Кен Фоллетт - Человек из Санкт-Петербурга
Удрав из ресторана, он направился на север, пересек Оксфорд-стрит и очутился в немецком квартале к западу от Тотнэм-Корт-роуд. Среди немцев было немало революционеров, но, как правило, коммунистов, а не анархистов. Максиму импонировала дисциплина в коммунистической партии, но вызывали подозрения авторитарные замашки некоторых ее лидеров, да и по темпераменту он совершенно не годился для кропотливой партийной работы.
Он по диагонали пересек Риджент-парк и попал в северную часть города, населенную преимущественно представителями среднего сословия. Там он принялся бродить по усаженным деревьями улицам, заглядывая в передние дворики перед опрятными кирпичными домами и высматривая велосипед, который можно было бы угнать. Кататься на велосипеде он научился в Швейцарии и сразу обнаружил, насколько удобен этот вид транспорта для слежки – маневренный и неброский, в толчее городского потока его скорости оказывалось вполне достаточно, чтобы не отстать от конного экипажа и даже автомобиля. К его огорчению, средней руки лондонская буржуазия имела, видимо, привычку хранить свои велосипеды под замком. Заметив ехавшего на велосипеде мужчину, Максим поддался было искушению выбить ездока из седла, но как раз в этот момент поблизости оказались трое пешеходов и хлебный фургон, а создавать слишком много шума ему не хотелось. Чуть позже показался паренек-рассыльный из продуктовой лавки, но его велосипед слишком бросался бы в глаза, поскольку был снабжен корзиной на багажнике и прикрепленной к рулю табличкой с фамилией владельца лавки. Максим начал уже подумывать, не оставить ли эту затею, когда увидел наконец именно то, что ему требовалось.
Мужчина лет тридцати выкатил из своего садика велосипед. На нем была соломенная шляпа и полосатый пиджак, топорщившийся на приличного размера животе. Прислонив велосипед к изгороди, он наклонился, чтобы специальными прищепками заузить внизу брюки.
Максим быстрыми шагами приблизился к нему.
Заметив наплывшую тень, мужчина поднял взгляд и пробормотал:
– Добрый день.
Максим сшиб его с ног.
Мужчина опрокинулся на спину и посмотрел на Максима с удивлением на глуповатом лице.
Максим навалился на него, надавив коленом на среднюю пуговицу застегнутого пиджака и перекрыв дыхание. Теперь противник оказался обезврежен, лишь отчаянно хватая ртом воздух.
Затем он поднялся и посмотрел в сторону дома. В окне первого этажа стояла молодая женщина и наблюдала за этой сценой, прикрыв ладонью нижнюю часть лица. Ее глаза выдавали безмерный испуг.
Он снова бросил взгляд на распластанного мужчину. Пройдет не меньше минуты, прежде чем у него хватит сил подняться.
Вскочив в седло велосипеда, он быстро укатил прочь.
«Человек, не знающий страха, способен сделать все, что ему заблагорассудится», – думал он при этом. А первый урок бесстрашия он усвоил одиннадцатью годами ранее на железной дороге неподалеку от Омска. Тогда еще шел снег…
Шел снег. Максим сидел в открытом товарном вагоне поверх груды угля и замерзал насмерть.
Ему было холодно ежеминутно с тех пор, как он сумел избавиться от кандалов на золотых приисках и сбежать. В тот год он пересек всю Сибирь от насквозь промороженной Якутии до Урала. И ему оставалась какая-то тысяча миль до цивилизации и более мягкого климата. Основную часть пути он проделал пешком, хотя иногда удавалось вскочить в железнодорожный вагон или спрятаться в обозе, перевозившем шкуры. Больше всего ему нравилось ехать с домашним скотом – с коровами было теплее, и он ел то, чем их кормили. При этом он лишь смутно осознавал, что и сам почти превратился в животное. Он ни разу не мылся, пальто ему заменяла попона, украденная из телеги, а в лохмотьях на его теле роились вши. Лучшим, что ему удавалось добыть из пищи, были сырые птичьи яйца. Однажды он сумел украсть какую-то клячу. Он загнал ее в первый же день, а потом съел ее печень. Всякое представление о времени было им давно утрачено. Максим догадывался, что наступила осень, по перемене погоды, но понятия не имел, какой шел месяц. Нередко он совершенно забывал, что делал накануне. Только в минуты относительного прояснения рассудка до него доходило, что он сходит с ума. С людьми он не общался. Если по пути встречался городок или деревня, он обходил их стороной, порывшись лишь на свалке где-нибудь на окраине. Он знал одно: двигаться надо на запад, где должно стать теплее.
Но затем состав с углем надолго загнали на запасный путь, и Максим понял, что умирает. Рядом дежурил охранник – толстый жандарм в теплой шубе, приставленный к поезду, чтобы крестьяне не воровали из вагонов уголь… И когда эта мысль пришла к нему, Максим понял, что его мозг переживает короткий промежуток просветления, и, быть может, уже самый последний. Он не сразу осознал, что заставило его ожить, а потом почуял запах ужина, который готовил для себя полицейский. Но жандарм был здоров, силен и вооружен.
«Плевать, – подумал Максим. – Я умру так или иначе».
А потому он поднялся, выбрал самый большой кусок угля, который еще способен был поднять, пошатываясь, добрел до сторожки охранника, вошел в нее и ударил хозяина угольной глыбой по голове.
На печке стояла кастрюля жаркого, но есть сразу было слишком горячо. Максим вынес кастрюлю наружу, вывалил содержимое в сугроб и, упав на колени, стал жадно поглощать пищу вперемешку с охлаждавшим ее снегом. Ему попадались кусочки картофеля, репы, сладкая морковь, но самое главное – мясо. Он глотал все это не пережевывая. Жандарм очухался, вышел наружу и ударил беглого каторжника своей дубинкой – со всего размаха поперек спины. Попытка помешать ему есть привела Максима в безумную ярость. Он поднялся во весь рост и набросился на жандарма, беспорядочно нанося удары и царапаясь. Жандарм пытался отбиваться дубинкой, но Максим не чувствовал боли. Он добрался пальцами до горла охранника, сдавил его и уже не отпускал. Спустя какое-то время у полицейского закрылись глаза, лицо посинело, а язык вывалился изо рта. Максим смог доесть остатки жаркого.
Потом он уничтожил все запасы съестного в сторожке, отогрелся у печи и поспал на постели жандарма. Когда он проснулся, разум полностью вернулся к нему. Он снял с трупа шубу, стащил с ног валенки и пешком добрался до Омска. Уже в дороге им было сделано открытие, касавшееся его личности: он понял, что потерял способность бояться. В мозгу словно перекрыли какой-то вентиль. Теперь ему даже трудно было себе представить нечто, способное нагнать на него страх. Голодный – он будет красть, преследуемый – прятаться, а оказавшись в опасности – убивать. Ему ничего больше не хотелось. Ничто не могло причинить боли. Любовь, гордость, тщеславие, сострадание стали забытыми чувствами.
Позднее почти все эмоции вернулись к нему, за исключением страха.
Добравшись до Омска, он продал шубу полицейского, а взамен обзавелся брюками, рубашкой, жилетом и пальто. Свои лохмотья он сжег, потратив рубль на баню и бритье в дешевой гостинице. Он поел в ресторане, уже пользуясь ножом, а не пальцами. Заметив заголовки в газетах, вспомнил, что умеет читать. И наступил момент, когда он понял, что сумел вернуться почти с того света.
Он сидел на скамье вокзала Ливерпуль-стрит, прислонив велосипед к стене рядом с собой. «Интересно, каков из себя этот Орлов?» – размышлял Максим. Он ведь ничего не знал об этом человеке, кроме титула, ранга и миссии, с которой тот прибывал в Лондон. Князь мог оказаться тоскливым служакой, душой и телом преданным царю, а мог – садистом и распутником. Или это седовласый добряк, для которого высшее удовольствие – нянчить своих внуков? Впрочем, это не имело принципиального значения. Максим в любом случае призван его убить.
В том, что он узнает Орлова, у него не было ни малейших сомнений, потому что русские, принадлежавшие к высшим сословиям, понятия не имели, как нужно на самом деле путешествовать инкогнито.
Но прибудет ли Орлов? Если он приедет, и именно на том поезде, который указал Жозеф, а потом встретится с графом Уолденом, то это будет означать, что и вся остальная информация от Жозефа предельно точна.
За несколько минут до прихода поезда полностью закрытый экипаж с четверкой великолепных лошадей прогромыхал по булыжной мостовой и въехал прямо на платформу. На козлах сидел кучер, а на запятках пристроился ливрейный лакей. Дежурный по вокзалу, одетый в полувоенный мундир с начищенными до блеска пуговицами, вышел встречать карету. Поговорив с возницей, железнодорожник указал ему на дальний конец платформы. Затем появился сам начальник станции. В сюртуке и цилиндре вид он имел весьма важный. Он посмотрел на свой брегет и критически сверился с вокзальными часами. Потом открыл дверь экипажа, чтобы помочь пассажиру выбраться наружу.
Когда дежурный по вокзалу проходил мимо скамьи Максима, тот ухватил его за рукав.
