Ушли клоуны, пришли слезы… - Зиммель Йоханнес Марио
— Ну только после того… нет, все равно не буду, — пробормотал Хольстен.
— Уйдем отсюда! — взмолилась Ханни. — Я больше не могу.
14
Двадцать минут спустя Барски вернулся в отделение реанимации.
Ханни опять потеряла сознание. Ее пришлось отвезти в психиатрическое отделение на каталке. Там ею занялись врачи. А он бросился обратно. И когда Каплан потянул его за собой в уголок отдыха, он все никак не мог отдышаться. Каплан хотел поговорить с ним подальше от людей Сондерсена.
— Харальд произнес при мне код главного компьютера, — охрипшим голосом проговорил Барски. На нем опять был белый халат и белые туфли.
— При мне тоже, — сказал Каплан. — И даже куда больше. Я задавал ему вопросы целенаправленно. Он вроде не соображает, но на профессиональные вопросы отвечает четко. Все равно кому. Он ведь никого не узнает. Ни меня, ни тебя.
— Он даже Ханни не узнал.
— Вот именно. Но на вопросы отвечает. И комбинации цифр банковского сейфа, в котором лежат наши секретные копии результатов опытов! Их он называет даже без дополнительных вопросов. Кто знает, сколько времени это уже продолжается?
— О Боже! — тяжело выдохнул Барски. — Превеликий Боже!
— Оставь ты своего Бога в покое! — сказал Каплан. — Ему до нас дела мало. Передо мной сюда заходила Александра. Вообще говоря, Харальд должен был и в ее присутствии называть код и номера комбинаций банковского сейфа, да? Но она об этом ни полсловом не обмолвилась. Равно как и о том, что отвечал он на ее вопросы. Или он при ней молчал?
— А если?..
— Nebbich.
— Послушай, разве это исключено?
— Ты прав. Ты прав, — сказал Каплан. — Но учти, что, кроме нас и Александры, к нему то и дело заходят разные врачи. Ни одного из них я не знаю. И с десяток медсестер. Их я тоже не знаю. У нас их много. И они все время меняются. Кто-то берет отгул, кто-то увольняется, а кто-то болеет. Врачи выходят из себя. Один сказал мне, что ему надоело каждый день иметь дело с разными бабами. И у каждой из них свои болячки. Это не больница, а сумасшедший дом, сказал он.
— И не он один.
— Мы даже приблизительно не знаем, сколько людей побывало у Харальда и при ком из них что он говорил… кто теперь знает код… Хотя можно все-таки надеяться, что никто из них ничего не понял.
— У меня здесь работает приятель, — вспомнил Барски, — Клаус Гольдшмид. Он дежурил в ночь с пятницы на субботу. Может быть, он нам поможет. В том смысле, что будет допускать к Харальду только тех, за кого поручится головой.
— За кого мы сегодня можем поручиться головой? — спросил Каплан. — Ты хорошо разбираешься в людях?
— Пожалуй, что да, — подумав, ответил Барски. — Например, ты не предатель и никогда им не будешь.
— Почему же? — возразил Каплан. — Это еще как сказать. За очень большие деньги можно попробовать. Или если меня начнут шантажировать. Да не пялься на меня так, дружок. Кстати, о предателях. Разве не может им оказаться любой из нас, даже если исключить лежащего здесь Харальда и Така, который в инфекционном отделении. Любой из нас может им оказаться: я, Александра, Харальд, Так, ты. Я говорю, что может. Ты не согласен?
— Согласен, чего там, — махнул рукой Барски. — Ох, дрянь дело. Но как нам быть?
Ты не знаешь того, что известно мне, подумал он, это катастрофа. Абсолютная катастрофа.
— Первое, что мы должны сделать, — немедленно изменить код. Надо срочно вызвать программистов из фирмы, которая подключала наш компьютер к электронному мозгу. Сейчас же позвоню ему.
Он побежал в сторону стеклянного куба. Каплан видел, как он схватил телефонную трубку. Несколько минут спустя Барски вернулся.
— Ну?
— Программист приедет завтра днем. Как знать, может быть, будет уже поздно? А Харальд разболтает еще Бог весть что, — сказал Барски.
— Можешь не сомневаться, никто из нас круглосуточно дежурить у его постели не станет. Давай предположим, что мы с тобой оба не предатели, — чисто экспериментально! Что случится, если Харальда начнет расспрашивать какая-нибудь медсестра или неизвестный нам врач? Сам понимаешь, задать ему соответствующие вопросы может сейчас любой.
— Ты даже не представляешь, в чем суть дела, — сказал Барски.
— Брось ты, — улыбнулся Каплан. — Я не идиот. У меня есть глаза и уши. Представь себе на минутку, что я все-таки догадываюсь, о чем идет речь, Ян.
Барски смотрел на него, не в силах произнести ни слова.
— Я догадываюсь и о том, что ты сейчас подумал, — сказал израильтянин.
— Выкладывай!
— Я тоже об этом думаю. Постоянно. Все время. Это ужасно. Но у нас нет выбора.
— Скажи, о чем ты думаешь!
— Я спросил одного из врачей, выживет ли Харальд. А он мне: «Здесь уже много чудес случилось». — «И сколько еще они будут продолжаться, эти чудеса?» — спрашиваю. «Представления не имею, — отвечает он. — Во всяком случае, долго». — «Несколько недель?» — спрашиваю. «Да, несколько недель», — отвечает он. «Но уверяю вас, скорее всего чуда с вашим пациентом не произойдет, — говорит он мне. — У пациента еще перед операцией пошаливало сердце. А здесь все только ухудшилось. Конец может наступить в любую минуту. Но он может протянуть две-три недели и только после этого умереть. Так или иначе, время его почти отстучало». Слышал? Время его отстучало! Понимаешь?
— На это… на это никто из нас не решится, сказал Барски.
— Из нас никто? А если кто другой?
— Не знаю.
— То-то и оно.
— Как бы нам заставить его замолчать?
— Да, — сказал Каплан. — Как?
— Ты предлагаешь ужасные вещи.
— Да, Ян, ужасные. И ты знаешь почему. Если он будет продолжать болтать, в любой момент все может полететь в тартарары. Сам понимаешь! Просто непредсказуемо, что произойдет, если кто-то расшифрует материал о наших опытах. Я прав или нет?
— Ты прав, — согласился Барски.
— В палату заходит множество людей, — продолжал Каплан. — Врачи, сестры, санитары, уборщицы. Он не должен больше говорить! И я знаю способ. Возле него стоит выносной стабилизатор сердечной деятельности. Если его отключить — через десять-двадцать секунд Харальд умрет. Ты ведь тоже подумал об этой возможности, а?
— Да, — признался Барски. — Но Бог ты мой, ведь он человек, Эли! И мы должны дать ему шанс.
— У него очень мало шансов выжить. И очень много, чтобы выдать нас всех с головой.
— Я не в состоянии сделать это, Эли!
— Тогда я…
— Нет, я не допущу. Я… я в самом деле представляю все последствия того, что произойдет, если он будет продолжать говорить…
Прозвенел звонок. Пожилая медсестра Агата подошла к входной двери и открыла её. На пороге стоял высокий мужчина с озабоченным лицом. На нем тоже был защитный халат и белые туфли. Барски и Каплан слышали, как он сказал:
— Здравствуйте, сестра. Я Вильгельм Хольстен, его брат Профессор Харнак разрешил мне…
— Входите, господин Хольстен! Профессор мне позвонил. Вы из Мюнхена приехали?
— Да. Мой бедный брат…
Оба сотрудника Сондерсена поднялись и предъявили ему свои служебные удостоверения.
— Специальная комиссия ФКВ, — сказал один из них. — Позвольте взглянуть на ваше удостоверение.
— Разумеется. Вот, пожалуйста, мои водительские права.
Они внимательно рассмотрели документ и фотографию на нем.
— В порядке. Господин профессор Харнак нас тоже предупредил.
— В какой он палате?
— В третьей, — ответила сестра Агата. — Но на десять минут, не больше. Десять минут!
— Благодарю, сестра! — Мужчина направился к двери в палату.
Барски преградил ему дорогу:
— Остановитесь!
— Вы что, с ума сошли? — Высокий мужчина сразу взвинтился.
— В чем дело? — поинтересовался один из криминалистов.
— У доктора Хольстена нет братьев, — сказал Барски.
В следующую секунду он почувствовал, как в живот ему уперся ствол автоматического пистолета.
Сестра Агата испустила душераздирающий крик.
Сотрудникам Сондерсена, выхватившим пистолеты, неизвестный крикнул:
