Р. Шулиг - "Белые линии"
Тут актер спрыгнул с подмостков в зал и, сопровождаемый светом прожектора, стал прохаживаться между столиками. Обращаясь к зрителям, он небрежно бросал им в лицо сатирические строки стихов:
Пой, игрищ раздувай разгул,В литавры бей, труби в рожок,Чтоб развеселых фарсов гулВстряхнул уснувший городокИ каждый деньги приволок!С колодой карт крапленых, верныхВсех обери! Но где же прок?Все, все у девок и в тавернах![12]
Он дошел до столика в углу, где жались над первой в жизни рюмкой вина молоденькие паренек и девчонка, которым было лет по пятнадцати. Освещенные лучом прожектора, они, конечно, засмущались, не зная, куда девать глаза и руки.
Актер видел их смущение, но, несмотря на это, продолжал:
Пока в грязи не потонул,Приобрети земли клочок,Паши, коси, трудись, как мул,Когда умом ты недалек![13] —
И пошел, сопровождаемый светом, дальше.
Они, наверное, были ему благодарны за то, что он хоть ненадолго, всего на несколько секунд, задержался возле их столика. Полумрак скрыл их. Голос актера звучал издалека и уже не был адресован им лично.
Но все пропьешь, дай только срок, —Не верю я в мужей примерных, —И лен, и рожь, и кошелек, —Все, все у девок и в тавернах![14]
Паренек, когда они остались за своим столиком опять вдвоем, проговорил:
— Он бесподобен, правда? Спасибо Павлу, что он нас сюда пригласил. Подожди, ты еще услышишь, как поет Ева.
Девушка, однако, не разделяла его восторга. Она неожиданно спросила:
— Слушай, сколько у тебя?
Паренек заметно испугался. Его наличные были, конечно, мизерные, и он, разумеется, подсчитывал в уме, сколько могут стоить в этом изысканном заведении их две рюмки вина, и боялся осрамиться перед девушкой, которую сюда затащил. Нащупав кошелек, чтобы убедиться, что он при нем, юноша спросил:
— Чего?
— Времени сколько?
Он ответил с облегчением:
— Сейчас десять минут девятого. Что ты все дергаешься?
И тогда она призналась:
— Я к тому, что меня папа убьет, если узнает, что я здесь. Дома я сказала, что мы идем с агитбригадой... в дом пенсионеров.
Стойка бара поэтического кафе представляла собой уютный красочный уголок, отделенный полупрозрачным занавесом из бусинок на длинных нитках от основного зала, в котором в роли Франсуа Вийона выступал сейчас актер Водваржка. Там сидели на высоких стульях всего два посетителя: редактор и критик Дагмар Неблехова, с бледным лицом, в несколько эксцентричном модном костюме, и поэт Павел Данеш. Владелец заведения, он же бармен, Роберт Сганел, элегантный мужчина с проседью в волосах и с одухотворенным лицом, доливал им коньяк в пузатые коньячные рюмки. Налив и себе, он чокнулся с Данешем и сказал:
— Вы были бесподобны, маэстро. Восхитительны!
Неблехова улыбнулась и подняла вверх большой палец:
— Первоклассно! Просто отлично!
Данеш уже давно потускнел после своего вступительного слова и, хотя похвалы были ему приятны, выглядел поникшим. Отяжелевшим языком он спросил:
— Никто не заметил?
— Чего?
— Что перед этим я полдня пил.
Неблехова живо заверила его:
— Нет, Павел, наоборот! В речи прозвучало нечто особое, неповторимое... А кстати, почему ты, собственно, пил? Что случилось?
С трагическим пафосом Данеш признался:
— Она выгнала меня!
Неблехова не приняла его трагизма и весело засмеялась:
— Опять?
Однако Данешу было не до смеха. Он опрокинул в глотку рюмку коньяку и театрально произнес:
— На этот раз навсегда. Наверное, не могла простить, что я умнее, чем она... Я потом всю ночь стоял под ее окнами... Свистел, просил, но она не сжалилась, не открыла... Между нами все кончено. Окончательный разрыв...
Неблехова деловито опровергла:
— Глупости! Этих «концов» было уже несколько, и всегда потом опять все начиналось сначала.
— Нет! На этот раз все! Я ее так ненавижу, Даша!.. И при этом жить без нее не могу... Я привык к ее духам, настроениям, истерии, разгульному образу жизни. Она приковала меня к себе. И теперь, когда я на дне, когда я не могу без нее написать ни строчки... она просто вышвырнула меня на улицу... Что мне теперь делать, скажи?.. Что мне еще остается?.. Вот это?! — Он вытащил из кармана браунинг и положил его перед собой, бормоча: — Убить себя... Или ее... Или нас обоих? Это, наверное, было бы лучше всего, правда?
Сганел и Неблехова остолбенели. Неблеховой потребовалось отпить коньяка, чтобы прийти в себя. И только после этого она сказала:
— С ума сошел? Спрячь! Кто тебе его дал? Ферда?
Сганел испуганно спросил:
— У вас хотя бы есть удостоверение на это, дружище?
Данеш патетически произнес:
— Зачем? Есть вещи, границы и реки, для которых паспорта не нужно. Только монету под язык. Для Харона...
Неблехова холодно одернула его:
— Оставь свое глупое кривляние, прошу тебя, и спрячь эту штуку. Я не люблю такие жесты. Ни к чему.
— А что «к чему»?
— Перестань ломать комедию и действуй.
— Как?
— Иди к ней в гардеробную. Проси у нее прощения.
— Она меня вышвырнет.
— Не сдавайся. Ты должен ее уговорить, ты же умеешь. Только что ты уговорил двести человек, почему бы тебе не уговорить теперь всего одну женщину? Она всегда перед выступлением нервничает и потому постарается от тебя побыстрее избавиться. Требуй тогда от нее ключ от квартиры, и она даст тебе его в конце концов.
— А потом?
— Ночью она придет после представления домой, уставшая, обессилевшая, и найдет тебя в постели. Как ты считаешь, что она сделает? Приляжет.
Данеш, удивленный и обрадованный ее словами, поцеловал Дагмар и с благодарностью прошептал ей на ухо:
— Умница!
Неблехова усмехнулась. Она не нуждалась в его оценках. Себя она знала.
— Иди-иди!
И тут вмешался Сганел:
— А эту штуку оставь здесь!
Он хотел было забрать у поэта браунинг, однако Данеш оказался проворнее. Он схватил оружие, повернул стволом себе в лицо и положил палец на спусковой крючок.
— Наоборот. Именно мне это сейчас и нужно, шеф... — проговорил он и нажал на спусковой крючок.
Они перепугались, Однако выстрела не последовало, только на конце ствола затрепетал крохотный огонек. Это была зажигалка. Данеш спокойно закурил сигарету, которую самовольно взял из сумочки Дагмар, и, сказав женщине:
— Заплати за коньяк! У меня ни гроша, — удалился.
Неблехова возмущенно бросила ему вслед:
— Мерзавец!
Певица Ева Моулисова действительно нервничала. Она сидела в гардеробной перед зеркалом в костюме средневековой французской шалуньи-кокотки, глубоко затягиваясь, курила крепкие сигареты и уже в сотый раз подправляла грим, подкрашивала губы и, волнуясь, скороговоркой повторяла текст.
Она смотрела в зеркало, и отчаяние охватывало ее. Нет, она уже немолода, ее кожа сереет и увядает, возле рта появляются морщинки, фигура теряет стройность... Короче говоря, от былой красоты почти ничего не осталось. А когда-то было достаточно ее улыбки и плавного покачивания стройных бедер, чтобы публика не дышала и сидела как зачарованная.
Теперь Ева вынуждена была электризовать публику глубиной и опытом своего искусства, силой своей души заставлять людей верить, что тело ее все еще красиво.
Ева знала это и поэтому очень нервничала.
Когда она увидела Данеша позади себя в зеркале, она резко обернулась и почти истерически взвизгнула:
— Кто тебя сюда пустил? Что тебе надо? Денег? Не дам. Ты меня уже достаточно обобрал. Так что тебе нужно?
— Ничего! Тебя!
Эта наглость ее взбесила.
— Катись отсюда! Убирайся, мерзавец!
Он картинно упал перед ней на колени:
— Мы ведь не можем вот так разойтись... Прости меня, Ева...
Она овладела собой, перестала на него кричать, хотя ее рука с сигаретой дрожала.
— Говорю тебе, убирайся... Я должна сосредоточиться, мне через минуту выходить на сцену... У нас с тобой все кончено... Уходи!
Она отвернулась от него опять к зеркалу и скорее делала вид, чем гримировалась на самом деле. Однако он остался стоять на коленях у ее ног и даже осмелился погладить ее бедро.
— Я всю ночь простоял под твоим окном, Ева...
Но это не тронуло ее. Без всякого сочувствия, холодно оттолкнула она его руку и сказала:
— Знаю. Что дальше?
Он вскочил, как будто его ударили.
— Ты знала?.. Ты это знала?! — Он задохнулся от обиды. — Ты, наверное, на меня даже и смотрела?.. Из-за занавески... со злорадством... подло... Ты видела, как я страдаю... как терзаю себя... и не открыла?
Она не поверила его страдальческому тону, поскольку знала его, и презрительно бросила:
— Шут! Комедиант!
