Лен Дейтон - Секретное досье
Я случайно сбил очки Толстяка, и они упали на пол. Одно стекло треснуло, но не вылетело из оправы. Под взаимные извинения мы оказались над Вечным городом. Ясно виднелись старые римские акведуки, равно как и бумажник моего соседа, поэтому я вытащил его и предложил Толстяку свое место.
— Ваш первый взгляд на Рим.
— Когда я буду в Риме…
При этих словах я направился в туалет и услышал его пронзительный смех. «Занято». Проклятие! Я заглянул в сверкающую хромом кухню. Никого. Я юркнул в багажную нишу. Просмотрел бумажник Толстяка. Пачка пятерок, несколько засушенных листьев, две чистые открытки с видами Мраморной арки, книжечка пятишиллинговых марок, несколько грязных итальянских банкнот и карточка «Дайнерс клаб» на имя Харрисона Б. Дж. Д. и несколько фотографий. Действовать приходилось быстро. Я увидел, что по проходу медленно движется стюардесса, проверяя пристяжные ремни пассажиров, и световые табло включились. «Не курить. Пристегнуть ремни». Она меня отсюда вышвырнет. Я вытащил фотографии — три паспортных снимка: темноволосый тип, с виду похожий на симпатичного биржевого маклера, фас, профиль и три четверти. Фото были другие, но мужчина был и моим красавчиком — таинственный Ворон. На трех других снимках тоже паспортного формата — фас, профиль и три четверти — был запечатлен темноволосый, круглолицый субъект с мешками под глубоко посаженными глазами за стеклами очков в роговой оправе. Подбородок с ямочкой выступал вперед. На обороте я увидел надпись: «5 ф. 11 д.; мускулистый, склонен к полноте. Видимых шрамов нет, волосы темно-каштановые, глаза голубые». Я снова посмотрел на знакомое лицо. Я знал, что глаза голубые, хотя снимки были черно-белые. Это лицо я видел и раньше, ибо почти каждое утро брил его. Я осознал, что Толстяк — тот жирный тип, который сидел в баре стрип-клуба, когда продавщица сигарет велела мне «уходить домой».
Я сунул фотографии на место, взял бумажник так, чтобы ладонь прикрывала его, и сказал «хорошо» протестующей стюардессе. Я вернулся на место, когда закрылки опустились и самолет вздрогнул, как легкоатлет Гордон Пири, вбежавший в набитую ватой комнату. Толстяк сидел на своем месте, мой кардиган свалился вниз, на мой кейс. Я быстро сел, пристегнулся. Теперь виден был железнодорожный вокзал, и когда мы выровнялись перед приближением, меня вдавило в пружины сиденья. Я увидел южную границу аэродрома, едва мы снизились, и за ярко-желтыми топливозаправщиками «Шелл» я заметил двухмоторный, с высоко расположенными крыльями «Граммен S2F-3». Белый, с квадратными черными буквами «NAVY»[8] на хвостовой части этого символа Америки.
Колеса коснулись бетонного покрытия. Нагнувшись, чтобы подобрать свой мохеровый кардиган, я забросил бумажник Толстяка под его сиденье. Теперь я увидел аккуратный разрез ножом на крышке моего нового кейса — так и не открытого. Не длинный, любительский разрез, но маленький, профессиональный, — так надрезают куриную тушку для потрошения. Как раз достаточный для исследования содержимого. Я откинулся назад. Толстяк предложил мне мятную жевательную резинку.
— Находясь в Риме, поступай как римляне, — изрек он; его глаза смеялись за треснутой линзой.
Римский аэропорт Фьюмичино — один из этих прямосторонних сооружений в духе «современной экономики». Я вошел через главный вход, ресторан находился слева, а вверх по лестнице справа — почтовое отделение и обмен валюты. Перебирая книжки в мягкой обложке, я услышал негромкий голос:
— Здравствуйте, Гарри.
Теперь меня зовут не Гарри, но в этом бизнесе трудно запомнить, было ли у меня вообще такое имя. Я обернулся — мой водитель в Лондоне. Твердый, костлявый череп, жидкие волосы уложены поперек него с помощью «Брилкрима». Глаза черные и глубоко утопленные в лицо, как отверстия дырокола. Подбородок отливал синевой и загрубел от ветра, дождя, муссона и сорока лет тщательного бритья. Черный галстук, белая рубашка и темно-синий плащ с погончиками на плечах. Если он принадлежал к экипажу, то снял погоны и не забыл оставить где-то форменную фуражку. Если нет, то ничего удивительного в том, что он выбрал повседневную униформу экипажей всех авиалиний мира.
Глаза его двигались поверх моего плеча, непрестанно наблюдая за окружающим. Ладонью правой руки он провел сбоку по голове, приглаживая и без того прилизанные волосы.
— Девятнадцатое место…
— Это проблема, — закончил я, придерживаясь фразеологии отдела. Вид у него был глуповатый. — А вы мне теперь говорите, — раздраженно сказал я. — Он уже вспорол мой ручной багаж.
— Ну, если жестянка все еще внутри…
— Жестянка внутри, — ответил я.
Он задумчиво потер сбоку подбородок.
— Садитесь последним на Бейрут. А это, — мы оба посмотрели на кейс, — предоставьте мне пронести через таможню. — Он попрощался и уже повернулся, чтобы уйти, но вернулся, решив ободрить меня. — Мы сейчас задерживаем багаж девятнадцатому месту, — сообщил он.
Поблагодарив его, я услышал, как объявили по-итальянски наш рейс.
Колизей — гнилой зуб Рима — провалился позади нас, белый, призрачный и грандиозный. Я проспал до Афин. Толстяк на борту не появился. Я чувствовал, что устал и меня переиграли. Снова заснул.
Проснулся я, чтобы выпить кофе, когда мы пересекали коричневый берег Ливана. Из синего Средиземного моря на него набегали тонкие полоски пенных волн. Я заметил, что со времени моего первого визита сюда в пору Мидуэя II[9] появилось много высоких белых зданий. Местность вокруг прибрежного аэропорта в основном неровная, так как сразу за аэропортом поднимаются округлые зеленые горы. Все горячее, сулит неприятности и очень старое.
Вежливые, похожие на солдат служащие в форме цвета хаки безукоризненным почерком начертали в моем паспорте справа налево строчку по-арабски и проштамповали его. Я прошел таможню и паспортный контроль.
Кинув сумку с одеждой в такси «мерседес» — пропустив два перед ним, — я вышел, дал водителю несколько ливанских фунтов и попросил подождать. Это был бандитского вида мусульманин в коричневой шерстяной шапке, ярко-красном кардигане и теннисных туфлях. Я бросился наверх. Рядом с музыкальным автоматом пил кофе «водитель». Он подал мне мой кейс, тяжелый коричневый сверток, тяжелый взгляд карих глаз, крепкий черный кофе. Все это я принял молча. Он дал мне адрес моей гостиницы в городе.
Спидометр «мерседеса» стоял на отметке почти семьдесят пять, пока по широкой современной дороге мы ехали сквозь густой лес из высоких пиний в город. В отдалении на склонах гор стояли кедры, национальный символ и неизменный предмет экспорта в течение более 5000 лет. «Итак прикажи нарубить для меня кедров с Ливана», — повелел Соломон и построил из них храм. Но моему водителю было все равно.
6
Водолей (20 января — 19 февраля). Чужая предусмотрительность поможет вам удивить противника.
Видимые в просветы между широкими пластинками жалюзи желтые и оранжевые оштукатуренные здания сговорились заслонить море. Тепло, середина дня, я вижу разбойника с черными усами, который жмет на клаксон розового «кадиллака»; причина его раздражения — ребенок, ведущий верблюда, страстного любителя деревьев акации. Через дорогу двое полных мужчин сидят на ржавых складных стульях, пьют арак и смеются; примерно в футе над их головами Насеру на цветной литографии не до смеха. В кафе эконом-размеров, двери которых так ловко устроены, что полная темнота утаивает от посторонних глаз внутреннюю отделку, подают эконом-порции такого же темного кофе с экзотическими пирожными из орехов и семян, залитых медом. Посетители — турки, греки, одетые, как левые банковские интеллектуалы, — находят свои места при свете музыкального автомата, битком набитого Ивом Монтаном и Сарой Воэн. Снаружи под слепящим солнцем старомодные трамваи выплевывают проворные мишени для «мерседесов»-такси. Темнокожие молодые люди с длинными черными волосами шествуют вдоль кромки воды в трусах, в которых, пожалуй, можно было бы спрятать расческу. Подо мной на улице двое юнцов на ржавых велосипедах едут, вдвоем держа длинный лоток с пресным хлебом, и едва не падают из-за обезумевшей собаки, которая в лае изливает страх и злость. На базарах мужчины из пустыни ходят среди менял — торговцев коврами и седлами для лошадей, верблюдов и велосипедов. В номере 624 солнечный свет плотно лежит на ковре. По интеркому отеля крутят старые записи Синатры, но они проигрывают сражение с шумом кондиционера. В номере 624, который забронировал для меня отдел, имеются личная ванная комната, личный холодильник, весы, увеличительные зеркала, смягченная вода, телефон у кровати, телефон в ванной. Налив себе еще одну большую чашку черного кофе, я решил ознакомиться со своим багажом. Расстегнув «молнию» на синей сумке с вещами, я обнаружил легкий синий шерстяной костюм, пиджак из легкой жатой ткани в полоску, подержанный рюкзак, застегивающийся на «молнию» и с немыслимым количеством карманов. В боковых отделениях сумки лежали несколько новых белых и простых цветных рубашек из хлопка, пара простых галстуков — один шерстяной, другой шелковый, ремень из тонкой итальянской кожи и красные подтяжки; ох уж эта Элис, никогда своего не упустит. Мне начинала нравиться работа на УООК(П). В кейсе я нашел тяжелую жестяную коробку. Взглянул на этикетку. «WD 310/213. Бомба. Липкая». Тяжелый сверток, который передал мне мужчина в синем плаще, оказался конвертом, внутри коего находилась коричневая сумка на водонепроницаемой подкладке. Одна из тех сумок, что может лежать в кармане на спинке сиденья перед вами, когда в самолете вы ищете спички. Также сумки такого рода используют для перевозки своих маленьких «находок» экипажи самолетов, заправщики и инженеры от Рангуна до Рио. Пирожные, курица, шариковые ручки, колоды карт, сливочное масло — сброшенный за ненадобностью груз авиакомпаний. В этой лежал безударный «смит-и-вессон» со встроенным в рукоятку предохранителем, шесть заполненных патронами камор. Я попытался вспомнить правила, касающиеся обращения с пистолетами незнакомых систем[10].
