Владимир Михановский - Тени Королевской впадины
— Вижу, что по ранению. — Старик пожевал губами, что-то соображая. — Что ж, входите.
Отпирая дверь, он долго возился с ключами — их у него была целая связка, а впустив Талызина, столь же долго запирал дверь, звякая какими-то цепочками и громыхая засовами.
— Ну, как там, на фронте? — спросил старик, справившись с последней задвижкой.
— Честно говоря, приходится нелегко, — проговорил Талызин. — Но духом не падаем.
— И мы не падаем, хотя и нам здесь не сладко. Видели, наверно, во что превращен город?
Талызин кивнул.
Старик привел его на кухню и усадил на табуретку, а сам принялся перекладывать картошку из сетки в картонный ящик.
«Хоть бы кофе угостил», — подумал Иван, но хозяину подобная мысль и в голову не приходила. Впрочем, голод — дело десятое. Сейчас разведчика больше всего на свете интересовало, где человек, которого он разыскивает. Если он его не отыщет, прервется единственная ниточка, ведущая к гамбургскому подполью. Однако расспрашивать старика нужно осторожно, чтобы не вызвать подозрений.
— Выходит, Кирхенштайн при бомбежке погиб?
— Нет, он в больнице.
— Ранен?
— Плеврит у него. Мирная болезнь, — усмехнулся старик, моя руки под краном.
— Вот оно что, — протянул Талызин. — Жаль. Думал поразвлечься здесь, в Гамбурге. А теперь придется потратить время, чтобы навестить его. Или не стоит?
— Дело ваше. — Старик вытер руки худым полотенцем и тяжело опустился рядом с гостем.
— Навещу, пожалуй, — решил Иван, — перед приятелем будет неудобно. Где он лежит?
— Больница далеко. Запишите адрес.
— Я запомню.
Повторив адрес и попрощавшись, Талызин вышел на улицу.
Оставшись один, старик долго бормотал себе под нос: «Какой это у Кирхенштайна родственник? Что-то не припомню. Надо бы расспросить его подробнее. Ну, да бог с ним, с солдатом».
Иван шел по Дитрихштрассе, и в голове у него звучали последние реплики, которыми он обменялся со стариком.
— Держитесь там, на фронте, — напутствовал его старик, не отпуская дверную ручку.
— Постараемся.
Старик повернулся к Талызину и, таинственно понизив голос, прошептал:
— Скоро в войне наступит перелом. Слышали, конечно?
Талызин кивнул.
— На берегах Балтики куется новое оружие. Оно повергнет в прах врагов рейха.
«Новое оружие, новое оружие, — билось в голове. — О нем уже говорят в открытую! Необходимо как можно скорее доставить в Москву добытую информацию».
На одной из улиц по дороге в больницу Талызин наткнулся на дымящую полевую кухню. Здесь раздавали еду беженцам и тем, чьи дома были разрушены бомбежкой. Он стал в очередь, одолжил у кого-то пустую консервную банку и получил порцию горячего супа и кусок хлеба.
К вечеру, добравшись наконец до больницы, он долго уламывал дежурную сестру, чтобы пропустила его к больному Кирхенштайну. В том, что она смилостивилась, решающим аргументом послужили знаки за ранения.
— Он лежит у окна, ваш родственник, — сказала она. — Только разговаривайте недолго. Врач сживет меня со света, если вас застукает.
Талызин открыл дверь в палату, поздоровался и прошел к кровати у окна. На ней спал, тяжело дыша, старый, совсем седой человек. Иван присел на табурет и дотронулся до руки старика. Тот открыл глаза и недоуменно посмотрел на Талызина.
Остальные больные с интересом наблюдали за поздним посетителем. Старика Кирхенштайна никто не навещал, а тут этот солдатик раненый. Надо же!
— Я с фронта… Привез привет от вашего племянника. Здесь буду совсем недолго, нужно скоро возвращаться, — громко сказал Иван, пожимая руку старику. — С трудом нашел вас!..
Последнюю фразу, являвшуюся паролем, Талызин выделил интонацией.
Старик приподнялся на постели и тихо произнес:
— Рад, что нашли меня, пусть и с трудом.
Это был ответный пароль.
Вскоре больные утратили интерес к посетителю, каждый занялся своим делом.
— Заболел я не вовремя, — сказал старик. — И многие мои друзья болеют, время такое. Но кое-кто сопротивляется простуде.
— Мне сестра разрешила быть тут всего несколько минут, — сказал Талызин. — К тому же скоро комендантский час, а я не устроен. Есть ли место, где можно остановиться?
— Найдем, — произнес старик. — У моего двоюродного брата, он поможет вам скоротать отпуск. — И назвал адрес.
Талызин поднялся.
— Спасибо, что навестили. Давно писем с фронта не было, я уж волновался…
— Выздоравливайте. До встречи! — сказал Талызин и вышел.
Добираясь до Эгона, адрес которого дал Кирхенштайн, Талызин чуть не угодил в облаву.
С противоположных сторон улицы навстречу друг другу шли два патруля. Повинуясь безотчетному чувству, Талызин свернул в первый попавшийся двор, а здесь, оглядевшись, нырнул в оконный проем разрушенного дома и затаился.
Интуиция его не обманула. Через несколько мгновений послышались крики:
— Стоять! Ни с места! Проверка документов.
Несколько голосов раздалось близко, над самым ухом:
— Кто-то сюда вошел!
— Тебе показалось…
— Возможно, здесь живет.
— Тогда он нам не нужен.
Голоса стихли. Затем с улицы послышался чей-то тонкий, отчаянный крик, а затем короткая автоматная очередь.
Быть может, следовало переночевать тут, в развалинах, но Талызин решил, что надо идти.
Через час он постучал в дверь одноэтажного домика. На стук долго не отзывались, хотя из-за плотной шторы, небрежно повешенной, пробивался слабый свет. Ему подумалось: «Сейчас в Германии мания у всех запираться, прятаться, забиваться поглубже в норы. Что это — боязнь бомбежек и смерти или комплекс вины?»
Наконец за дверью спросили:
— Кто там?
— От Кирхенштайна, — негромко ответил Талызин.
Дверь приоткрылась, и Иван вошел в коридор, слабый свет в который падал из комнаты.
— Эгон?
— Эгон.
— Я из госпиталя…
— Проходите в комнату. Осторожно, не споткнитесь, здесь заставлено, — сказал Эгон.
Комната была узкой и длинной. На столе горела настольная лампа с зеленым абажуром, лежала раскрытая книга.
Талызин, не ожидая приглашения, тяжело опустился на стул. Некоторое время он молчал. Молчал и человек, впустивший его. Было ему за шестьдесят. Высокий, прямой, узколицый, с обильной проседью.
Иван осторожничал. Сейчас вся надежда — этот молчаливый человек. Но как ему открыться?.. Кирхенштайном, кроме фразы «Он поможет вам скоротать отпуск», об этом человеке ничего не было сказано.
Наконец Талызин спросил:
— Мы одни?
— Одни. Жена на дежурстве.
Эгон, спокойно глядя на посетителя, ждал продолжения.
— Кирхенштайн сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь.
— В чем должна выразиться помощь? — Эгон подошел к окну и поправил уголок шторы.
— Мне необходимо срочно выбраться отсюда.
— Из Гамбурга?
— Да.
— А куда?
— В любую нейтральную страну.
— У вас есть документы?
— Никаких.
Эгон присвистнул:
— Ничего себе задачка… Как же вы добрались сюда?
Иван улыбнулся:
— Добрался. Вот как выбраться?
Эгон молча что-то обдумывал.
— Есть одна идея, но ответ я смогу дать только завтра, — сказал он.
— А нельзя ли сегодня? — вырвалось у Талызина.
— Никак, — покачал головой Эгон. — А пока располагайтесь, будем ужинать.
«Лишних вопросов не задает, сдержан. Добрый признак», — отметил про себя Талызин.
— Вижу, досталось вам, — сказал за ужином Эгон. — Вы немец?
— Нет.
— Я догадался, — кивнул Эгон, посыпая солью ломтик серого хлеба. — Не думайте, что вся наша нация состоит из извергов и палачей.
— Я так не думаю, — сказал Талызин и добавил: — Гамбург — город Тельмана!
— Я знал Тедди, — просто сказал Эгон.
— Тельмана? — с оттенком недоверия переспросил Талызин. Для него фигура вождя немецких коммунистов была легендарной еще с юношеских лет.
— А что вас удивляет? Я ведь тоже коренной гамбуржец, как и он. Мы проводили одну работу. Организовывали стачки в Красном Веддинге, среди рабочих, в порту.
— Расскажите о Тельмане, — попросил Талызин.
— Тедди рабочие любили. Он пользовался большим авторитетом. — Эгон глотнул кофе-эрзац. — Я расскажу вам об одном событии, в котором мне выпало участвовать. Это произошло давно, в тридцать третьем. Я тогда был корреспондентом «Роте Фане». Знаете о такой газете?
Иван кивнул.
— С начала года обстановка в стране была крайне напряженной. Необходимо было собрать Центральный комитет партии, чтобы выработать единую линию борьбы. Долго искали место, где можно было бы собраться. Всюду рыскали полицейские и штурмовики — партия фактически была вне закона. Наконец выбрали небольшое местечко на реке Шпрее. Оно называлось Цигенхальс, по-русски это звучит как «горло козы». Да, там нам чуть и впрямь не перерезали горло… — Эгон побарабанил пальцами по столу. — Собрались мы, как сейчас помню, седьмого февраля. Съезжались тайком, минуя полицейские кордоны и облавы, со всех концов Германии. Заседание решено было проводить в деревенском кабачке, там такая задняя комнатка имелась, с выходом к реке. Председательствовал Тельман. Обсуждали, как бороться против Гитлера, против готовящейся войны. Работа уже шла к концу, когда в комнату вбежал запыхавшийся человек и сообщил, что полицейские напали на наш след. «Без паники», — сказал Тедди. Мы выскальзывали по одному через черный ход прямо к реке, к причалу были привязаны лодки… Тедди уходил, когда в запертую дверь уже ломились полицейские. Это было последнее заседание ЦК, в котором участвовал наш Тедди.
