Эдуардо Мендоса - Кошачья свара. Мадрид, 1936
Глава 6
Вручая ему ключ от номера, портье сообщил, что в тот вечер его спрашивал какой-то сеньор.
- В самом деле? - спросил он.
- Разумеется. Я попросил его назвать имя и фамилию. Но он не пожелал ничего сказать и не сообщил, когда вернется. Он выглядел, как иностранец, но говорил по-испански так же хорошо, как вы, а произношение у него было даже лучше вашего, уж простите мне мою бестактность.
Энтони поднялся в свой номер, размышляя, кем бы мог быть этот таинственный визитер, и кто мог сообщить ему, где он поселился. Конечно, по прибытии его занесли в книгу записи посетителей гостиницы; возможно даже, администрация сообщила в полицию о прибытии нового гостя - подозрительного иностранца. Вообще-то Мадрид посещало много иностранцев, но сейчас положение было исключительным. Ну ладно, если визитер был полицейским, почему же он тогда не представился? А главное, чем Энтони мог заинтересовать полицию - он или какой-либо другой человек в его положении? Или, быть может, что-то случилось в Лондоне, и теперь его разыскивают сотрудники посольства? И, в конце концов, к чему такие тайны?
Чтобы немного развеяться, он достал книгу, которую безуспешно пытался читать еще в поезде. Однако, в уединении гостиничного номера ему также не удалось сосредоточиться, поэтому через какое-то время он закрыл книгу и отправился на прогулку.
На улице стоял приличный холод, но центр Мадрида был заполнен толпами людей. Глядя на прогуливающихся без спешки и беспокойства горожан, вступающих в типичные для мадридцев словесные перепалки, англичанин позабыл все тревоги и ощутил царящую в воздухе радость жизни, которая делала таким приятным пребывание в Мадриде.
Бесцельно бродя по переулкам, он оказался перед таверной, в которую заходил в один из предыдущих приездов. Голоса и фальшивые улыбки перенесли его через порог заведения. Внутри, похоже, больше не осталось места ни для единого человека, но через некоторое время Энтони протиснулся к стойке. Официант обслужил его быстро и с удивительным для такой суматохи дружелюбием, словно во всей таверне не было ни единого клиента. Энтони взял порцию креветок и стакан вина.
Ожидая, он вспоминал, как в прошлый раз приходил в эту же таверну, чьи стены украшали фотографии тореро, поскольку в этом заведении располагалась штаб-квартира одного известного и воинственного клуба любителей корриды. Иногда сюда заходили и сами тореро, выпить вина со своими поклонниками. В этих случаях наступал перерыв в бесчисленных спорах, потому что тореро были настоящими идолами, и никто не был столь груб, чтобы выразить точку зрения, которая могла бы не понравиться матадору. Несмотря на дрязги, атмосфера была дружеской, и встречи всегда заканчивались песнями заполночь.
Энтони обожал эту атмосферу. Однажды вечером, несколько лет назад, кто-то показал ему легендарного тореро Игнасио Санчеса Мехиаса, человека уже зрелых лет и выдающихся достоинств. Энтони было знакомо это имя; знал он также, что он не только знаменитый тореро, но и большой интеллектуал и талантливый поэт. Вскоре после этой случайной встречи Энтони узнал о гибели тореро на арене. Федерико Гарсиа Лорка посвятил ему стихи, а Энтони, на которого гибель тореро произвела неизгладимое впечатление, перевел их на английский язык - весьма скрупулезно с точки зрения грамматики, но крайне бездарно с точки зрения великой поэзии.
Эти воспоминания и мысли о собственном простодушии вызвали у него смех, при виде которого сосед по бару произнес:
- Это так смешно?
- Простите?
- Вы ведь иностранец, не так ли?
- Да, сеньор.
- И судя по всему, находите происходящее забавным.
- Простите, не понимаю, о чем вы. Я смеялся над воспоминаниями, которые не имеют ничего общего с настоящим.
Пока Энтони извинялся, он понял причину недопонимания. За его спиной жарко и яростно спорили две группы посетителей. Поначалу он решил, что это обычный разговор о корриде, но на сей раз причиной стычки были не быки. Одна группа спорщиков, меньшая из двух, состояла из совсем еще юнцов, хорошо одетых, откормленных и привлекательных. Вторая - из типов грубых, мастеровых и рабочих, судя по нарядам - кепкам и платкам в горошек на шее.
Конфликт уже достиг стадии оскорблений. Рабочие кричали: "Фашисты!", на что те отвечали: "Красные!". И обоюдно обзывали друг друга козлами. Однако ничто не указывало, что от слов они перейдут к действиям. И те, и другие прикинули силы противника и в результате этих вычислений решили не выходить за пределы бранных слов. Тут один из юнцов потянулся рукой к карману. Один из его товарищей, заметив это движение, остановил его, что-то ему сказал и стал двигаться к выходу. Остальные последовали за ним, не поворачиваясь спиной к противникам, которые смотрели вызывающе.
- Вы же видите, - сказал сосед Энтони, когда в заведении установилась тишина, - раньше сюда приходили, чтобы поспорить о том, кто лучше - Каганчо или Хитанильо из Трианы... Тореро, понимаете?
- Да, разумеется, я большой любитель корриды.
- Нет, хотя теперь вы мне симпатичны. Матео, плесни-ка мне еще красного и этому господину тоже. Давайте же, следующая за ваш счет, и все довольны. Что ж, как я и сказал, так было раньше. А сегодня что Муссолини, что Ленин, что мать родная, что, прости господи, какая-нибудь ваша проклятая идея. Сейчас, как видите, все друг с другом, как кошка с собакой. Пользы от этих задир никакой, но испанцы всегда были горазды подраться, а в нынешнее время и вовсе запросто.
Испанцы обладают тонким слухом, когда речь идет о разговорах, которые их не касаются, и без смущения в них вмешиваются, чтобы высказать свое мнение, ясное и окончательное. Таким образом, через несколько минут возник звучный и нравоучительный спор, в котором несколько завсегдатаев привлекли внимание иностранца, предложив свой неопровержимый диагноз болезней Испании и собственное простое решение. Арбитрами были в основном рабочие, но хватало и клерков, ремесленников, торговцев и репортеров, объединенных общей страстью к быкам, которая сметала все социальные барьеры.
Те молодые люди, которые зашли в забегаловку некоторое время назад, были фалангистами. Они явно нарывались на драку, но мирный вид публики и аполитичный характер заведения лишил их куража. Как объяснили Энтони, фалангисты были немногочисленны, главным образом юнцы, и потому безрассудные и легкомысленные; поскольку их партия плохо выступила на последних выборах, они решили устроить беспорядки, затевая уличные потасовки, особенно в Мадриде, хотя временами социалисты и анархисты как следует их колотили.
В последнее время столкновения ужесточились и нередко заканчивались ранениями и даже смертями. Фалангисты, как сказал кто-то, были из господ, маменькины сынки, а хуже всего то, что папаши мало того, что давали им деньги, но еще и пистолеты. Вот так и вышло, что этим самым утром кучка парней в синих рубашках оказалась на социалистическом митинге и обстреляла трибуну с ораторами. Прежде чем присутствующие оправились от шока, нападавшие сбежали в автомобиле. И если бы прямо в это мгновение, продолжал завсегдатай трактира, сюда зашел бы кто-нибудь похожий на капиталиста или, еще того хуже, священника, то его бы на куски изрубили. Эта справедливая расплата ждет всех грешников, заключил он.
Проблема в том, сказал другой, что уже не осталось ни праведников, ни грешников. Легко обвинять фалангистов во всех грехах, но не нужно забывать, кто удобрил почву - диверсии, забастовки и саботаж, поджоги церквей и монастырей, бомбы и динамит, не говоря уж о совершенно определенных заявлениях о том, в чем была цель всех этих действий, а именно, в уничтожении государства, института семьи и отмене частной собственности. И всё это с молчаливого или трусливого согласия властей. С этой точки зрения, не стоило удивляться, что некоторые слои общества решили принять меры, чтобы их голос услышали или, по меньшей мере, чтобы умереть с оружием в руках.
На дав ему закончить, вмешался мужчина низкого роста в поношенном котелке, назвавшийся Моской и членом профсоюза. По мнению сеньора Моски, корни конфликта лежали в поведении каталонцев. Под видом модернизации административных структур испанского государства каталонцы разрушили единство Испании [4], и теперь вся нация рассыпалась, как стена, которую построили без раствора.
Поскольку каталонцев среди них не было, никто не опроверг этот довод и не указал на сомнительность метафоры, так что сеньор Моска продолжал говорить, что, лишившись чувства принадлежности к общей отчизне, каждый гражданин примкнул к первой же процессии, которая прошла мимо его дома, и каждый вместо того, чтобы видеть в соседе соотечественника, видел в нем врага. Еще до окончания речи ее заглушили крики других посетителей, жаждущих поделиться своим анализом ситуации. Чтобы быть услышанным, сеньор Моска встал на цыпочки и вытянул шею, как только мог, но достиг лишь того, что в результате бурного выражения чувств другим завсегдатаем с него сшибло котелок.
