Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…
— Да, — сказал Вестен. — Он пригласил нас в гости. Скажите, какой, в сущности, на острове официальный язык?
— В общем — английский, — ответил Хардвик. — Но совсем недавно это был французский, и до сих пор во время официальных церемоний и в судебных инстанциях документы подписываются на французском языке тоже. А в церквах после английских молитв их читают и по-французски.
— А что это за странный диалект, на котором здесь разговаривают?
— Патуа, — ответил Хардвик. — Это патуа. Можно сказать, пережиток тех времен, когда здешние жители были подданными нормандского герцога. Norman French. Средневековый французский. Здесь, на юге Гернси, многие говорят на патуа. Особенно в пабах и пивных. В последние годы на Гернси образовались целые группы людей, говорящих исключительно на патуа. Кто-то фрондирует, а кто-то искренне хочет вернуть к жизни древнюю культуру и традиции. Делают одно, а стремятся к разному. Вы — немцы?
— Да, — подтвердил Вестен.
— Ну и заваруха здесь была во время войны, при немцах, — сказал Хардвик. — Мы жили в оккупации. Сами представляете. А с конца сорок четвертого года фрицы у нас так голодали, что до мая сорок пятого им помогал продуктами Международный Красный Крест. Они были совершенно отрезаны от всякого снабжения. Вы не обижаетесь, что я так говорю?
— Ничуть, — ответил Вестен. — А теперь у вас много немецких туристов, не так ли?
— Хватает, — сказал Хардвик. — Учтите, что налоги у нас не превышают двадцати процентов. Так что иностранной публики здесь предостаточно. Многие живут на маленьких островах. Кроме того, есть масса подставных фирм. Да, а сейчас мы выезжаем на одну из самых красивых улиц, рю де л’Эглиз. Между прочим, — продолжал словоохотливый водитель и гид, — когда война закончилась, Ричарду Хьюму был всего год. Нам война обошлась в мировую империю, а вам — в раздел страны и «экономическое чудо». Похоже, проигравшие в этой войне оказались в выигрыше. У нас никто против немцев ничего не имеет, что было, быльем поросло. Да и то сказать, эти солдатики к нам не по своей воле пришли. Правда? Может, только некоторые… Э, война — самое пакостное дело в мире. У вас есть великий поэт — Брехт. То-то вы удивились, что я его знаю? А? Вот, и Брехт написал, что война не сама по себе приходит, как дождь, а ее делают те, кто хочет на ней нагреть руки. Великий он человек, Брехт.
— О да, — согласилась Норма.
— Вы что-то начали о Ричарде Хьюме? — спросил Вестен.
— Ах да, — спохватился Хардвик. — Он еще мальчишкой начал собирать брошенное немецкое оружие. Фрицы оставили в пещерах и закопали в ямах много совсем нового оружия. У них здесь был даже подземный госпиталь. Ну, Ричард таскал отовсюду помаленьку. Видите эти два маленьких коттеджа за кладбищем? Это, между прочим, Музей немецкой оккупации. Хьюм оттащил туда тридцатисемимиллиметровую зенитку и даже башню французского танка фирмы Рено. Это я вам только парочку крупных экспонатов назвал.
— Башню французского танка? — удивился Вестен. — А как он сюда попал?
Хардвик рассмеялся.
— После победы над французами немцы перевезли сюда и французские танки, и много разного другого добра. А теперь все собрали в музее. Смешные люди, правда?
— Смешные? — переспросила Норма. — Скажите лучше — сумасшедшие.
— О’кей, пусть будет — сумасшедшие, — кивнул Хардвик. — Я не против, мэм.
Через несколько минут они оказались на берегу. Море слепило глаза.
— Прекрасный вид отсюда, да? — сказал Хардвик. — Будь я проклят, если не прекрасный!
Над маленькой рыбачьей гаванью Бон-Репо и над водой кружили тучи птиц. От их крика не было ничего слышно на расстоянии нескольких шагов. Чуть поодаль — прибрежные укрепления, построенные солдатами вермахта. Норма даже испуганно вздрогнула при их виде. И на сей раз Вестен положил свою руку на ее и посмотрел в глаза, словно желая утешить. Она взяла его руку, прижала к своей щеке и подумала: как же я люблю его! И как мало ему осталось жить, как коротка жизнь вообще, и сколько злых дел за столь краткое время успевают совершить множество людей!
Дома городка были построены из камня, ограды сложены из каменных блоков; Норма видела мужчин, которые чинили сети или возились у своих лодок, балующихся детей и старых женщин в черных одеяниях и черных платках, которые торопливо семенили по узким переулкам. За маленькими столиками уличных кафе рыбаки играли в кости. Сколько вокруг пальм, фиалок, роз, фуксий и кустов дрока! Хардвик выехал из рыбачьего поселка. Дорога вела к западной части острова.
— Вот там риф, куда выбросило пароход, Норма, — тихо проговорил Вестен. — Там «труженик моря» спас с погибшего судна дорогую машину. Дороги туда нет, но мы поднимемся на гору, на Монт-Эро. С Монт-Эро мы увидим то, о чем рассказал Гюго: место битвы Жильята с силами природы. И тот самый утес, на котором он сидел у входа в пещеру, пока море не поглотило его.
— О’кей, мы на месте, — сказал Хардвик. — Это и есть «Крыло ангела».
Они остановились перед большим садом без ограды, в глубине которого стоял дом, построенный в типично английском стиле. На всех четырех углах крыши — дымоходы от каминов. И здесь в саду полным-полно цветов, а перед самым входом, как верные часовые, стояли три могучих дуба. Их ветви свешивались над домом.
Перед ним — с десяток машин, у которых переминались с ноги на ногу несколько местных полицейских и людей в штатском. Некоторые из них — с автоматами в руках.
— Боже милосердный, — проговорил Вестен и, не выдержав, крикнул: — Доктор Милленд!
К нему подошли Норма с телохранителями, которые достали свое оружие. Над головами кружило множество чаек, тоже, казалось, чем-то встревоженных. Хардвик, не сказав ни слова, уехал на своем «лендровере». Из дома вышло двое мужчин.
— Вот они! — сказал Карл Сондерсен.
А второй мужчина крикнул издали:
— Привет, Норма! Это я!
— Ян! — поразилась она. — Вы же сказали, что из клиники вы ни шагу? И вы то же самое сказали, господин Сондерсен! Как вы нас опередили?
— На самолете ФКВ, — ответил Сондерсен. — Из Гамбурга — прямо сюда. Примерно через полчаса после разговора с вами, фрау Десмонд.
— А где Милленд? — прервал его Вестен. — Неужели с ним что-то случилось? Несмотря на вашу охрану?..
— Да, — сказал Сондерсен, злой и удрученный. — Его застрелили. Здесь, под дубом, перед собственным домом.
18
Они вошли в большую гостиную. Охранники остались снаружи. Мебель в комнате солидная, стильная. Перед огромным камином — мягкие кресла, справа от окна — бар, на стенах красивые литографии в рамках. Дверцы всех книжных шкафов распахнуты, ящики письменного стола выдвинуты. По всей комнате разбросаны документы, деловые бумаги, конверты.
Вестен с трудом добрался до широкого дивана. Лицо у него стало мертвенно-бледным.
— Алвин! — воскликнула Норма. — Ты себя опять плохо чувствуешь?
Он улыбнулся.
— Дай мне пару таблеток. Тех, что ты взяла у врача в Гамбурге. И запить принеси. Только не воду, пожалуйста, виски! Там, в баре, наверняка стоит несколько бутылок виски. Милленд их приготовил для встречи, я знаю…
Норма поспешила за стойку бара, перед которым выстроилось шесть высоких табуретов. Взяв бутылку, налила немножко виски в узкий стакан.
— Побольше налей, дорогая, — проговорил бывший министр, у которого лоб покрылся испариной. Проглотив таблетки, отпил виски из стакана. Он стал вытирать лоб, остальные озабоченно на него смотрели. — Подождите минутку, — проговорил Вестен, пытаясь вздохнуть полной грудью.
— То, что вы сделали, просто безобразие, по-другому не скажешь. Вам нужно в больницу! — возмутился Сондерсен.
— Совершенно с вами согласен, — сказал Вестен. — Безобразие и безответственность.
Он сидел не шевелясь и старался дышать спокойно и ровно. Никто не произносил ни слова. Примерно через минуту лицо Вестена порозовело. И он привычно властным голосом спросил:
— Как это могло произойти?
— Доктора Милленда убили раньше, чем здесь появились мои люди.
— Что это значит? Когда же они вылетели? — удивилась Норма.
— Как только мы узнали о возможной встрече между господином Вестеном и Генри Миллендом. То есть сегодня утром.
— И?..
— И когда они приземлились днем, он уже давно был мертв. Его домоправительница — она живет в рыбачьем поселке — нашла его убитым вчера утром. Он лежал под дубом. Полицейский врач установил, что Милленда застрелили ночью между двадцатью одним и двадцатью четырьмя часами. До прихода домоправительницы он был мертв не менее девяти-тринадцати часов. Так что снова кто-то нас опередил. Задолго до того, как вы, фрау Десмонд, меня оповестили. Паршиво, хуже некуда.
— О чем вы?
— Что вы не сообщили мне сразу, как только господин Вестен получил письмо.
