Р. Шулиг - "Белые линии"

— Что вам там нужно?

— Порадовать Еву. Показать ей, что она не одинока в эту тяжелую для нее минуту.

Стейскал не мог удержаться, чтобы не сыронизировать:

— Это действительно доставит ей радость. Особенно вы, пани Неблехова. — Раздосадованный, он обратился к лечащему врачу: — Послушайте, доктор, мы ведь с вами договорились, что, пока идет расследование, к пани Моулисовой никого не пускать!

Профессора Голы слова Стейскала задели за живое. Поэтому, не повышая тона, он ответил за доктора холодным тоном, полным иронии и презрения:

— Но пан доктор, молодой человек, в отличие от вас интеллигент и понимает, что мы не посторонние для нее люди.

Стейскал хладнокровно его осадил:

— Этот запрет касается всех — в том числе и профессоров университета, пан профессор!

Он собрался уходить, но Ланда встал у него на пути:

— Так не пойдет, товарищи... Это не решение вопроса. — Он повернулся к профессору Голы: — Я товарища из органов безопасности понимаю, пан профессор.

Стейскал был приятно удивлен его пониманием. Однако Ланда тут же добавил:

— Разумеется, он должен, насколько это возможно, понять и нас. — Повернувшись к Стейскалу, Ланда многозначительным тоном, как бы давая понять, что лично он знает в эту минуту больше, чем Стейскал, сказал: — У нас ведь общая цель: тихо замять этот скандал, чтобы не задеть доброе имя республики.

Стейскала этот доверительно-таинственный тон взорвал.

— Мы, товарищ секретарь, вообще не имеем намерения что-либо заминать! У нас одна задача: поддерживать доброе имя республики, добросовестно соблюдая ее законы.

И здесь профессор Голы холодно, с презрительным превосходством интеллигента над неучем заметил:

— Эти законы, однако, можно истолковать разумно и гуманно, молодой человек. Также и весь социализм у нас уже давно должен толковаться гуманно, должен обрести свое человеческое лицо, как это соответствует культурным традициям нашего народа...

Стейскал чувствовал, что с ним играют, жонглируют словами, хотят представить его в виде пешки на шахматной доске, загнать в угол и поставить в проигрышную ситуацию. Он испытывал раздражение при виде этого бодрого партийного доброхота Ланды и высокомерного демагога профессора, который явно демонстрировал свое интеллектуальное превосходство. Стейскал привык, чтобы люди относились к нему, как представителю государственной власти, с уважением, чтобы они с известной долей страха отвечали или отпирались, но сами не осмеливались задавать ему вопросы. Однако эти два типа явно его не боялись, игнорировали его, не обращали внимания на его служебный авторитет. Создавалось впечатление, что они хотят поднять его на смех. Поэтому надпоручик решил закончить с ними дебаты:

— Не понимаю, в чем дело, панове? У меня нет ни времени, ни настроения с вами здесь дискутировать. До свидания. — И он собрался уйти.

Людвик Ланда многозначительно повысил голос, стремясь его задержать:

— Нам важно, чтобы вы не воспринимали слишком серьезно то, что вам, возможно, в смятении и состоянии аффекта наговорила Ева Моулисова.

Неблехова с женским пренебрежением добавила:

— Она всегда была немного истеричкой.

Стейскал, удивленный, остановился, и Ланда доверительным тоном начал:

— Понимаете, вы не знаете работников искусства, товарищ. Они как дети. Все время во что-то играют. Они любят произносить громкие слова, делать широкие жесты, производить впечатление. А главное — у них всегда немного повышенная температура. И в этой горячке они все время в чем-то перебарщивают, преувеличивают, что-то трагически возвеличивают...

Стейскал выпалил:

— Вы хотите сказать...

Ланда, однако, не дал ему договорить:

— Да, мы хотим сказать, и это вы объясните своему товарищу начальнику, что то, что сделал, если он вообще это делал, вчера поэт Павел Данеш, не преступление обычного заурядного человека, а всего лишь по-ребячески преувеличенный жест молодой, чувствительной, поэтической души. Так это и следует толковать.

Стейскал, пораженный подобной логикой, воскликнул:

— Вы с ума сошли! Этот человек стрелял в другого человека, чтобы его убить!

Однако спорить с ним никто не стал.

Только Дагмар Неблехова, сделав вид, что не слышала возмущенного возгласа Стейскала, со вздохом произнесла:

— Бедняга Павел, как ему, наверное, было плохо, когда он проснулся у вас в тюрьме!

Павлу Данешу и впрямь было плохо, когда он открыл глаза. Медленно проведя языком по пересохшим разбитым губам, он дотронулся рукой до синяка под глазом, сморщил распухший нос и застонал. У него все доплыло перед глазами. Это было отвратительное похмелье. Он медленно поднялся и сел на нары. В первый момент Данеш не увидел Земана, который, разбудив его в камере предварительного заключения, обратился к нему с оттенком добродушной иронии:

— Как дела? Как вы у нас выспались, маэстро?

Данеш тупо сощурился и прохрипел:

— «Я у источника стою и от жажды погибаю... Горячий как огонь, зубами колочу...» Вы не могли бы достать хотя бы стаканчик воды? У меня во рту, как в пустыне, один песок.

— В моем кабинете вы можете получить не только воду, но даже кофе, если все не усложните себе сами. Я пришел только посмотреть, способны ли вы отвечать на допросе.

Данеш удивился:

— На каком допросе? Зачем? Разве я не в вытрезвителе?

Земан невесело усмехнулся:

— Нет, вы в угрозыске, мой дорогой. И речь идет о стрельбе.

При попытке рассмеяться Данеш сипло, как заядлый курильщик, закашлялся:

— Ну привет! Хорош же я был, если не помню, что кто-то стрелял...

— Не «кто-то», а вы сами и стреляли!

Данеш изумился:

— Я? Стрелял? А из чего, извините? Как это у меня получилось?.. Но, наверное, это правда, если вы мне это говорите... Извините, я совсем не помню, что со мной было вчера. У меня в голове совершенная пустота... Это довольно большая неприятность, да?.. А во что я, собственно, стрелял? В фонари на улице? Сколько их я разбил?

— Вы стреляли в певицу пани Еву Моулисову и тяжело ранили ее.

Данеш молча посмотрел на него и изумленно протянул:

— Что-о?

Земан приказал конвойному:

— Отведите его умыться, побриться, обработать царапины на лице, после чего приведите ко мне в кабинет.

Конвойный увел Данеша. Земан пошел следом за ними. Возле камеры он столкнулся со Стейскалом:

— Что, Мирек? — И тут же, не ожидая ответа, оживленно добавил: — Все идет как по маслу, дружище. Если он сейчас признается, составим протокол и можем делать представление прокурору.

Однако Стейскал не разделял его оптимизма.

— Звонил Калина. Ты должен срочно приехать к нему в министерство...

К полковнику Калине Земан всегда приходил с удовольствием. Они были близко знакомы, и их жизненные пути постоянно пересекались на протяжении всех долгих двадцати пяти лет с того момента, когда они встретились впервые. Случилось это в фашистском концентрационном лагере. Калина, будучи членом одного из нелегальных партийных комитетов еще в довоенное время, учил Земана твердости духа и жизненному оптимизму. Именно Калина после войны рекомендовал Земану подать заявление о приеме в Корпус национальной безопасности. Он по-отцовски следил за его дальнейшим ростом, воспитывал в нем лучшие качества, готовил на высокий пост начальника угрозыска в столице республики. И еще кого Земан уважал и любил в управлении госбезопасности, так это майора Житного. Этот «таинственный незнакомец», с которым они расследовали случай убийства в Планице во время февральских событий, был его шефом при проведении двух операций по линии органов государственной безопасности. Молчаливый, несколько загадочный человек, с удивительной, не поддающейся расшифровке улыбкой, надежный как скала, умеющий в любой ситуации работать как машина, крупный игрок сложных партий, разыгранных в широком масштабе разведками не на месяцы, а на годы, — таким был майор Житный...

Земан с улыбкой вошел в кабинет Калины:

— Явился по вашему приказанию, товарищ полковник. — Однако, тут же перейдя на шутливую ноту, весело спросил: — Почему такая спешка, Вашек? Министра у нас, что ли, украли?

Однако на этот раз Калине, видимо, было не до шуток.

— Что у вас там творится, Гонза? — Он бросил перед Земаном экземпляр газеты «Лидове новины». — Ты читал это?

Земан взял газету и раскрыл ее. Калина подсказал ему:

— Смотри внизу, в «черной хронике».

Земан нашел заметку и зачитал вслух:

— «Вчера вечером на представлении в поэтическом кафе «Конирна» произошло достойное сожаления происшествие. Неизвестный выстрелил в певицу Е. М. Сотрудники КНБ задержали в качестве подозреваемого преступника поэта П.» — Он обернулся к Калине: — Ну и что здесь такого? Обыкновенная хроника в печати.