Ушли клоуны, пришли слезы… - Зиммель Йоханнес Марио
— Иногда и четыре. При неблагоприятных обстоятельствах, как в данном случае, например, — сказал Гольдшмид. — Что вообще с Харальдом случилось?
— Ты меня спрашиваешь?
— У него организм изношен, словно у столетнего старика. Никаких резервов. В этом вся опасность. Как он мог дойти до такой жизни, Ян?
— После убийства профессора Гельхорна у нас у всех нервы ни к черту. И физически никто из нас не на высоте. Ты говоришь, организм предельно изношен? Нет, не знаю почему, просто не представляю…
Может быть, Хольстена что-то мучило, подумала Норма. Душа изболелась? Или он боялся чем-то выдать себя? Он — предатель? А если да, что произойдет теперь?
— Ждать здесь смысла нет, — сказал Гольдшмид. — Если он выдюжит, переведем его в барокамеру. Поговорить с ним ты все равно не сможешь. И с Ханни, конечно, тоже.
— Мы будем в институте, — сказал Барски. — Там я и высплюсь. Фрау Десмонд с некоторых пор тоже живет в институте…
— Я знаю. Да, для вас самое лучшее сейчас — отдохнуть. У меня дежурство до восьми утра. Если с Харальдом что случится, я вам немедленно позвоню. Извините меня, фрау Десмонд. В таких передрягах до того психуешь, что выражаться по-человечески просто сил нет!
Гольдшмид встал.
— Я провожу вас до лифта, — сказал он.
И снова к подъезду клиники с воем подъехала карета «скорой помощи», а за ней — другая.
Не успели они войти в кабину лифта, как к Гольдшмиду подбежала одна из двух сестер, которые пили с ним кофе.
— Доктор, вас немедленно вызывают в приемный покой! Привезли тяжелобольного!
— О’кей, о’кей, — сказал Гольдшмид. — Я спущусь вместе с вами.
Барски нажал на кнопку первого этажа.
— Тяжелая ночь, — сказал он.
— С чего ты взял? — удивился молодой врач, продежуривший уже двадцать часов. — Сегодня, можно сказать, тишь и благодать.
Как только они вышли из лифта, услышали из динамика голос дежурного по клинике:
— Доктор Гольдшмид! Доктор Гольдшмид! Немедленно явитесь в приемный покой. Доктор Гольдшмид…
— Мне надо в цоколь, — сказал врач. — Привет, до скорого!
— Ты обязательно позвонишь?
— Не сомневайся. — Гольдшмид махнул рукой и сбежал вниз по лестнице.
Барски с Нормой неторопливо прошлись по освещенной неоновым светом площади между высотными зданиями. Было по-прежнему тепло.
— Какое звездное небо, — сказал Барски.
Норма промолчала.
— Ужасно много звезд.
— Будем надеяться, с Хольстеном ничего такого не случится, — сказала Норма.
— Да, — сказал Барски, — будем надеяться.
— Ян!
— Что?
— Нет, ничего, — сказала Норма.
— Я понимаю.
— Правда?
— Правда.
Он взял ее под руку.
— Вы когда-нибудь видели такое высокое и звездное небо?
7
— Как себя чувствует доктор Хольстен? — спросил Сондерсен.
— Плохо, — сказал Барски, — я был у него утром. Лежит в барокамере. Меня не узнал. Врачи поначалу ничего определенного мне не говорили. Потом пришел мой старый знакомый. «Плохи у него дела», — сказал.
— Но поправится? — спросил Алвин Вестен.
Барски пожал плечами:
— Если суждено — поправится.
— А его жена? — спросил Сондерсен.
— У нее тоже был. Ей дали такой сильный транквилизатор, что она будет долго спать.
Было около десяти утра двадцать седьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Сондерсен позвонил Барски и попросил его с Нормой приехать в десять утра в полицейское управление. Туда же приедет и Вестен. Надо обменяться информацией. И лучше всего сделать это в полицейском управлении, сказал Сондерсен. Кабинеты его специальной комиссии на шестнадцатом этаже.
Людей в коридорах почти не видно — субботний день. На шестнадцатом этаже все двери из непрозрачного стекла с алюминиевыми ручками. На одной приклеена бумажка. Кто-то зеленым фломастером написал: «Спецкомиссия. Цирк „Мондо“».
Они вошли. Перед пишущей машинкой сидел мужчина в рубашке с подвернутыми рукавами и печатал двумя пальцами. При виде их поднял голову.
— Вы кто?
— Фрау Десмонд и доктор Барски. Нас ждет господин Сондерсен.
Мужчина поднялся и открыл перед ними дверь в другой кабинет.
— К вам, господин Сондерсен, — сказал он.
Криминальоберрат стоял посреди кабинета. Вид у него был какой-то помятый. Здороваясь с Нормой и Барски, он вымученно улыбался.
— Хорошо, что вы здесь, господин Вестен уже приехал. Прошу вас…
Он прошел в смежную комнату, обставленную со спартанской строгостью. Несколько огромных шкафов с папками и картотекой. Письменный стол. В углу у окна — круглый столик, четыре стула, узкий диван. Чтобы не слепило солнце, жалюзи опущены.
— Норма, дорогая! — Вестен встал и обнял ее.
На нем был легкий костюм стального цвета, нежно-голубая рубашка и темно-синий галстук. Он был свеж и подтянут, как всегда. Все сели. Первым делом Сондерсен и Вестен поинтересовались состоянием здоровья Хольстена. На письменном столе лежала утренняя газета. Заголовок гласил:
«Спор в бундестаге об атомной электростанции Каттенон».
— Что опять случилось? — спросила Норма.
— Вчера бундестаг и бундесрат обсуждали проблемы, связанные с пуском французской атомной электростанции. Жаркие были дебаты, — сказал Вестен.
— И что выяснилось? — спросила Норма.
— Что после переговоров между двумя государствами безопасность атомной электростанции гарантируется. Только и всего.
— Великолепно! — сказала Норма. — Сколько всяких проблем. Из заводских труб постоянно поднимается дым, который разносится по всей стране, и в воздухе появляются радиоактивные элементы. Но на это мы закрываем глаза. А какую опасность для мира представляет собой СПИД? А сколько отравленных продуктов? Сама земля отравлена. Сколько в ней цезия! Дизельные грузовики тоже могут стать возбудителями рака, зато налоги на них резко снижены. А вонючие свалки, а захоронения отходов АЭС! А дыры в озоновом слое! А загрязнение Северного моря! А омертвевшие реки? Господи! Где написано, что в воде могут или должны жить рыбы? Так что нечего устраивать трагедии из-за поисков нового оружия для Soft War. Мы сами по себе подохнем!
Она взялась за сумку, но Сондерсен предупредил:
— Никаких диктофонов!
— Еще до знакомства с вами, доктор Барски, я проконсультировался в Бонне со сведущими людьми, — сказал Вестен. — И тогда все настоятельно советовали фрау Десмонд держаться подальше от истории с цирком «Мондо». Помнишь, дорогая?
Норма кивнула.
— Теперь мы знаем куда больше, чем раньше. Господину Сондерсену тоже удалось кое-что выяснить в Висбадене. В конце концов мы четверо должны четко представлять себе план дальнейших действий — особенно после встречи с Ларсом Беллманом и его откровений. Кто начнет, господин Сондерсен, вы или я?
— Вы, — сказал сотрудник ФКВ.
Алвин Вестен положил ногу на ногу.
— Итак, в предместье Бонна я встретился с моим другом. Я подумал, что лучше всего будет сразу рассказать ему о нашей беседе в Берлине. Мой друг помолчал немного, а потом шепотом сказал: «Ну зачем я буду врать тебе, Алвин…»
— Ну зачем я буду врать тебе, Алвин, — сказал его друг. — Враньем делу не поможешь. Твой Беллман прав. Нам самое время выбираться из атомной спирали.
— Нам?
— В том числе и нам тоже! Всем! Мы в НАТО, в западноевропейском военном союзе. Но и страны Варшавского Договора находятся в таком же положении. Самые способные и поэтому наиболее ответственные генералы и военные эксперты обоих лагерей пришли к выводу, что необходимо отказаться от постоянной гонки атомных вооружений, то есть выкарабкаться из атомной спирали. Тем самым они как бы признали, что необходимо искать новые системы оружия. У нас пока достаточно людей, которые молятся на атомную бомбу, на атомное оружие и межконтинентальные ракеты.
Вестен понимающе наклонил голову.
— Мне вспомнилось так называемое «нулевое решение». Если я в чем ошибусь, поправь меня. НАТО предложило «нулевое решение» довольно давно. В чем его смысл? Запад отказывается от ракет средней дальности, которые размещены в разных странах, — в том случае, если Советы тоже пойдут на это. Стратеги НАТО придумали это, втайне надеясь, что Советы никогда на это не согласятся. А теперь, они, похоже, согласны. И сразу же не кто иной, как немецкие политики подняли дикий вой, взывая к американцам: ни в коем случае не убирайте ракеты средней дальности! Только вы их уберете, как Советы сразу на нас и обрушатся, потому что у них есть тактические ракеты и межконтинентальные, которыми они нас и достанут.
