Стивен Хантер - Испанский гамбит
Холли-Браунинг даже вздрогнул при мысли о том, что Вейн станет новым Пять-а.
– Прекрасная мысль, – невозмутимо ответил он.
– А юного Сэмпсона дам ему в помощь. Он будет Пять-б, неплохо? Он весьма неглуп; наверняка поладит с Лондоном, как вы считаете?
– Отлично, сэр, – отозвался майор, обращаясь к мячику. – Очень правильное решение, сэр.
Он отвел туловище назад, размахнулся, вложил всего себя в удар, почувствовав, что клюшка – номер четвертый с железной головкой – встретила упругое тело мяча с решительностью указа Сталина. Мяч – белая, почти невидимая в солнечном свете таблетка – взвился в воздух и со свистом устремился вниз, будто запущенный рукой Всевышнего. Он приземлился почти в самом центре зеленого квадрата, не более чем в двух футах от флажка с номером и стал описывать невероятные зигзаги над коротко остриженной травой у самой лунки.
– Боже правый, – едва выговорил С., – он упал прямо туда! Холли-Браунинг, вы видели, он упал прямо в эту чертову дырку!
– Да-да, попал прямо в лунку, сэр, – подтвердил Холли-Браунинг, передавая клюшку Дэвису.
43
Ангар
С каждым днем пострадавший становился все сильнее и крепче, поправляясь с замечательной быстротой. Уже через семь дней он был готов отправиться в путешествие. Такое стремительное выздоровление немало озадачило обучавшегося в Лондоне доктора, но для Павла Романова, человека, ставшего в какой-то степени экспертом жизненного пути Эммануэля Ивановича Левицкого, в нем не было ничего удивительного; он уже понял, что старый мастер – человек редкой выносливости и силы духа.
Но Левицкий продолжал хранить упорное молчание.
И вот, одним поздним вечером, его погрузили в машину «скорой помощи» и повезли в аэропорт Барселоны. Когда они туда прибыли, было уже далеко за полночь. Машина заехала в особый, изолированный ангар, расположенный на самых дальних подступах к аэродрому, в нескольких сотнях метров от терминала. Левицкого – насколько он мог различить суетящиеся силуэты в полумгле ночи – поразила царившая там бурная деятельность. Повсюду была размещена охрана из моряков-черноморцев, вооруженных немецкими автоматами.
Оказавшись внутри ангара, Левицкий продолжал сидеть, прямой, как штык, в своем кресле-каталке, с обернутыми одеялом ногами и парой черных очков для защиты травмированного глазного яблока от режущего света многочисленных ламп. Едва имея возможность шевельнуться – гипсовая повязка все еще стискивала плечи, – он сумел разглядеть контуры аэроплана и узнать модель. Это был самолет системы Туполева, четырехмоторный бомбардировщик, фюзеляж которого казался прикрепленным вверх брюхом, а шасси были такими примитивными, что больше напоминали колеса гигантского велосипеда.
– Знатная птичка, – хохотал Романов. – Как раз для таких крупных личностей, как мы с вами.
Им овладел приступ разговорчивости.
– Какая досада, что вы не в состоянии говорить, товарищ Левицкий. Мы вдвоем могли бы вести прелюбопытнейшие беседы. А теперь мне приходится стараться за двоих. Вы знаете, ведь этот аэроплан был специально модернизирован с целью совершения длительного перелета. Добавлены топливные баки, они установлены под крыльями и по всему фюзеляжу. Одна-единственная металлическая птица, которая способна долететь из Барселоны до Севастополя без дозаправки горючим. Потребовалось немало времени для того, чтобы подготовить нынешний полет!
Он заглянул в лицо старика, надеясь увидеть хоть тень любопытства, и поспешил убедить себя, что заметил ее.
– Вас не удивляет, что вы являетесь таким ценнейшим бортовым грузом? Но это еще что! Вы заслуживаете гораздо большего, товарищ Левицкий.
Процесс слушания утомлял больного старика. Он откинулся на спинку кресла и погрузился в свои привычные полумглу и тишину. Усилием воли он запрещал себе предаваться воспоминаниям, которые порой грозили поглотить его в эти мрачные дни. Он приказывал себе не думать. Думать означало отдаться сожалениям, неопределенному очарованию того, что могло бы иметь место в другом, более благополучном мире.
«Брось это, старик, постарайся быть сильным, – говорил он себе. – Ведь почти все уже окончено».
Казалось бы, пора быть на борту. Иначе зачем бы им прибывать сюда с такой рассчитанной неточностью? Теперь в нем проснулось нетерпение. Может, все дело в наземных служащих? Они сплошь испанцы, которые привыкли двигаться медленно и не знают, что такое спешка.
Но тут до него дошло, что все эти механики, неясные суетливые силуэты которых он мог различить на фоне огромного аэроплана, куда-то исчезли. Вокруг царила непривычная тишина.
Послышался далекий гул автомобильного мотора, над ним склонился Романов, развернул кресло и покатил через ангар по ухабистому гудрону. Чувствовалась вонь нефти и керосина, и, миновав ангар, они оказались в небольшом помещении за ним. Павел открыл дверь, придержал ее коленом и закатил кресло внутрь. Комнатка была не просто маленькая, а тесная, как гроб, и темная, как склеп. Левицкий физически ощущал давление жестяных стен.
– У вас имеется пятнадцать минут, – быстро проговорил Романов. – Затем мы отправляемся.
Левицкий прислушался к его удаляющимся шагам. Дверь закрылась. Сразу стала ощущаться нехватка воздуха. Левицкий ждал, и через некоторое время до него донесся звук чужого дыхания.
– Товарищ Левицкий. – Шепот долетел до него из другого конца комнаты и из дальнего прошлого. – Господи, что они с вами сделали! Как жестоко они с вами обошлись.
Левицкий молчал.
– Я должен был прийти. Не мог не сделать этого. Еще один раз… прежде, чем…
Человек умолк на полуслове и в изумлении уставился на собеседника.
– Вы разочарованы во мне, я вижу. Вы чувствуете, какие сомнения владеют мной. – Он продолжал жадно всматриваться в молчащего старика. – Мне известно, о чем вы думаете. Я не должен забывать о том, что работаю для будущего. И должен быть счастлив этой мыслью. Тем, что у меня есть такая возможность. Ради этого стоит жить. И даже умереть. Не следует раздумывать и сомневаться, если вам предложен шанс стать одним из избранных. Одним из самых сильных.
Левицкий почувствовал взгляд молодого человека и обожание, исходившее из этих глаз. Узнал страсть повиноваться и жажду познания. Он помнил его еще по Кембриджу: юный, одаренный, незрелый, но невероятно честолюбивый.
Молодой человек поднялся и в темноте направился к нему. Левицкий ощутил тепло его тела, близость живого существа. Тот наклонился и коснулся его руки.
– Ваше самопожертвование. Ради моей безопасности.
Он нервно сглотнул.
– Когда они почти настигали меня… Я знаю, что спасли меня именно вы. Вы предупреждали меня, что настанет день, когда они выследят меня. Вы знали, что слухи, предположения, догадки, утечка информации всегда существуют, они возможны даже из самой Москвы. И что придет час, когда британские службы лишатся иллюзий и станут искать шпиона в собственной среде. И потому вы завербовали двух агентов. Одного явного и другого – глубоко скрытого.
Тут речь его изменилась, он заговорил горячо, сбивчиво, словно захваченный только что пришедшей на ум мыслью. Как математик, внезапно осененный идеей, что скрывалась от него годами.
– Ох, нет. Не так, теперь я понимаю. Джулиан не был вашим агентом. Он был вашим любовником, но никогда не был вашим агентом. Тогда как я никогда не был вашим любовником, но был только агентом. Потому что вы догадывались, что любой, кто станет раскапывать обстановку в Кембридже тридцать первого года, немедленно обнаружит ваше присутствие там. И вы вывели их на Джулиана, прикрыв меня.
Горящий взор единственного глаза устремил Левицкий на юношу.
Тот словно не мог остановиться и прекратить разговор; он будто понимал, что больше такой возможности у них не будет. Он наслаждался счастьем сказать то, о чем не скажет уже никогда даже себе.
– И когда вы узнали о том, что Лемонтов сбежал и что американцам, а значит, и британцам стало все известно, то вы решили, что необходимо подтвердить их подозрения в том, что русским шпионом является Джулиан, которого вы завербовали.
Они послали беднягу Флорри. А вы, преодолев адовы трудности, вышли на встречу с Джулианом тогда, когда вас мог застать Флорри. И тот, конечно, сообщил в Лондон о том, что их подозрения верны. Он славно подтвердил их собственные заблуждения. И вы позаботились о том, чтобы Джулиан погиб, ушел от их расспросов, стал для них недосягаем. Дело было закрыто. Навсегда. Англия получила своего шпиона, а я получил свое будущее.
Молодой человек мгновение помолчал, набирая в грудь воздуха.
– Теперь они удовлетворены. Я возвращаюсь в Лондон в самое ближайшее время. Видимо, мне предложат место сотрудника в МИ-шесть. Думаю, это чрезвычайно своевременно для меня. Предстоит война с Гитлером, штаты раздуют, старые сотрудники получат повышения.
