Стивен Джонс - Запах страха. Коллекция ужаса

ЗАПАХ СТРАХА. КОЛЛЕКЦИЯ УЖАСА

под редакцией Стивена Джонса

Хочу поблагодарить Дэвида Барракло, Кима Ньюмена, Майкла Маршалла Смита, Сару и Рэнди Броэкер, Вэла и Лес Эдвардс, Макса Бернелла, Роджера Тернера, а также Уэйна Маклорина (www.sfsite.com), Гордона Ван Гелдера, Питера Кроутера, Мэнди Слейтер, Памелу Брукс, Хью Лэмба, Клаудию Дайер, Тима Лукаса, Брайана Муни, Виолетту Джонс, Аманду Фубистер, Кристофора Уикинга и особенно Пита Данкана и Дороти Ламли за помощь и поддержку.

Поздравления Полу и Мэри по случаю свадьбы

Эл Саррантонио

ЛЕТО

Эл Саррантонио — автор более чем сорока книг. Он получил премию Брэма Стокера и неоднократно становился финалистом Всемирной премии фэнтези, Британской премии фэнтези, премии Международной гильдии ужасов, премии «Локус», премии «Шамес» Американской организации авторов детективов о частных сыщиках.

Писатель работает в таких жанрах, как хоррор, научная фантастика, фэнтези, детектив и вестерн. Среди его романов — «Лунное проклятие», «Скелеты», «Дом с привидениями», трилогия «Пять миров», «Повелители Марса», «Оринджфилд, западный Техас», «Канун Дня всех святых» (последние два входят в его цикл о Хэллоуине). Названный изданием «Буклист» «мастером составления антологий», он редактировал такие заметные сборники, как «999: новые рассказы ужаса и саспенса», «Красное смещение: самое необычное из спекулятивной фантастики» и «Полет: самое необычное из фэнтези».

Рассказы писателя публиковались в журналах «Тяжелый металл», «Сумеречная зона», «Журнал научной фантастики Айзека Азимова», «Миры фэнтези», «Аналог» и «Удивительное», а также в антологиях «Ежегодник лучших рассказов в стиле хоррор», «Фэнтези: рассказы мастеров», «Великие истории о привидениях» и «Лучшее из мира теней».

В скором времени в издательстве «Cemetery Dance Publications» выйдут новый сборник рассказов ужасов «Хэллоуин и другие времена года», лимитированное издание романа «Лунное проклятие» и «Хэллоуинленд», новый роман из серии «Оринджфилд», который будет также выпущен в мягкой обложке издательством «Leisure Books». Сейчас Эл Саррантонио живет с семьей в историческом районе Нью-Йорка Гудзон-Вэлли.

«Насколько я могу судить, — признается Саррантонио, — „Лето“, этот скромный знак уважения Рэю Брэдбери, затрагивает одну из очень немногих идей, так и не раскрытых Брэдбери в те дни, когда он сотрудничал с журналами „Странные рассказы“ и „Захватывающие чудесные истории“, а именно: что, если лето придет и останется навсегда? Конечно, нельзя сказать, что он вовсе не касался этого времени года. Его „Ракетное лето“ и „Все лето в один день“ (вы можете заметить неуклюжий и непрямой парафраз этого названия в первом предложении моего рассказа) — прекрасные воспоминания о теплых месяцах года. Как бы то ни было, мне хочется думать, что в моем рассказе сохранилось хоть немного остроты и горчинки стиля старого мастера. Быть может, если бы эта идея пришла в голову самому Рэю, его история вышла бы чем-то похожей на мою».

Этот день был прекрасен, как будто в него уместилось все лето. Сухой жар поднимался из трещин на тротуарах и, слегка мерцая, колыхал растущую в них коричневую траву. В застывшем воздухе висела тишина, солнце светило раскаленной монетой с бледного безоблачного неба, неподвижные зеленые листья, иссушенные и обожженные, томились от безветрия.

Вращающиеся оконные вентиляторы гнали раскаленный воздух с улицы в комнаты. Газеты шуршали страницами на кухонных столах, пока над ними пролетал искусственный ветерок, да так и замирали, горячие, никем не прочитанные. Тарелки, оставшиеся после завтрака, были позабыты на столе, тарелки с несъеденным обедом (скукожившийся черный хлеб, пожухлые листья салата, сухая, как бумага, клякса горчицы) стояли рядом. Утренний кофе, заваренный в двух кружках, от дневной жары все еще был тепловат.

— Фух, Мейбл, ну и жарища. — Джордж Мэдоус сидел в кресле, развалившись, как наевшийся до отвала человек. Рубашка и брюки его были расстегнуты, но не из-за переедания, а из-за жары.

Мейбл, его жена, лежавшая без сил на соседнем диване в халате с узором из пожухлых подсолнухов, которые в вялом диссонансе сливались с потертыми маргаритками на обивке дивана, попыталась что-то сказать и не смогла. Продолжая слабо обмахивать себя журналом в правой руке, она сделала еще одну попытку.

— Обычная… жара, — удалось вымолвить ей хриплым голосом, после чего она закрыла глаза, чтобы предотвратить дальнейшие замечания.

— Да, — слабо произнес Джордж, тоже закрывая глаза. Он всегда вставлял последнее слово и сейчас не смог промолчать. Собравшись с силами, он добавил то, что Мейбл и так было прекрасно известно: — По радио сказали, что может стать еще жарче.

Трое двенадцатилетних парней ненавидели лето.

Так было не всегда. Когда-то лето принадлежало им. С первого дня каникул до той минуты, когда снова раздавался жуткий школьный звонок, они распоряжались летом, как его хозяева. Были бейсбол, и теннис, и минигольф, и игра в шарики в горячей пыли. Была охота на бабочек, и были монархи с оранжево-черными крыльями, огромные, как птеродактили, и почти столь же неуловимые. Были походы к секретному озеру с кувшином, были капли озерной воды и микроскоп Лема для рассматривания живущих в них амеб. Они плескались с утра до самого вечера, и на закате из озера выползали раскисшие от воды существа, сморщенные, как изюм, чтобы обсохнуть и отдохнуть в последних лучах солнца. По ночам был телескоп Монка, огромная сухая холодная луна, проплывающая через окуляр, как рябой воздушный шарик, и Сатурн, висящий молчаливо и величественно внутри золотого кольца. Были ночевки во дворе, и была палатка Шепа, освещенная изнутри, но не светлячками, а фонариками мальчиков, читающих комиксы. Был запах «Стерно» и теста для оладий на следующее утро. Был металлический привкус теплой воды в скаутских флягах.

Лето было их временем, временем вдали от учебников и грозящих пальцев родителей, временем мальчишек. И в этом году оно началось так же, как всегда: тетради в черно-белых обложках засунуты подальше, карандаши заброшены под кровати в комки пыли, школьные формы спрятаны в самую глубину гардеробов.

А потом хватаешь промасленную, пахнущую кожей бейсбольную перчатку и айда на двор! В начале лета было всё: грязные кеды, короткие штаны, росистое утро, уступающее место свежей дневной жаре, вечерние грозы, распугивающие игроков теплыми и большими, размером с игральный кубик, каплями, неожиданная прохлада, заставляющая зябко поеживаться. Озеро, еще озеро и еще больше озера; ночная прохлада; резкий холодный вкус мороженого и колы из бутылки в ведерке со льдом, горячая сосиска, источающая пар из-под кучки тушеной капусты. Кино в автокинотеатре из грузовичка дяди Джеда, в котором двое прятались под брезентом.

Утром, днем и вечером это было лето.

Настоящее лето.

Пока что-то… не начало меняться…

Первым это заметил Шеп, когда они сидели в домике на дереве днем где-то в середине августа. Они как раз закончили меняться карточками с бейсболистами и взялись спорить, сколько карточек (только парных!) нужно прицепить к спицам велосипеда, чтобы они начали трещать, при этом продолжая другой спор о том, кто из девчонок красивее, Маргарет О’Херн или Энджи Бернстайн, когда Шеп вдруг поднял голову и принюхался, точь-в-точь как собака. Нога, просунутая в одну из многочисленных дыр в полу, прекратила качаться, как маятник, и замерла.

— Ты чего? — спросил Лем, а Монк, нахмурившись, оторвался от нового выпуска «Склепа ужасов».

— Выключай мозг, Шеп, — недовольно буркнул Монк. — Сейчас лето.

— Только из-за того, что ты не хочешь говорить о девчонках, или о волосатых ногах, или о… — начал было Лем, но осекся, когда посмотрел на лицо Шепа.

— Что-то не так, — промолвил Шеп, оставаясь в позе пойнтера, почуявшего дичь.

Лем хохотнул, но тут же замолчал, увидев серьезные глаза Шепа. Шепотом он произнес:

— Что значит «не так»?

Шеп, не шевелясь, сказал:

— Разве ты не чувствуешь?

Монк, решительно тряхнув головой, вернулся к комиксу, но на лице Лема появилось озабоченное выражение.

Шеп никогда не ошибался в таких вещах.

— Я… ничего не чувствую… — еле слышно промолвил Лем.

Лениво, не отрывая взгляда от «Склепа ужасов», Монк пихнул ногой кед, и тот упал на голень Лема. Комок рыжей грязи отвалился от рифленой подошвы и стек по его голой ноге.

— Ну что, чувствуешь что-нибудь, Лемник?

— Тихо! — резко произнес Шеп, и это была не просьба.

Двое других мальчиков замолчали, и Монк наконец сел, без труда найдя задом самую большую дырку в полу, которую они называли — разумеется! — «сортир».