Алексей Ростовцев - Полковник советской разведки
– Кто ж его знает, – ответил архивариус. – Может, это были руководители групп, а может, осведомители гестапо. Какая теперь разница? Все они стали дымом крематориев.
– Осведомители-то, положим, не стали, – проворчал я. – Ну что ж, и на том спасибо. Возьмите ваши фолианты. Еще раз благодарю за оказанную поддержку.
– А знаете что, – вспомнил вдруг старичок. – Тут у нас живет один фрукт. Служил в гестапо, занимался, между прочим, кацетами, а потом сам угодил в ваш Гулаг. Отмотал огромный срок и строит теперь социализм в новой Германии. Хотите поговорить с ним?
– Конечно, хочу!
Он поковырялся в каких-то бумагах и выудил из них нужный адрес.
На следующее утро я отправился в деревушку Ленин, спрятавшуюся в грибных лесах у самого Потсдама. Ленин читается с ударением на последнем слоге и не имеет никакого отношения к вождю мирового пролетариата. Тут произрастают самые большие и красивые во всей Германии тыквы. Желтые, розовые, голубые, оранжевые, зеленые, полосатые, они покоятся на крышах, свисают со стен и заборов, поддерживаемые деревянными подпорками, горделиво возлежат на огородных грядках и надменно возвышаются над цветами палисадников. Среди этих тыкв и коротал свой век бывший хауптштурмфюрер, а по-нашему старший лейтенант СС Бруно Кнайзель. Вопреки моим ожиданиям, этот неприметный человек предпенсионного возраста принял меня весьма радушно.
– Очень рад, очень рад! Я десять лет помогал в Сибири советским чекистам. Мы вместе разоблачили немало врагов мира и социализма из числа бывших нацистов.
– Вы были нашим агентом?
– Да. Хотите пива? Или может быть чего-нибудь покрепче?
– Спасибо. Я за рулем. Но от бутылки минеральной воды не отказался бы.
Мы уселись в саду под старой яблоней. Кнайзель налил себе пива, а мне плеснул минералки.
– Ну и что же привело вас ко мне? – спросил он на чистейшем русском языке и тут же рассмеялся, прочитав удивление на моем лице. – Я из фольксдойчей. Меня взяли в гестапо из-за того, что я владел русским. Знаете, иногда в нашей работе лучше без переводчика. А ведь мне приходилось иметь дело преимущественно с военнопленными.
– Вы обслуживали концлагеря?
– Да.
– Меня интересуют сведения о деятельности антифашистов-подпольщиков в кацетах.
– Группы Сопротивления? Разумеется, они возникали повсеместно, однако мы успешно противостояли им.
– Каким образом?
– Путем внедрения в эти группы агентуры.
– Этой агентурой руководили вы?
– Я работал с наиболее ценными источниками.
– Назовите их.
– «Лилиенштайн», «Клюге», «Краус», «Вальтер», «Марианна».
– И кто же был самым удачливым?
– Несомненно, «Краус». Талантливейший актер! А как он говорил! Когда «Краус» появлялся в бараке, послушать его сползались даже полуживые из самых дальних углов! Он быстро создавал группу, сдавал ее нам, и мы тут же переводили его в другой лагерь, но уже под новой фамилией. Таким способом мы быстро избавлялись от наиболее активных.
– Какова судьба этих наиболее активных?
Кнайзель развел руками.
– Вы же взрослый человек!
– Да, очевидно, мой вопрос неуместен. А почему вас не повесили?
Кнайзель обиделся.
– Лично я никого не убил. Отсидел положенный срок, перековался. Теперь я совершенно иной человек.
На его пиджаке блистали Почетный знак Общества германо-советской дружбы, значки Ударника социалистического труда, члена Объединения свободных немецких профсоюзов, Общества «Спорт и техника». Немцы обожают всевозможные значки и носят их на самих видных местах.
– Не помните фамилии «Крауса»?
– Коллега, с тех пор прошло тридцать пять лет, сотрудники спецслужб, как вам известно, быстро забывают фамилии своих агентов. Клички же помнят всю жизнь… А знаете, кто заложил меня, когда кончилась война? Тот же «Краус»! Опознал в толпе военнопленных. Я скромно стоял у русской полевой кухни с миской в руках, одетый в форму простого солдата. И вдруг слышу: «Хватайте фашистского гада!» Я сразу сказал русским, что он предатель, но они не поверили. Ведь он подбил людей на бунт в ризентальском лагере. В его поведении было что-то истеричное. Я понимаю: он ненавидел меня. Но работал честно. Жить хотел и знал, что его проверяют через таких же, как он.
– Значит, фамилии не помните? «Краус» по-немецки кудрявый. Может быть, Кудрявцев?
– Может быть. Нет. Не помню.
– У него не было особых примет?
– У него были густые черные вьющиеся волосы, короткие ноги, короткое туловище и вот такая голова!
Тут Кнайзелъ похлопал по лежавшей рядом тыкве.
– Больше ничего?
– Могут быть шрамы на лице. В Заксенхаузене его сильно избили заключенные. Видимо, заподозрили неладное. Но это сыграло нам на руку. В следующем лагере он появился уже в ореоле жертвы гестаповских палачей.
– Сколько лет ему было?
– Думаю, где-то около тридцати пяти.
Я откланялся и уехал в Берлин. Скажу честно, что ни одного запроса в жизни я не исполнял с таким рвением.
А как же Ведерников? Он скоропостижно скончался в приемной управления КГБ, когда ему сообщили собранные мною сведения. Пал жертвой собственного негодяйства и маразма. Награда нашла «героя».
Фестивальная ракета
Погожим летним днем 1973 года Михаил Трошин, сотрудник отдела научно-технической разведки советской резидентуры в Берлине, которая скромно именовалась Представительством КГБ в ГДР, пришел к берлинскому Алексу [5] и сел на скамейку против фонтана «Нептун» – великолепного произведения искусства, сверкавшего на солнце своими струями, струйками и каскадами. Мимо Трошина текла вся красота мира – то был день открытия Всемирного фестиваля молодежи, и страны Земли прислали в Берлин самых хорошеньких своих девушек. Это был подлинный парад образчиков национальной красоты. Сидя в тот день у фонтана, Михаил чуть не запамятовал, зачем он здесь. А целью его была встреча с агентом с Запада. Тот запаздывал, видимо, застрял в автомобильной пробке у КПП на границе между двумя Берлинами. Но вот, наконец, и он – высокий нескладный парень с лицом храброго портняжки и с расхлябинкой в движениях, несвойственной большинству немцев. Он походил на героя сказки многих европейских народов не только внешностью, но и бесшабашностью нрава, что дало Трошину повод присвоить ему при вербовке псевдоним «Шустер». Это слово хоть и переводится как «сапожник», но созвучно русскому «шустрый». «Шустер» пёр прямо на Трошина, не проверяясь и выражая всем своим видом радость по поводу предстоящей встречи. Идиот, подумал Михаил, вставая и поворачиваясь спиной к агенту, чтобы тот по дурости не заключил его в объятия. Держась в нескольких метрах друг от друга, они направились к сорокаэтажному небоскребу отеля «Штадт Берлин», вместе вошли в лифт и только на двадцать седьмом этаже, в номере дали волю своим чувствам.
– Почему не следуешь инструкциям?! – напустился Трошин на агента.
– Ах, Михаэль, – оправдывался «Шустер», – сегодня фестиваль. Кому я нужен в такой день?
Он был отчасти прав, поэтому Трошин сменил гнев на милость:
– Ладно, садись, закусим, чем Бог послал, да заодно и поговорим.
– Закусывать некогда, – возразил агент. – У меня для тебя сюрприз, Михаэль. Я тебе ракету привез.
– Что?! Какую еще ракету?! Кто тебе ставил такое задание?!
– Это ПТУРС. Наиновейшая модель. Такого шанса нельзя было упускать.
– Где ракета?
– В моей машине, на заднем сиденье. Я закутал ее в плед.
– Как ты прошел пограничный контроль?
– Ну, какой сегодня контроль? Там колонны машин по три километра. Пограничники едва успевают проверять паспорта. А таможенники вообще стоят, опустив руки. Ракету надо завтра до 8-00 вернуть на склад. Осталось восемнадцать часов. Бен просит за нее пятнадцать тысяч.
– Кто такой Бен? Ты мне раньше о нем не рассказывал.
– Это мой новый американский друг. Негр. Черный, как вакса. Если мы не отдадим ему ракету в срок, то у него будут крупные неприятности. Мне добираться до места с учетом границ и пробок шесть часов…
Еще год назад Герхард Штайнбеккер даже в состоянии глубочайшего опьянения не мог вообразить, что станет агентом советской разведки. Он работал барменом в казино на американском военном объекте и был предоволен своим положением на социальной лестнице, хотя американцев, в общем-то, недолюбливал за их пренебрежительное отношение ко всем не американцам, нахальство и хвастливость. Тем не менее, водил дружбу с янки, потому что у тех было много денег и дармовой жратвы. Они приходили к нему домой всегда со своими бутылками и закусками. То ли их привлекала его смазливенькая жена Ютта, то ли возможность расслабиться в домашней обстановке. В последний из дней рождения Ютты они напились до белых слонов втроем с сержантом Юджином Брэдли. Наутро, продрав глаза, Герхард увидел отвратительную картину: его жена, сладко посапывая, спала в объятиях сержанта. Оба были абсолютно голые. Он пинками ног молча растолкал их.
