножиком.
Спустилась вниз, пошла искать, где купить нож. Хотела украсть нож в кафе, но пришлось бы заказывать еду, что не входило в планы Веры. Глаза ее закрывались.
Нашла в конце концов хозяйственный магазин. Купила тяжелый, мощный складной нож.
Поднялась.
Вскрыла раму окошка.
Аккуратно поставила васисдас себе под ноги.
Хотела залезть рукой и поддеть крюк.
Но Валяшка была умной старухой. Она с той стороны заказала вставить стекло, чтобы в безопасности взглянуть на посетителей.
Ее умная племянница была вся в тетку своим острым, хитрованским в нужный момент умом. И она это понимала сама. Сейчас некстати вспомнила недавнюю милую историю. Она пронеслась в мозгу одной секундой, не дольше. Как говорил бывший, мы мыслим образами.
Конец ознакомительного фрагмента.
