Р. Шулиг - Белые линии
Земан моментально отразил его выпад:
— Вам не на что жаловаться, Данеш.
Данеш со спокойной иронией согласился:
— Да, действительно, не на что... Только я считаю, что за удар нужно платить ударом. Вот я и плачу.
— Для этого вы в Планице против меня собирали подписи?
— Возможно... Но возможно и то, что я больше думал тогда о справедливости, о гуманизме, о том, что социализм у нас в конце концов должен обрести человеческое лицо, а мы обрести наш народ, его старую добрую культуру. — И вдруг, утратив свой нарочито иронический спокойный тон, он выплеснул всю свою ненависть: — ...И избавиться от таких необразованных холуев... полуинтеллигентов... надсмотрщиков... истязателей...
Земан возмущенно крикнул;
— Прекратите!
Данеш моментально взял себя в руки и сладким голосом с дружеской любезностью предупредил Земана:
— Обратите внимание, пан майор, мы здесь не в камере предварительного заключения... Но, несмотря на это, я извиняюсь, что позволил себе увлечься. Сами понимаете, поэт, у нас всегда семь пятниц на неделе, перебарщиваем, вы это знаете...
В эту минуту дверь зала суда открылась и служащий произнес:
— Свидетель Ян Земан, на допрос!
Он вошел в этот взбудораженный, ненавидящий зал, небольшой по размерам и оттого казавшийся переполненным, и ему сразу стало ясно, что сейчас начнутся его хождения по мукам. Только три сидящие тут женщины с состраданием относились к нему и были рады хотя бы взглядом помочь в его мучениях — Бланка, Лида и его мать.
Не сразу Земан рассмотрел судью и публику... Это была дикая смесь очкастых людей, одетых в черное или серое, интеллектуалов с шариковыми ручками и блокнотами, возможно журналистов, людей искусства и ученых, волосатых хиппи в грязных, рваных, пропитанных потом джинсах, и обычных зевак с улицы, мужчин и женщин. В зале было жарко и душно от десятков разгоряченных, взволнованных разыгравшимися страстями людей. Многие присутствующие обмахивались сложенными газетами или, не стесняясь, расстегивали сорочки и блузки. Одна из девиц в джинсах во время паузы, вызванной приходом Земана, спокойно села к своему приятелю-студенту, заросшему волосами, на колени и исступленно его целовала, позволяя ему гладить себя под блузкой по голой груди. Потолок в помещении был низким, а поскольку кресла для публики располагались в виде амфитеатра, создавалось впечатление, что люди сидят друг на друге в несколько слоев.
Земан прошел на место свидетеля за небольшой барьерчик и, к своему удивлению, обнаружил, что возле председателя суда в качестве заседателей сидят инженер Чадек и профессор Голы. Слева он увидел бледного прокурора Стрейчека, справа — планицкого священника с адвокатом.
Председатель суда обратился к Земану:
— Ваш паспорт, пан свидетель!
Председатель суда Янота, щупленький, карликового роста человечек, сидевший в своей судейской мантии за монументальным столом, был почти незаметен. Лицо его было узким и пожелтевшим, словно старый канцелярский документ. Своим острым носом, беспокойными, маленькими навыкате глазами за стеклышками пенсне и высоким, вечно раздраженным, ироничным голосом он сильно напоминал комнатного песика, на которого вместо собачьей попонки надели судейскую мантию.
«Это плохо, — подумал Земан. — В этом человеке я должен вызывать неприязнь уже своим стовосьмидесятисантиметровым ростом и тем, что выгляжу кап мужчина». От этого ему стало не по себе.
Он молча подал судье паспорт. Тот раскрыл документ и официальным лающим тоном произнес:
— Фамилия, имя, место рождения, место жительства, род занятий?
Земан, поборов волнение, твердым голосом ответил:
— Ян Земан, 1925-й, Прага, 6, улица Плоха, 133, государственный служащий.
В одном Земан заблуждался: судья Янота отнюдь не страдал комплексом неполноценности. О том, как он выглядит со стороны, судья никогда не задумывался. Всем своим существом он был погружен в законодательство и завоевал уважение, и не без оснований, тем, что был большим знатоком в области уголовного права. Вероятно, он страдал от того, что много лет подряд ему доверяли дела, не отвечающие его уровню и знанию, его сообразительности и способности комбинировать, его логике и прирожденному остроумию, что он должен был вести дела, связанные с незначительными хищениями, мелким мошенничеством и кражами, о которых не пишут даже в «черной хронике». Теперь он наконец почувствовал себя как тот маленький король, который никогда не встречал более высокого человека, чем он сам, потому что все должны были подходить к нему на коленях. Ему стало важно не то, кого он судит, а как судит. Он лез из кожи вон, чтобы понравиться залу и журналистам, и был счастлив, когда чувствовал, как им восхищаются, как реагируют на его блестящую, с правовой точки зрения, речь. Поэтому теперь он с издевкой спросил:
— Послушайте, что такое «государственный служащий»? Вы работаете в налоговой инспекции?
Зал, развеселившись, загоготал. Земан проглотил эту пилюлю, постарался взять себя в руки. Он уже раскусил игру судьи на популярность. По одной этой фразе Земану, однако, стало ясно, что обстановка здесь гораздо хуже, чем он ожидал. Более того, за его спиной вспыхнул яркий источник света и застрекотала камера. Он быстро оглянулся и увидел редактора Неблехову с кинооператором, которые, разумеется, запечатлели эту «сенсацию» дня для телевидения.
Отвечая на вопрос судьи, Земан твердым голосом четко заявил:
— Нет! Я майор чехословацкой безопасности.
Судья иронически спросил:
— А какой? Государственной?
Зал снова пришел в возбуждение. Земан решительно ответил:
— Я знаю только одну безопасность, пан председатель. Я майор Корпуса национальной безопасности.
— Хорошо, как вам угодно. — Судья повернулся к протоколисту: — Зафиксируйте это, пожалуйста. И отметьте, что личность свидетеля была надлежащим образом установлена, данные сверены по паспорту. — Вернув Земану документ, судья продолжал: — Считаю своим долгом предупредить вас, пан свидетель, что вы можете отказаться давать свидетельские показания в том случае, если считаете, что ваши показания повлекут за собой преследование в уголовном порядке вас или особы, вам близкой. Все понятно?
— Да.
— Хочу вас далее предупредить, что за ложные показания вы будете привлечены к уголовной ответственности. Вы поняли?
— Да.
— И наконец, я должен вас спросить, нет ли у вас замечаний по составу суда?
Земан посмотрел на Чадека и Голы, слегка усмехнулся и ответил:
— Нет.
— Если вас интересует, какие общественные институты они представляют, могу вам сообщить, что пан инженер Чадек представляет К-231, а пан профессор Голы — клуб активных беспартийных[39]. Этого вам достаточно?
Земан кивнул:
— Благодарю.
— Значит, у вас нет замечаний по составу суда?
— Нет. Для меня это, наоборот, удобнее. Мы близко знакомы. Пана инженера Чадека я арестовывал в 1948 году, а пана профессора Голы чуть было не арестовал в прошлом году.
После этого иронического замечания Земана публика взбесилась. Судья вынужден был долго звонить, прежде чем зал успокоился, а после этого резким тоном сделал Земану замечание:
— Оставьте эти отступления от темы, пан свидетель, суд они не интересуют. Вас пригласили для того, чтобы вы отвечали нам только на поставленные вопросы.
— Да, спрашивайте, пан председатель!
— Расскажите, какова ваша роль и степень участия в так называемых планицких событиях?
— В 1953 году по приказанию вышестоящих инстанций министерства внутренних дел я приехал в Планице, чтобы расследовать дело, связанное с серией пожаров и саботажем, выразившимся в порче имущества, построек и инвентаря...
Для Земана это было привычным делом. Он говорил с военной точностью, по-деловому, невозмутимо, буквально по минутам излагал хронологию планицкого дела. Однако это давалось ему с трудом, потому что, несмотря на все его попытки воспрепятствовать этому, в голове его опять начали проноситься апокалиптические картины. Они казались выцветшими и пожелтевшими, как старые фотографии, но обладали такой силой воздействия, что его целиком поглотила особая, неестественная тишина, отключившая его от всего этого враждебного шума, душного, разъяренного зала суда, от стука пишущих машинок и его собственного монотонного голоса. Он снова видел перед собой лампы в жестяных абажурах, тускло светившие десятки лет над партами школьников. Эти лампы освещали немую сцену в духе шекспировских трагедий: возле стены лежали четыре активиста планицкого национального комитета — Мутл, Томан, Бабицкий и Вчелак. На стенах и на обшарпанном полу сельской школы виднелись кровавые пятна... В дверях застыли неподвижные, как статуи, Житный, Матыс, Шандова, жена директора школы, три члена опергруппы... Потом в полумраке дверного проема возникла Бланка. Ее лицо было неподвижно. Она не плакала, только безмолвно, не отрываясь, смотрела на пол возле стены. Нет, она еще не верила происшедшему и шла шаг за шагом вперед. У стены она остановилась и опустилась на колени, приподняла голову Карела Мутла. Земан видел только его затылок да горящие, удивленные глаза Бланки. Тогда он не мог ее утешить ни словом, ни жестом, потому что сам едва сдерживал слезы скорби и гнева... Резкий, скрипучий голос судьи вернул его к действительности:
