Ушли клоуны, пришли слезы… - Зиммель Йоханнес Марио
Последнее письмо Генри Милленда Сондерсен бросил в камин дома «Крыло ангела».
— Если бы он указал нам выход, мы бы его сейчас знали, а предатель — нет, — сказал он. — Мы столь же далеки от возможности предотвратить катастрофу, как и до нынешнего дня… Скоро стемнеет… Поскольку рейсовых самолетов сегодня больше не будет, нам следует переночевать на Гернси. Лучше всего в столичном отеле. Я отвечаю за вашу безопасность и потому считаю, что там вам ничто угрожать не будет. Одному Богу известно, кого сегодня принесло на остров! Не говоря уж о парнях из спецгруппы, от которых пока ни слуху, ни духу.
— Может быть, один из них и застрелил Милленда, — сказал Барски, — чтобы тот не успел поделиться с господином Вестеном своей догадкой о том, как избежать худшего.
— Что должно было толкнуть его на такие действия? — спросил Сондерсен.
— Вы сами сделали однажды ударение вот на чем: задача спецгруппы состоит в том, чтобы новое оружие попало в руки американцев. Узнай мы способ притупить — или обезвредить! — новое оружие, американцам оно не потребовалось бы. А вот в этом руководители спецгрупп никак не заинтересованы.
— Почему вы сводите проблему к акциям спецгрупп? — вставил Вестен.
— Не вы ли рассказывали со слов вашего боннского приятеля, будто эти профи презирают и ненавидят любые системы власти, ибо каждая работает не на человека?
— Допустим. И дальше?
— Их одно интересует: деньги! За деньги они пойдут на все. Безусловно, правительство их щедро оплачивает. А если кто-то другой предложит больше?
— Вы считаете, агент спецгруппы способен за особое вознаграждение перекинуться на сторону противника? — спросила Норма.
— Почему нет? В его положении, при его образе мышления и презрении ко всем системам власти — отнюдь не исключено. Особенно если от суммы захватывает дух. Вы поражены?
— Вовсе нет, — сказала Норма. — Что-то в этом роде мне мерещилось. Захват власти всегда обходится дорого.
— Слушать вас — занятие прелюбопытнейшее, — холодно проговорил Сондерсен. — Но тут убили человека. На очереди один из вас. Вот о чем необходимо помнить. И вам, и в первую очередь мне!
Они поселились в суперсовременном отеле «Бо Сежур» в Кембриджском парке. Поужинали вместе — и все без аппетита. Разговор не клеился, и Норме почудилось, что каждый из них сидит за столом в полном одиночестве — другие куда-то подевались.
Потом они разошлись по своим номерам. И действительно оказались наедине с собой. Норма открыла окно. В комнату буквально хлынул теплый воздух, напоенный пряным и сладковатым запахом цветов, Норма, укладываясь спать, подумала: как все же странно, что именно ночью цветы так благоухают. Сон не шел, и она решила принять ванну. Потом снова легла в постель, голая, как любила делать летом, чтобы капли воды постепенно испарялись с кожи.
Ей было грустно и тяжело на душе. Она сама не знала почему.
Скорее всего, из-за Яна. Ему, безусловно, особенно трудно. Он ожил, надеясь услышать от Генри Милленда, как разрубить гордиев узел. А теперь с каждым часом несчастье накатывает на них, подобно неумолимому року, подумала Норма, и каждый новый день — шаг к пропасти. Сколько осталось ждать? Когда они как следует возьмутся за Яна? Вакцина подействует, я уверена. Так не ошибся в расчетах, предчувствие меня не обманывает. Но вопрос не в вакцине, они могут обойтись и без нее. Вирус — вот что они хотят заполучить любой ценой! Мне часто удавалось предугадать развитие событий, да, довольно часто. Ян откажется выдать им результаты опытов с вирусом — как отказался Гельхорн. И что тогда? Они убьют Яна, как убили Гельхорна. Может быть, и меня заодно с ним. Легче мне от этого? Нет, со мной у них ничего не выйдет, думала она, вслушиваясь в тишину ночи. Когда я была с Пьером, у них тоже ничего не вышло. И я не умерла раньше его, как мечтала, и не умерла с ним вместе. Я осталась в живых и начинаю забывать Пьера. Моя жизнь продолжается. Когда-то, конечно, придет и моя очередь. Но прежде меня умрет Ян и, конечно, Алвин; так уж оно заведено у людей, которые любят друг друга. Люблю я Яна? Боюсь, что да. Несмотря на все мои ухищрения и попытки убежать от самой себя. И если я люблю Яна, я хочу, чтобы он жил, не ведая страха, не впадая в отчаяние, не чувствуя себя несчастным. Я хочу, чтобы он был счастлив — и я вместе с ним.
Пока до этого далеко. Он лежит в своей комнате, как в тюремной камере, а я в своей, как в одиночке. Почти все люди на земле засыпают с этим чувством, и когда они спят, они спят тяжелым сном заключенных, потому что каждый, пусть и бессознательно, ощущает, что близится последняя катастрофа. Она все ближе, ближе, ближе. Кольцо сужается… В саду заквакали лягушки. Наверное, в парке есть пруд… Наше время истекает. А кольцо сужается. С каждым часом.
Она встала и босиком зашлепала в ванную комнату. Люди Сондерсена купили в ее отсутствие все необходимое: ночную рубашку, домашние туфли, зубную пасту, щетки и прочие мелочи. На случай, если она пожелает пойти в бассейн — купальный костюм и два махровых халата. Норма надела один из них, завязала витой поясок и сунула ноги в домашние туфли. Выйдя в коридор и закрыв дверь номера на ключ, прошла мимо двух охранников, которые играли в карты за небольшим столиком, обтянутым зеленым сукном, автоматы лежали рядом, под рукой. Один из охранников поздоровался, и Норма ответила на его приветствие, удивившись, до какой степени ей безразлично, что они глядят ей вслед и увидят, как она войдет в номер Барски. Да, безразлично. То, что я делаю, подумала она, чистейшее безумие — но и это мне безразлично. Он совсем один, он в отчаянии, я тоже, и наше время истекает. А все, о чем я говорила и думала раньше, больше недействительно.
Она нажала на ручку двери. Не заперто. Она прошла через холл в спальню и увидела его лежащим на постели обнаженным, как и она сама недавно, и снова услышала квакающих в пруду лягушек.
— Норма? — тихо произнес он.
— Да, я, — и она подошла к постели поближе.
Сначала его глаза загорелись от желания и радости, потом они странным образом затуманились, словно она чем-то огорчила его, и вдруг в них появилось выражение смущения и даже неприятия. Он приподнялся, оперся о спинку кровати, накрылся простыней и молча уставился на нее. Улыбку словно ветром сдуло.
Смену настроений и его поведения она регистрировала с бесстрастностью репортера, девиз которого «я — камера, я — пишущая машинка». Плюс реакция женщины, рассчитывавшей на иной прием. Оба были в сильнейшем смущении. В наступившей тишине слушать вдобавок ко всему лягушачий концерт было просто невыносимо.
— Я никак не засну, — проговорила она.
А сама подумала: к чему пустые слова? И почему я села? Почему немедленно не ушла? Потому что не хочу уходить, ответила она себе. Хочу остаться здесь. У него. С ним.
Барски молчал, глядя мимо нее.
— Не спится мне, — снова начала она и, как ни злилась на себя, продолжала оправдываться: — Мне страшно. Страшно до ужаса. А тебе разве нет?
Какой позор, подумала она. Стыд и позор. Ну и пусть стыд и позор. Мне все равно. Мне все едино!
— Тебе — нет? — повторила она свой вопрос.
— Мне тоже, — ответил он.
Не стану я больше ничего говорить, подумала Норма, а сама сказала:
— Вот я и решила пойти к тебе. Если мы будем вместе, мы, может, забудем о наших страхах. На время… Хотя бы ненадолго…
Она смотрела на него и думала: а ведь я его умоляю. Никогда в жизни со мной не случалось ничего похожего. А теперь мне все равно. Теперь мне все едино.
— Норма, — проговорил он на удивление сухо. — Нам предстоит тяжелый день. Нам потребуются все наши силы, наше самообладание. Лучше всего постараться заснуть.
Конец, подумала она. Для меня разговор окончен. И от него я ничего больше выслушивать не намерена. Она кивнула, встала и направилась к двери. Шаг, и еще шаг, и еще шажок. В ее ушах гремел лягушачий концерт. Барски сидел на постели и безучастно смотрел ей вслед. Еще шаг. Она перед дверью. Нажала на ручку. И тут услышала его голос:
