Операция прикрытия - Эдуард Анатольевич Хруцкий
— Диктуй, Гончак. — Дежурный начал писать. — Так… Так… Кто?.. Капелюх… Так… Время…
Часы на стене сипло пробили один раз.
— Понял тебя. Обеспечь сохранность места происшествия. Действуй!
— Что там? — дожевывая хлеб, спросил сержант.
— В Смолах семью перебили.
— Кто?
Дежурный посмотрел на него, усмехнулся и подошел к телефону, висящему на стене, закрутил ручку.
— Товарищ подполковник…
— Фару зажгите, — приказал подполковник Павлов. Он стоял во дворе усадьбы Капелюха, маленький, мешковатый, больше похожий на бухгалтера, чем на человека, отвечающего за борьбу с бандитизмом в этом неспокойном, прифронтовом районе.
Вспыхнул авиационный фонарь, укрепленный на длинной алюминиевой стойке, и осветил двор бледным, мертвенным светом.
Работники опергруппы делали свое дело сноровисто и привычно, сантиметр за сантиметром обшаривая двор.
Из дверей хаты вышла женщина с погонами старшего лейтенанта медицинской службы.
— Что у вас? — спросил подполковник.
— Пострадавшая приходит в себя, касательное ранение головы.
— Остальные?
Врач развела руками.
— Вся семья?
— Да, товарищ подполковник, шесть человек. Даже детей не пожалели.
— Так. Давыдочев! Где Давыдочев? — крикнул подполковник.
— Он в доме, — ответил кто-то.
— Ко мне его!
— Давыдочева к начальнику!
Молодой лейтенант выглянул в окно хаты.
— Меня?
— К начальнику.
Давыдочев подошел, на ходу застегивая воротничок гимнастерки.
— Ну что у тебя? — Подполковник внимательно посмотрел на лейтенанта.
— Трупы…
— Я знаю, что не цветы. Конкретнее.
— Семья перебита внезапно. Следов борьбы нет. Некоторых смерть застигла в постелях. Стреляли почти в упор. Накрошили…
— Из чего стреляли?
— Из «шмайсеров». Гильз много. Пули из стены выковыряли.
Лейтенант раскрыл ладонь. На ней лежали деформированные кусочки металла.
— Еще что?
— Взяты все вещи.
— Что значит «все»?
— Шкафы и комод пустые.
— Как ты думаешь, Давыдочев, много можно взять у крестьянина?
— Не знаю. Наверное, немного.
— Правильно. Возможно, нападавшие что-то искали.
— Явных следов нет.
— Смотрите лучше. А может быть, они нашли сразу…
— Товарищ подполковник! — К начальнику подошел высокий пожилой майор. — Следы сапог обнаружены, размер сорок второй, судя по рисунку подошвы, сапоги наши, армейские.
— След загипсовали?
— Так точно. Вот пачка от немецких сигарет «Каро».
Майор протянул начальнику раздавленную сапогом синюю коробку с золотыми буквами.
— Так. — Подполковник взял коробку, шагнул в свет фонаря, поднес ее к глазам. — Интересно. Вы уверены, что ее оставили нападавшие?
— Уверен.
— Почему?
— У убитого найден большой запас табака-самосада.
— Это ни о чем не говорит. Можно курить и то и другое.
— Не думаю.
— Давыдочев, — повернулся Павлов к лейтенанту, — потерпевшая может говорить?
— Пока нет.
— Срочно ее в город, в госпиталь. Где председатель сельсовета?
— Вот он. — Давыдочев кивнул в сторону сидящего на бревне Волощука.
Павлов пересек двор, подошел к председателю. Тот торопливо начал нашаривать костыли.
— Сидите, сидите. Я тоже присяду. Настоялся. Так как же это, советская власть?
— А вот так! — Волощук выплюнул цигарку. — Я власть до заката. А потом мы на заячьем, извините, положении.
— Кто «мы»?
Волощук, усмехнувшись, недобро хлопнул ладонью по торчащему за поясом револьверу.
— Есть еще оружие?
— Трехлинейка.
— Я распоряжусь, чтобы вам оставили автомат.
— Лучше «дегтяря» или МГ и патроны, конечно.
— Оставим. Вы видели машину?
— Да.
— Какая марка?
— Навроде как у вас.
— «Додж»?
— Он. На такой же машине вчера под вечер приезжали капитан и трое бойцов. Торопились в Гродно. Решили ехать через лес.
— Приметы их помните?
— Товарищ подполковник, — подбежал Давыдочев, — в сарае пилотку нашли, нашу, офицерскую.
Подполковник взял пилотку, осветил фонарем.
— Это его пилотка! — крикнул Волощук.
— Чья?
— Да капитана, что приезжал.
— Странно, очень странно… Как вы думаете, почему они приходили?
— Думаю, за продуктами. В лесу прячется сволочь всякая. Ходят по крестьянам, отбирают муку, сало, птицу. А Капелюх не дал им ничего. Вот они и дождались, когда он госпоставку приготовит. Я в сарай заходил. Чисто. И кабана застрелили, и корову с телкой, да, видать, увезли.
А ночь уходила. Рассвет растворил белый, призрачный свет лампы, и ее погасили.
— Товарищ подполковник! — Высокий сухопарый лейтенант — эксперт-криминалист подошел и замолчал, глядя на Волощука.
— Говори, при нем можно.
— Следы машины соответствуют «доджу три четверти». Резина не новая, правое заднее колесо латаное, оставляет характерный след. Отпечатки загипсованы. Следы машины прослежены по всему селу.
— Хорошо. Иди. Скажи-ка, председатель, кто вон в том доме живет? — Подполковник ткнул пальцем в сторону соседнего плетня. — Вон, кстати, и хозяева.
Волощук поднял голову. У плетня стояли мужчина и две женщины, молча глядели на двор Капелюха.
— Тройские это. Казимир, жена его и невестка.
— А где сын?
— Говорят, у поляков служит в Войске Польском.
— Давыдочев! — Подполковник вскочил с неожиданной для его плотного тела легкостью. — Давыдочев!
— Здесь, товарищ подполковник! — подбежал запыхавшийся лейтенант.
— Заправься, фуражку поправь. — Подполковник неодобрительно оглядел его. — Ты же уполномоченный ОББ, а ходишь как начальник банно-прачечного отряда.
— Виноват. Я…
— Вот этого, — подполковник указал на Тройского, — ко мне.
Давыдочев, придерживая рукой кобуру, побежал к соседнему плетню. Тройские попятились, потом почти бегом бросились к хате.
— Стой! — крикнул лейтенант. — Стой, хозяин!
Тройский остановился. Рука, схватившаяся уже за перила крыльца, сжалась, словно он боялся оторваться от спасительного родного дома.
— Хозяин! — еще раз крикнул лейтенант.
Тройский повернулся, медленно, словно ожидая выстрела в лицо.
— Пошли со мной, — махнул рукой Давыдочев.
Тройский с трудом оторвал руку от перил и шагнул к лейтенанту.
— Казимешь! Нет! Казимешь! — закричала жена. Она схватила Тройского за руку и потащила в хату. — Нет, — кричала она по-польски, — не пущу! Нет!
— Вы что? — крикнул Давыдочев. — Прекратите!
Тройский мягко освободил руку и обреченно шагнул к Давыдочеву.
— Прошу! — Лейтенант показал рукой на двор Капелюха. У плетня он обернулся и поразился нескрываемому отчаянию, исказившему лицо женщины. Тройский шел медленно, осторожно ставя босые ноги, словно боялся наступить на что-то острое. Во дворе усадьбы Капелюха он затравленно огляделся и, безошибочно определив старшего, шагнул к Павлову.
— Тройский? — спросил подполковник.
— Да, пан.
— Кто был ночью у вашего соседа? Вы видели?
— Нет-нет, — Тройский говорил на странной смеси польского, белорусского и русского языков.
— Подождите. Я не понимаю вас.
— Он говорит, что спал, — перевел Волощук, — потом услышал выстрелы. Много выстрелов. Так я говорю, Казимир?
Тройский кивнул и заговорил еще быстрее.
— Они испугались, — продолжал Волощук, — и спрятались в подпол. Так, Казимир?
Тройский опять кивнул.
— Я думаю, товарищ подполковник, — Волощук подобрал костыли, тяжело опершись, поднялся. — Я думаю, он действительно ничего не видел, у нас народ напуганный. Сознания в нем мало. Боятся всего. Приучил их немец к страху. Да разве немец один.
Волощук помолчал.
— Здесь всякие банды были, — продолжал он горько. — Убили в народе веру в правду, страх посеяли. А страх — дело опасное, товарищ начальник, он ненависть родит.
— Пусть он идет, — задумчиво сказал Павлов.
