Юрий Барышев - Мадам Гали – 4. Операция «Сусанин»
Соломон Коган действительно дошел до Берлина в звании капитана. Вместе со своей частью штурмовал Зееловские высоты. Но гостинцев из побежденной Германии его жена и единственный сын не дождались: на этих высотах капитан Коган и погиб.
Герой войны Соломон Коган мог бы гордиться успехами своего сына: в школе Яков учился отлично, закончил ее с золотой медалью, в конце сороковых это было редкостью, послевоенные московские мальчишки обычно предпочитали дворовые компании классным комнатам. Но Яков ничем не мог отличиться среди шпаны: ни особенной силой, ни лихостью. Применение своим амбициям он находил в учебе. Особенно хорошо давалась Якову физика, это, разумеется, тоже порадовало бы не вернувшегося с фронта отца.
В пятьдесят четвертом году Яков поступил в МВТУ имени Баумана.
И в институте Яков Коган почти сразу стал одним из самых лучших, самых перспективных студентов. С третьего курса, например, стал активно работать в студенческом научном обществе. Его работы неоднократно отмечались преподавателями как лучшие, несущие в себе элементы оригинальных решений. Перед Яковом открывалась блестящая научная карьера.
И вдруг – надо же!.. «Засбоил парень, засбоил, – как сказал тогда, качая головой, научный руководитель Якова. – И что с ним могло случиться?»
А случилась со студентом Коганом вечная, как мир, прекрасная и – что делать – часто очень опасная вещь: он влюбился. Это случилось еще на втором курсе.
Яков Соломонович досадливо поморщился, глядя на капли дождя, стекающие по стеклу окна вагона. Это воспоминание всегда было для него мучительным, из тех, которые человек обычно мечтает забыть всю жизнь и от этого помнит только тверже и отчетливей. И когда нежданно-негаданно, в самые неожиданные и неподходящие моменты такое воспоминание приходит, человек корчит гримасы, начинает что-то бормотать, а окружающие заботливо спрашивают, что стряслось и не нужна ли помощь. И получают в ответ раздраженные, невнятные реплики, потому, что ничем тут не поможешь, и вообще скверно, что кто-то заметил.
Красавица Ида была на два года старше Якова. Они познакомились на танцах, куда Якова затащил подвыпивший сокурсник. Когану необходимо было в тот вечер еще посидеть над учебниками, готовясь к завтрашним занятиям, и он собирался улизнуть, но незаметно, чтобы не обидеть приятеля.
Яков уже протискивался сквозь толпу к выходу, когда за его плечом раздался возмущенный возглас:
– Смотри, куда прешь! По ногам-то! Слепой?!
Реплика была произнесена голосом рассерженным, но необыкновенно мелодичным. Вероятно, такие голоса должны быть у ангелов. Когда же Яков в смущении поднял глаза, он и вовсе потерял дар речи: обладательницей голоса оказалась высокая блондинка с фиалковыми глазами и неправдоподобно длинными ресницами. Как высказался позже один из сокурсников Когана, когда увидел ее с Яковом: «Слушай, таких вообще не бывает!»
Такой вот была Ида.
В тот вечер Яков так и не вспомнил больше о необходимости погрызть на сон грядущий гранит науки. Он остался на танцевальной площадке, и несколько часов ходил за Идой, как привязанный. Молодую женщину забавлял этот нескладный юнец-студент, она потешалась над ним, изобретая все новые и новые насмешки, но так и не смогла найти той, что отвадила бы от нее Якова. Попеременно, то краснея, то бледнея, то и дело сжимая кулаки, Коган сносил все, лишь бы оставаться рядом с ней. Примерно так же строились их отношения в будущем. В тот вечер Ида милостиво позволила проводить себя до дому, они договорились о новой встрече.
Постепенно Ида привыкла к обществу неотвязного Когана, а возможно, смирилась с ним. Но она решительно не хотела мириться с тем, как ее новый поклонник одевается, с кем общается, какую музыку слушает, и что ест и пьет. И то сказать: носил Яков старые отцовские брюки и рубашки, заботливо подогнанные по его фигуре матерью. Общался он, в основном, с сокурсниками и преподавателями, вторых он рассматривал, главным образом, как устройства, начиненные определенной информацией, которую необходимо было от них получить, а первые… Ну, куда же студенту деваться от собственных сокурсников? Питался Яков в студенческой столовке, а всем напиткам предпочитал полезный для здоровья кефир. Алкоголя он не употреблял. Музыка? К ней Коган относился, как Альберт Эйнштейн, который, как известно, утверждал, что музыки вообще не существует, есть только большой шум и шум маленький, и тому и другому предпочтительнее тишина.
Ида ввела Якова в круг своих знакомых стиляг, которые только-только начали появляться тогда в Москве.
Коган хорошо помнил тот день, когда впервые явился на свидание с дамой своего сердца в ярком галстуке, ботинках на толстой подошве, модном пиджаке, а главное – в сшитых на заказ узких брюках-дудочках. Тогда Ида встретила его обычной насмешливой фразой, но в ее бездонных глазах Яков впервые заметил какое-то подобие уважения. Не осталось никаких сомнений, что он на правильном пути.
Уже на следующий день Коган начал курить, причем – американские сигареты, что еще на несколько пунктов подняло его в глазах Иды.
Она даже перестала называть его, как бывало обычно, «бедным студентом», что вознесло Когана едва ли не на вершину блаженства.
Увы, суровая действительность напоминала о том, что даже если тебя не зовут бедняком в глаза, это еще не значит, что ты перестал быть им фактически. Новый костюм, импортные сигареты, практически ежедневное посещение ресторанов и танцевальных площадок, без которых Ида не представляла себе жизни, пробили в скудном бюджете Когана огромную брешь. Он запутался в долгах. Именно тогда окончательно забросил спорт, которым занимался раньше, справедливо полагая, что спорт полезен для здоровья. Стал пропускать занятия в институте.
Все время Якова, свободное от свиданий с любимой, теперь уходило на поиски денег. Поиски сводились к тому, что Коган выпрашивал в долг везде, где только можно и нельзя. Вскоре произошло неизбежное: в долг ему давать перестали, самые нетерпеливые и темпераментные кредиторы грозились побить. Жизнь превращалась в сплошной кошмар.
Яков часами не мог заставить себя выйти из дома, частенько стал выпивать, пытаясь уйти от неотвязных мыслей о долгах. Даже планировал обокрасть соседа по квартире, безобидного старого часовщика Ефима Марковича, все достояние которого едва ли могло бы покрыть даже треть долгов зарвавшегося влюбленного.
Но кража не состоялась: Якову пришлось переехать в общежитие, жившая вместе с ним и матерью двоюродная сестра вышла замуж, в положенный срок родила, и комнату Якова превратили в детскую.
Переезд в общежитие ознаменовался первым в жизни Когана настоящей многочасовой пьянкой в компании новых соседей. Он даже пропустил несколько свиданий с Идой, сказавшись по телефону больным. Дальше падать было некуда.
И тут неожиданно предложили помощь новые знакомые, стиляги, друзья Иды. Один из них, долговязый, развязный парень по прозвищу Шпуля как-то предложил осовевшему от очередной порции коньяку Якову:
– У меня есть партия пластов. Если хочешь, попробуй толкнуть их в своей общаге. Прибыль пополам, – добавил он после царственного кивка. Очевидно, гордился своей честностью и великодушием.
Положение Когана было безвыходным, и согласился он практически сразу. И дело пошло!
Вероятно, какая-то склонность и даже талант к коммерции были у Якова в крови, но и без того товар, который он стал предлагать студентам своего института, пользовался спросом необычайным. Первую же партию импортных пластинок удалось очень выгодно сбыть Кольке Мухину, соседу по общежитию. Тот заявил, что залезет в долги, бросит, если потребуется, выпивать, но такие великолепные записи Армстронга и Фицжеральд он иметь просто обязан. Пить Колька не бросил, ведь и покупочку-то обмывали вместе, сидя в одних трусах на соседних общажных койках и выпивая портвейн прямо из бутылок. Но в долги действительно залез основательно. А Коган с облегчением рассчитался после этой несложной операции с самыми неотложными своими долгами.
Дальше дело пошло, как по маслу. Шпуля исправно снабжал его товаром для перепродажи: импортными шмотками, пластинками, зажигалками, сигаретами… Все это он и несколько его подручных выпрашивали у иностранных туристов возле «Метрополя» и «Националя» в обмен на безделушки, вроде грубо раскрашенных матрешек или копеечных советских значков.
Конец ознакомительного фрагмента.
