Миккель Биркегор - Через мой труп

Миккель Биркегор

Через мой труп

Пролог

До сих пор мне случалось убивать людей только на бумаге.

Без ложной скромности скажу, что получалось это у меня весьма неплохо. Я настолько преуспел в данной области, что даже сумел сделать это занятие основным источником своих доходов и привык называть его работой. В такой малой стране, как Дания, жить за счет издания продуктов собственного литературного творчества — это почти настоящая роскошь. Правда, в читательской среде найдется немало тех, которые отнюдь не считают меня настоящим писателем, а созданные мной произведения — настоящими книгами.

На протяжении всей своей карьеры я постоянно сталкивался с нападками критики, меня даже не раз высмеивали, и иногда — в глубине души — я вынужден был скрепя сердце соглашаться с выводами рецензентов. Хоть это и обидно, но я и сам порой видел в своих книгах все те упущения и недочеты, в которые, как алчущие крови псы, вгрызались мои оппоненты.

Однако в дальнейшем моем рассказе речь пойдет совсем об иных вещах.

Я понимаю, что эта история разительно отличается от всего того, что было написано раньше. Как правило, я стараюсь оставаться в тени, быть неким невидимым рассказчиком, который ведет свое повествование, не привлекая к себе излишнего внимания.

Но на этот раз самоустраниться никак не удастся.

Наоборот, мне придется раз за разом привлекать внимание читателя к собственной персоне, и данное введение я пишу прежде всего для себя самого. Оно должно лишний раз заставить меня сосредоточиться, напоминать, на каких условиях и для чего я все это делаю. Стать мощным стимулом, побуждающим меня продвигаться вперед в своем повествовании.

Ибо я обязан идти вперед, причем мне предстоит делать это в полном одиночестве, не рассчитывая на чью-либо поддержку и помощь.

Я отрезан от внешнего мира. Отрезан целиком и полностью. По ночам окружающие меня мрак и тишина сгущаются. Кажется, будто я сижу в подземном бункере на глубине нескольких метров. Здесь ничего не видно и не слышно.

Но по большому счету мне это безразлично.

Все то, что я здесь описываю, уже произошло со мной и ждет лишь момента, когда посредством моих пальцев и клавиатуры компьютера появится в виде текста на экране монитора. События последних недель заставляют меня сосредоточить внимание в повествовании на собственной персоне и тщательно все записать, пока воспоминания не утратили свежести. Я не хочу утаивать ничего. Не собираюсь с помощью каких-либо хитроумных психологических конструкций и писательских приемов представить свою роль в случившемся в более выгодном свете. К сожалению. Ибо как бы ни было велико мое искушение приукрасить хотя бы некоторые из тех жутких эпизодов и омерзительных сцен, участником которых мне не так давно довелось стать, я сознательно не стану этого делать. На этот раз я не намерен ничего сочинять.

В каком-то смысле я даже испытываю от этого своего рода облегчение.

По крайней мере, мне не нужно лгать.

Даже техника описания событий в этот раз будет совсем иной. Теперь меня ничто не заставляет ломать голову в поисках разных драматургических ходов, способных завязать или обострить интригу. Я могу вести повествование без всяческих обиняков, описывать все так, как оно и было на самом деле.

Мне не придется ставить своего главного героя перед зеркалом для того, чтобы показать читателям, как он выглядит, ибо в данном случае главный герой — это я сам. Итак, Франк Фёнс, писатель, сорока шести лет от роду, не особо высокого — всего около ста семидесяти сантиметров — роста, худощавый, темноволосый, с коротко подстриженной бородкой и твердым, по отзывам окружающих, почти немигающим взглядом серо-стальных глаз.

Ну вот, похоже, с этим я справился.

Если бы не серьезность нынешней ситуации, я бы наверняка с восторгом воспринял тот факт, что теперь руки у меня развязаны, а также искренне подосадовал, что раньше мне никогда и в голову не приходило решиться на подобные эксперименты. Не то чтобы мне вообще не хотелось внести какие-либо кардинальные новшества в свою творческую манеру. Просто я довольно-таки рано — возможно, раньше, чем следовало, — вывел для себя определенную формулу успеха и с тех пор неукоснительно следовал ей.

Но только не сейчас.

Ибо правила игры изменились.

Отныне все самостоятельно выработанные и чужие литературные приемы и шаблоны стали неактуальными. Мне больше не нужно беспокоиться о соблюдении всех общепринятых условностей и неписаных правил по поводу того, что может позволять себе автор. И это поистине здорово, потому что я вынужден начать свой рассказ о том, как все это началось, с одного из самых избитых в моей профессии штампов: с телефонного звонка…

ВТОРНИК

1

В первой половине дня звонить мне не смеет никто.

Все те, кому кажется, будто они меня знают, полагают, что по утрам я отсыпаюсь с похмелья. Тем же, кто на самом деле знаком со мной, прекрасно известно, что до обеда я работаю и ненавижу, когда мне мешают это делать. Хотя если честно, то в тот момент, когда раздался звонок, я ничего не писал. Да, я сидел за письменным столом, компьютер был включен, рядом с монитором дымилась кружка свежесваренного кофе, однако мысли мои были далеко. С высоты своего рабочего места, расположенного на втором этаже «Башни» — так однажды окрестила наш дачный летний домик старшая из моих дочерей, — я разглядывал сад, прикидывая, стоит ли мне сегодня пройтись по лужайке граблями или, может, подождать, пока осенний ветер сам сдует с нее оставшиеся опавшие листья.

Сначала мне хотелось вообще не снимать трубку. Никаких хороших новостей звонок, раздавшийся в это время суток, не сулил. Скорее всего, какие-нибудь пустяки: реклама товаров по телефону или же просто кто-то ошибся номером. Выждав, пока телефон прозвонит пять раз, я все же взял трубку и пробурчал свое имя.

— Всплыл твой труп, — прозвучал голос с другого конца провода.

Это был Вернер. Он никогда не утруждал себя тем, чтобы представиться, и принадлежал к категории людей, которые считают, будто они меня знают. Тем не менее это не мешало ему звонить мне, когда вздумается, не обращая ни малейшего внимания на время.

Я был не в настроении состязаться с Вернером в остроумии, играя в словесные игры.

— О чем это ты?

— Кто-то повторил твое убийство.

— Которое из них? — поинтересовался я, не в силах сдержать досадливый вздох.

Вернер служил в полиции Копенгагена, и я не раз прибегал к его помощи, когда мне нужно было в какой-либо из своих книг подробно описать ту или иную полицейскую процедуру. Он не считал писательское ремесло настоящей профессией, но тем не менее отчаянно гордился своим вкладом в мой творческий процесс. От этой гордости у него совсем снесло башню. Полицейский искренне считал, что он вправе звонить мне в любое время суток со своими бредовыми комментариями и идеями.

— Убийство в бухте. — В его голосе чувствовалось возбуждение. — На дне у пристани в Гиллелайе[1] найден изуродованный труп женщины, опутанный цепями.

Я закрыл глаза и сжал виски указательными пальцами. В сознании все еще крутилась мысль о том, что надо бы сгрести листья с лужайки. Кроме того, постепенно стали появляться угрызения совести по поводу бездарно потраченных утренних часов и невыполненной дневной нормы слов. Сообщение Вернера воспринималось медленно и с трудом.

— Ты что, издеваешься? — спросил я просто для того, чтобы хоть что-то сказать.

— Говорю же тебе — это твое убийство. — Было заметно, что Вернер начинает терять терпение.

— Наверняка на дне бухты Гиллелайе покоится не одно мертвое женское тело…

— Да, но среди них найдется не так уж много тех, кого отправили в воду еще заживо, да еще и с кислородным баллоном, — перебил меня Вернер. — Кстати, у нее тот же самый цвет волос. Все сходится. Даже груз, который не позволил ей всплыть.

— Мраморная статуэтка?

— Точно.

— И ты уверен, что все это произошло именно в Гиллелайе?

— Абсолютно.

У меня застучало в висках. Убийство, о котором говорил Вернер, было как две капли воды похоже на одно из событий, описанных в моей последней книге — «В красном поле».

Это был роман о психопате-психологе, который заставлял своих пациентов переживать худшие из их кошмаров, причем не с целью излечения несчастных, а для того, чтобы умертвить каждого наиболее мучительным для него образом. Так, утопленная им в бухте женщина больше всего на свете боялась утонуть. Психолог нырнул на дно вслед за ней и с наслаждением наблюдал за тем, как растет ее паника, до того момента, пока кислород в ее баллоне не закончился и она не задохнулась. Он же пребывал на верху блаженства, созерцая, как корчится от ужаса в холодной темной воде жертва, как расширяются ее зрачки, как сквозь мундштук кислородного аппарата и водяную толщу рвется наружу нечеловеческий вопль. В том же романе я описывал и другие убийства. Бедняги, страдающие боязнью игл, клаустрофобией или арахнофобией, сталкивались с самыми омерзительными кошмарами, на какие только было способно их воображение. Скажу откровенно, этот роман не принадлежал к числу моих лучших книг.