Александр Тараданкин - Второй раунд
— Я тоже итонец, только выпуска двадцатого года, — и они с Эдвардом стали вспоминать преподавателей, профессоров. Как сообщники, от души смеялись над проделками студентов прошлых лет и теперешних. Их беседа лилась непринужденно. Лишь позже Стюарт перевел разговор на деловой тон, придав ему конфиденциальный характер.
Обрисовывая Эдварду политическую обстановку в Европе и на международной арене, он коснулся интересов Англии и заговорил о верных людях, которые ей нужны.
— Прошло время, когда мы могли позволить себе роскошь использовать для работы в святая святых империи — разведке, людей без учета сословия и воспитания, — объяснял ему Стюарт. — Нам необходимо уметь защищать свои интересы, положение в обществе, оберегать людей, так сказать, стоящих у руководства этого общества. Это вовсе не означает, что нужно самим лезть в самое пекло. Отнюдь. Но руководить должны мы. Вы разделяете мое мнение?
Эдвард тогда проникся уважением к подполковнику и самому себе — он в числе избранников, ему оказывают доверие. К тому же перспективы, нарисованные Стюартом, вполне устраивали Эдварда. На вопрос, готов ли он послужить отечеству на этом ответственном поприще, Старк дал утвердительный ответ, иначе говоря — принял предложение. Потом разговор перешел на частности. Выяснилось, что для будущей его деятельности знаний, полученных в колледже, явно недостаточно, и он в ближайшее время должен будет выехать на север страны в специальное училище.
Когда Эдвард вышел из особняка, дождь прекратился. Оранжевый циферблат вестминстерских часов, словно луна, медленно плыл сквозь туман. Было сыро и холодно.
Дома, не вдаваясь в подробности, Старк рассказал что в Уайт-холле ему предложили вполне приличную работу, близкую к той, которую он для себя избрал, следуя настояниям семейного совета.
На другой день Эдвард предъявил домашним длинный список вещей, которые ему понадобятся, пока он будет учиться. Все это было воспринято как должное, и он уехал в школу.
Так начался его путь разведчика.
Всегда — и когда его учили, и потом — среди его врагов значились немцы. И этот Лютце совсем недавно тоже был врагом, и произойди их встреча раньше, они рвали бы друг другу глотку. Где-то в глубине души Старк испытывал жалость к Лютце — потерять свою страну, искать хозяев, чтобы только мстить за крушение безумных надежд… Старк всегда считал Гитлера авантюристом. И вот такие, как Лютце, — жертвы его авантюры. Но в конце концов они оба стоят сейчас по эту сторону черты, за которой находится коммунистическая Россия и, как последнее время стала писать печать Запада, ее сателлиты.
Резкий телефонный звонок вывел Старка из дремотного состояния:
— Хелло! Старк! — пророкотал знакомый голос шефа.
— Слушаю вас, сэр.
— Вы заждались? Так я все же прилечу. Видимо, завтра…
— Буду рад вас видеть, сэр…
Положив трубку, Старк взял в холодильнике бутылку содовой и отпил из горлышка половину. Потом извлек из сейфа папку с документами, стал листать их: нужно было готовиться к предстоящей встрече с генералом Стюартом…
3Мощный «вандерер» вырвался из тесноты городских улиц на бетонированную дорогу и, словно радуясь приволью, помчал быстро и легко. Шоссе было прямым, по его сторонам росли черешневые деревья, кое-где черешня созрела и ее собирали.
Фомин и Гудков молчали, глядя на серую ленту дороги, мчавшуюся им навстречу. Иногда шоссе стремглав перескакивал заяц. Тогда они привставали, провожая косого взглядом. На недавних полях войны зайцев развелось великое множество, они выскакивали на дороги, подвергая себя смертельной опасности и заставляя нервничать шоферов.
Но вот на пути городок. Сброшена скорость. Неширокие улицы, вымощенные крупным булыжником, делали замысловато крутые повороты. Дома с узкими, как бойницы, окнами, казались маленькими серыми крепостями. Древний городок-гномик, обойденный вниманием истории, оказавшийся в стороне от железнодорожных магистралей и важных автострад, не располагал сколько-нибудь значительной промышленностью, а потому не получил развития.
— Половина пути позади, — сказал Гудков, когда машина миновала городок.
Вдали показался шпиль Вернигеродского замка, который, словно страж, уже более двух с половиной веков охраняет ворота в одно из самых благодатных мест Германии — предгорья Гарца.
— Богата Германия памятниками старины, — заметил Фомин.
— Это точно, — согласился Гудков. — Скоро полтора года, как тут живу, и каждый день открываю все новые прелести архитектуры. Хожу по городу и любуюсь или не соглашаюсь с древними зодчими. А в общем-то здорово. Особенно красив, знаешь, дом напротив ратуши — «Готический дом», так его называют горожане. Лет сто ему. А ратуша? В таком виде, как теперь, стоит сил с 1538 года — ценнейшая архитектурной реликвия…
По тому, как оживился Гудков, было видно, «сел» он на любимого конька. Зодчество было его увлечением, делом, которому при других обстоятельствах была бы посвящена жизнь.
— Ты ко мне заезжай почаще, — приглашал он Фомина, — я покажу тебе, брат, такие чудеса… Например, церковь Святого Сильвестрия, построенную в тринадцатом веке! А!.. Или здание Гаденштедтшес хауса… Дай бог памяти, 1543 года рождения. Но прекрасней всего этот замок. Сто двадцать метров над городом, смотрит на все свысока. Построили его в 1680 году, потом несколько раз перестраивали и окончательно реконструировали в 1883…
— Сколько же Вернигероде лет?
— Если верить летописи, городом он стал в 1229 году.
— До сих пор не понимаю, почему ты стал контрразведчиком?.. Ты же прирожденный архитектор, — рассмеялся Фомин.
— Женя, не смейся, и не дотрагивайся — это хрустальная мечта моей юности — так, кажется, говорил небезызвестный тебе Остап Бендер. Но, увы, если бы наши отцы и мы всегда делали то, что хотели, а не то, что диктовала жизнь и было нужно родной стране, людям… Тогда, дорогой, я, быть может, сейчас не сидел бы в этом городе. А ты в Энбурге. Больше тою, какой-нибудь герр Мольтке или Грабе наводил бы гитлеровский «новый порядок» в моем родном Владимире… Однако подъезжаем.
Несколько поворотов, и машина остановилась у полосатой будки. Часовой узнал Гудкова, поднял шлагбаум. Навстречу из дома вышел старший лейтенант.
— Что нового, Козлов? — спросил Гудков.
— Без перемен, товарищ майор. Продолжаем наблюдать за домом Клюге, ничего подозрительного не замечено. Заходил полицейский Краузе и просил передать вам, что недели две — три назад к его бабушке от имени Клюге заходил неизвестный, внимательно осмотрел дом, сад, подсобные строения и уехал.
— Любопытно. Очень любопытно. Это уже новое… Для чего приезжал сюда этот тип, как ты думаешь? — Гудков посмотрел на Фомина.
Тот пожал плечами.
— Не думает ли Клюге избавиться от своей виллы и стряхнуть прах с ног своих? Впрочем, нет. Вряд ли. Быть разъездным корреспондентом газеты — отличное прикрытие. И вилла, я думаю, тоже не помеха.
— Слишком мало мы пока знаем.
— Каким образом Клюге ухитряется так часто посещать Ганновер и даже жить в нем? Тебе это не кажется странным? Должен же он отчитываться редакции, где бывает… Впрочем, не будем гадать. Завтра, надеюсь, все выяснится. Сейчас восемнадцать часов. Не исключено, что еще сегодня он сюда заглянет… Подождем.
Дожидаться сигнала о появлении Клюге решили у Гудкова, благо дом его был рядом. За ужином, а потом за беседой и шахматами время летело быстро, незаметно опустил свой синий полог летний вечер. Жена Гудкова Мария Николаевна, не желая мешать друзьям, ушла отдыхать.
— Пожалуй, брат, ждать дольше нет смысла, — заметил Гудков.
— Да. Если за час — полтора ничего не прояснится, выедем в Берлин. К восьми, глядишь, и доберемся. Тебе, может быть, ехать со мной и не надо. Поручи кому-нибудь. Да и Касаткин в таких делах не новичок.
— Ладно, там будет видно. — И немного подумав: — Пожалуй, все же поеду я сам.
Они собрались и пошли в отдел.
— Все без изменения, товарищ майор, — доложил Козлов, когда Гудков с Фоминым пришли к дежурному. — Посты мы сменили. Оставили всего один, а со стороны сада сняли совсем.
— Правильно, — одобрил Гудков. — Но после шести утра восстановите, когда придет первый поезд. А сейчас вызовите Смирнова.
Смирнов не заставил себя ждать. Гудков объяснил капитану, что, если в их отсутствие появится Клюге, следует немедленно его задержать и доставить в Энбург.
— И пожалуйста, — попросил Фомин, — позвоните в округ, доложите, что мы выехали с Павлом Николаевичем в Берлин.
На автостраде Фомин включил приемник: зазвучала ленивая джазовая мелодия, долго играли какое-то печальное танго, его сменила бойкая ритмичная песенка, голос певца сопровождай переборы гитары и утробное урчание саксофона. Порой настройка сбивалась, и вместе с музыкой эфир приносил всплески разрядов, посвист, смех, разноязыкий говор.
