Юрий Слепухин - Частный случай
Рассказы, принесенные Кротовым на сей раз, он — вопреки обыкновению — тут же забрал из отдела прозы и прочитал сам. Потом, не высказав своего мнения, вернул в отдел — чтобы рукопись шла своим чередом. Неделю спустя (все это время он вспоминал о прочитанных рассказах, радуясь тому, что автор не обманул ожиданий) Василий Федорович как бы невзначай спросил у заведующего прозой:
— Илья Евгеньевич, там была, помнится, небольшая рукопись одного из молодых… Два рассказика — «Подари мне собаку» и второй — как же его?
— А, помню. Вадима Кротова. Знаю, он и раньше нам приносил.
— Успели уже прочитать? Как вам показалось?
— А что, неплохо. Парень не без способностей, уже свой голос прорезывается, — сказал завотделом. — Все это, правда, довольно камерно, но в общем…
— Ну это не беда, что камерно, не всем же громыхать медью. Вы знаете что, вы дайте-ка это какому-нибудь благожелательному рецензенту, а потом я доложу Главному. По-моему, пора парня печатать. Это, кстати, и уверенности ему придаст, а то ведь камерность — она порой от некоторой неуверенности. Вообще, молодых надо смелее на старт, вот и постановление было по этому поводу…
Рецензент и впрямь оказался благожелательный — отметил своеобразие авторской манеры, хороший (хотя и без особых находок) язык, даже за камерность похвалил, назвав ее «задушевным лиризмом».
— Ну что, будем ставить в номер? — спросил Илья Евгеньевич, огласив рецензию на летучке.
— Что ж, если в отделе нет других мнений…
— Рассказы хорошие, — поддержал Виктор Валентинович, — надо печатать.
— Добро, — согласился Василий Федорович. — В двенадцатый номер, я думаю, как раз подойдет. Пригласите тогда автора, надо его порадовать. И кстати, пусть еще подумает — может, захочет там что подработать, время пока есть.
— Анна Сергеевна, вы тогда бросьте Кротову открыточку, — обратился Илья Евгеньевич к заведующей редакцией, — пусть зайдет. Или позвоните, если телефон оставил.
— Нет, погодите пока, — сказал вдруг Василий Федорович. — Послезавтра Главный приезжает, дадим-ка ему взглянуть начальственным оком, чтобы уж потом никаких осечек. Днем раньше, днем позже…
— Да не станет он их читать. Был бы там роман, ну повесть хотя бы, а то — пара рассказиков. — Виктор Валентинович махнул рукой. — Все равно скажет: «Некогда мне, сами, сами решайте». — Он так похоже передразнил скороговорку Главного, что все рассмеялись.
— Вот тогда сами и решим, — заупрямился обычно покладистый Василий Федорович. — А то знаете, как бывает: поспешишь — людей насмешишь…
На том и порешили. Главный приехал из Москвы через два дня, сильно не в духе: на совещании журнал покритиковали за мелкотемье, с опубликованной в первом номере повестью известного поэта они и в самом деле дали промашку — повесть была как повесть, но явно не годилась для того, чтобы открыть ею год. «Так вот всегда с этими маститыми, — сокрушенно подумал Василий Федорович, — а попробуй заверни рукопись, криков и обид не оберешься. И что его на прозу тянет, писал бы и дальше свои вирши… «
— Ну повесть — ладно, — сказал он, — это мы недоглядели. Но ведь вроде остальной материал за минувший год не вызывал критики? Не ругали ведь…
— Но и не хвалили! Безликим, говорят, у вас журнал становится, аморфным каким-то, а это ведь все-таки периодика — побольше надо боевитости, актуальности, в жизнь, говорят, надо смелее вторгаться… а не всякие там, понимаете, ахи и охи расписывать. Надо, говорят, решительнее бороться с мелкотемьем. Современность, сегодняшний день, задачи сегодняшнего дня — вот главное! Словом, в таком плане.
— И что вы сказали?
— А что я мог сказать? Учтем критику, сказал, сделаем выводы, работу будем перестраивать.
— Ясно, — вздохнул Василий Федорович.
Выходя от Главного, он вспомнил, что так и не сказал про кротовские рассказы; вспомнил и сам озлился. Еще Кротова тут не хватает с его «задушевным лиризмом»! У себя в кабинете он посидел за столом, барабаня пальцами и глядя в ростепельную муть за окном, потом достал записную книжку и стал листать. Перебрав несколько страничек, вздохнул и придвинул телефон.
— Иван Алексеич, — сказал он, когда в трубке ответили, — тут, понимаешь, какое дело. Ты сейчас не перегружен? Под завязку, говоришь? Ну ничего, раздвинешь там что не самое срочное. Тут, понимаешь, два рассказа надо отрецензировать — рассказы неплохие, но мы их сейчас взять не можем, надо как-то обосновать. Но только тактично, понимаешь, чтобы автор не обиделся — автор хороший, перспективный, мы вообще на него рассчитываем… Что? Нет, ты не знаешь. Не думаю, говорю! Из новых он. Так вот, понимаешь, пишет неплохо, но пока больно камерно, а ведь что такое камерность? По сути, нехватка какой-то гражданственности, самоустранение… Да, да. Вот это и хорошо бы подчеркнуть. Знаешь, я очень буду признателен, а работы там всего ничего — прочесть, написать отзыв на пару страничек… Ну спасибо! Рассказы тебе занесут — попрошу девочек из корректорской, там одна по соседству с тобой живет… А то и сам заходи, покалякаем. И если есть что нового — приноси, почитаем, авось и тиснем…
Глава 6
Вадим и сам забыл, что по пьяному делу пригласил к себе заморского гостя, а когда вспомнил несколькими днями позже, огорчился. Черт его тянул за язык, всегда вот так получается — вроде бы и выпил немного, а такое отмочил. Он, впрочем, всегда знал это за собой — алкоголь действовал на него как-то расслабляюще, все вокруг начинали казаться добрыми, достойными доверия и откровенности. Самое странное, что как раз с этим-то собутыльником его в тот вечер ни на какую откровенность не тянуло, и доверия особого он тоже почему-то не вызывал — хотя почему, казалось бы? Что-то останавливало — возможно, конечно, ничего конкретного, просто сам факт, что иностранец. А вот пригласить зачем-то пригласил. Зачем, на кой черт? Хорошо, если тот забыл о приглашении или воспринял его как пьяный треп; а если и в самом деле припрется? От работы оторвет, говорить с ним не знаешь о чем, еще и кормить надо — тоже забота, себе-то картошки наварил, чаю похлебал — и ладно. А тут все-таки иностранец!
У него даже была мысль позвонить Ленке или Маргошке — чтобы передали через Жанну, что с запланированной лыжной прогулкой ничего не получится: занят, мол, выше головы, скоро конец сезона, инвентаризацию затеяли, что-нибудь в этом роде. Потом решил не звонить. Неудобно, сразу поймет, что задний ход, а так, может, и сам не вспомнит…
Но Александр вспомнил, не тут-то было. Увидев в окошко, как он бодро топает по разметенной аллейке, Вадим совсем расстроился — только сел работать, и пошло вроде неплохо, а тут гостя черти несут. Но гость, впрочем, оказался понятливым. Увидев разложенную на столе писанину, сказал, что не станет мешать творческому процессу, а сходит пока пройдется один.
— Ты, Вадик, выдай только мне пару лыж и скажи, в каком направлении лучше идти, а сам работай. К обеду вернусь. Кстати, насчет еды и прочего не беспокойся — я все захватил с собой. У вас ведь в таких поселках не всегда купишь на месте, верно?
Словом, как выяснилось, бояться было нечего. Тактичность гостя проявилась и в выборе привезенных с собой припасов: другой бы, может, не удержался от соблазна похвастать какой-нибудь заморской бутылкой из «Березки», Александр же принес обычную «Столичную», экспортную правда, с винтом, и харч тоже оказался на том же уровне хорошего тона, без купечества.
— Пельменей я вот еще взял две пачки, — сказал он, разгружая сумку, — ты как к ним относишься? Некоторые у вас, я слышал, Считают отравой, а по мне так ничего лучше под водочку и не придумать — горяченькие, со сметаной… За границей эти идиоты вообще пьют водку, не закусывая, я так и не научился — все-таки, видно, что-то в генах остается…
На всякий случай Вадим поставил себе четкий предел в смысле питья. Гость тоже не настаивал, и за ободом они едва усидели полбутылки — так, в самый раз, только чтобы разговориться. Собеседником Александр оказался интересным, приятно удивляла его начитанность — для технаря необычная, тем более для технаря «тамошнего». Вадиму приходилось слышать от кого-то, что американские инженеры вообще но читают ничего, кроме специальной литературы, да и то по своему профилю.
Александр же, как оказалось, хорошо знает не только русскую и советскую классику, но и за новинками следит, читал и Трифонова, и Айтматова, и Белова, и Катаева.
— У вас, конечно, подъем несомненный, — сказал он. — То, что сейчас выходит… еще несколько лет назад любого редактора кондратий бы хватил, что ты! Одни манкурты у Чингиза — это же потрясающий образ, я когда прочитал — у меня волосы зашевелились… А Валюн что выдает! «Уже написан Вертер». Как тебе, а? Нет, тут наши советологи здорово промахнулись, ничего не скажешь.
— В каком смысле?
— Ну, они ведь давно доказывают, что здесь настоящей литературы нет и быть не может. В силу, так сказать, особенностей системы.
