Анатолий Чехов - Кара-курт
— До свиданья, Андрей Петрович...
Мимо капитана она прошла так, словно его здесь и не было.
— Вот это сюрприз! — проводив ее взглядом, сказал Ястребилов. — Эх, Самохин, Самохин... Такой вечер испортил. А еще замполит. И с этой девочкой тоже. Ты научил ее рапорт Акиму Спиридоновичу написать? Что тебе от капитана Ястребилова надо?
Андрей не ответил.
— Ну, что ж, — как-то остро глянув на него, сказал Ястребилов. — Уж поскольку ты меня осчастливил, осчастливлю и я тебя. Зайдем ко мне в кабинет, ручаюсь, будет интересно...
Самохин не знал, что задумал капитан, но, почувствовав угрозу в его тоне, молча прошел вслед за ним в канцелярию комендатуры.
Ястребилов повернул ключ в замке, пояснил:
— Не хочу, чтобы помешали. Зачем спорить о взглядах на жизнь невинной девочки? Есть дела поважнее...
Андрей по-прежнему молча наблюдал за комендантом.
— Прошу ответить честно и откровенно. — Ястребилов сделал значительную паузу: — Какие у вас были отношения с вашим бывшим начальником штаба Павлом Ивановичем Богдановым?
— Мы вместе служили на западной границе, а затем попали в один и тот же госпиталь.
— Богданов прислал письмо на имя командира, то есть на мое. Когда я ознакомился с ним, я решил показать его прежде всего вам и больше никому не показывать.
Открыв сейф, он достал распечатанный конверт, вынул из него вчетверо сложенный двойной листок бумаги в косую линейку, исписанный каллиграфическим почерком, отогнул назад сверху и снизу те строчки, которые, по его мнению, Самохину не следовало читать, протянул Андрею. Он так крепко держал письмо, словно боялся, что Самохин схватит его и уничтожит.
«Считаю своим долгом сообщить вам, — прочитал Андрей, — что вышеозначенный старший лейтенант Самохин А. П. а) высказывал резко-критические настроения в адрес нашего высшего главнокомандования; б) при выполнении мною приказа по поводу расстрела изменника Родины оказал противодействие; в) хранит немецкую карту пограничного района, неизвестно как к нему попавшую. Сейчас, когда Родина в опасности, такие подозрительные личности, как вышеупомянутый Самохин А. П., должны подвергаться тщательной проверке, о чем вам и сообщаю. К сему капитан Богданов Павел Иванович».
— Ну и что же? — спокойно спросил Андрей.
— Как что? — искренне удивился Ястребилов. — Вы что, недопонимаете значение этого письма?
— Наверное, недопонимаю.
— У вас действительно была немецкая карта?
— Она и сейчас есть.
Ястребилов молча развел руки, как будто хотел сказать: «Ну, батенька мой, тогда ты совсем дурак».
— Зачем же вы ее оставили? — с тайной радостью воскликнул Ястребилов.
— Очень просто. Я ею пользовался, когда выходили ил окружения. Своя сгорела на заставе.
— А эта и сейчас у вас?
— Даже с собой.
— Давайте уберем в сейф, если она вам так дорога. Но в руках у вас ни один человек не должен ее видеть. Не все так относятся к вам, как я...
Самохин спокойно отклонил предложение Ястребилова:
— Зачем же в сейф? — сказал он. — Этак я и вас под монастырь подведу. Я, конечно, последую вашему совету и куда-нибудь спрячу карту, но расстаться с нею не могу: на этой карте весь наш путь отчаянно трудных первых дней...
— Хорошо, — согласился Ястребилов. — Будем считать, что никакого разговора у нас не было. Вы мне ничего не говорили, я — вам. Вот только письмо капитана Богданова я все-таки положу в сейф, уничтожить его не могу. Знаете, могут сработать мелочи, пустые формальности. Писарь штаба отослал подтверждение, сообщил Богданову входящий номер. Знает он также и то, что письмо передано мне. Богданов может запросить, какие приняты меры... Мало ли что ему придет в голову. Запрос опять-таки попадет ко мне. Я, конечно, отвечу как подобает... Не могу же я ставить под удар товарища по службе...
Андрей быстро обдумывал создавшуюся обстановку. Он получил недвусмысленное предупреждение: «Смотри, замполит Самохин, нишкни, ходи по веревочке. Пикнешь — под трибунал: письмо-то в сейфе лежит! Туда же присобачим и посещение старухи Сюргуль, странное поведение дочери Хейдара Дурсун, преподнесенные за Хейдара овечки тоже чего-то стоят. Хочешь оправдывайся, хочешь молчи, а пришить злоупотребление служебным положением очень даже можно, если не больше...»
— А ведь я не боюсь вас, Ястребилов.
В окно оба увидели, что, направляясь в канцелярию, двор пересекает старший лейтенант Кайманов.
Подойдя к двери, Ястребилов повернул ключ в замке, открыл дверь, сказал неопределенно:
— Худой мир, каким бы он худым ни был, все лучше доброй ссоры. Умные люди только так и поступают...
Спустя минуту в канцелярию вошел Кайманов.
— Что вам удалось установить, товарищ старший лейтенант? — официально спросил у него Ястребилов.
— Есть вполне резонное мнение, — ответил Яков, — что вся эта канитель с Сюргуль и ее поездкой за кордон с предполагаемой переправой Белухина — всего лишь отвлекающий маневр. Едва ли Фаратхан доверит такого «пассажира» глупой и вздорной старухе. Надо искать другие решения.
— Кое-кто уже нашел, — заметил Ястребилов.
— Кто, если не секрет?
— Мы с лейтенантом Овсянниковым.
— Ну что ж, Овсянников упустил Белухина, Овсянников его и нашел, по крайней мере знает, как его взять. А почему он нам ничего не сказал?
— Кому положено знать, тому Овсянников сказал.
— То есть вам, — уточнил Самохин.
От обычной вкрадчивой манеры Ястребилова не осталось и следа. Сверля Кайманова сузившимися глазами, он принялся отрывисто и четко бросать слова, будто вбивать гвозди в стену:
— Я требую, чтобы все нити этого дела были в моих руках. Проводником с «эпроновцем» пойдете лично вы в помощь лейтенанту Овсянникову. Брать будем, как только выйдут в назначенный пункт. Операцией командую я. Дополнительный инструктаж — завтра на месте. Сейчас привезут Махмуда-Кули.
— Товарищ капитан, — стараясь говорить спокойно, ответил Кайманов. — -Проводником я пойду, но, посудите сами, какой из меня проводник, когда от меня вместо полынного дыма «Шипром» пахнет. Махмуду-Кули я слово давал, что о «переправе» будем знать только мы двое. Лишь на этих условиях он согласился работать...
В словах Якова был резон, но Ястребилов закусил удила:
— Что вы мне антимонию разводите с вашим Махмудом-Кули! Перед пособником бандитов обязательства выполнять?
— Он пособник не бандитов, а наш, на нас работает. Тот самый винтик, на котором уже закрутилось хорошо налаженное дело. Четверых нарушителей с ходу без звука взяли, неизвестно, сколько еще возьмем.
Ястребилов вытянулся в струнку, встал по стойке «смирно», приложил руку к козырьку фуражки:
— Товарищи командиры, приступайте к выполнению моего приказа.
Выйдя на крыльцо комендатуры, сбежал со ступенек, направился к автобусу, в котором уже разместились девушки, отъезжающие на фронт.
Андрей вышел вслед за ним проводить Марийку...
Ястребилов, проводив медсестер, остался во дворе комендатуры, Самохин, пригласив с собой Кайманова, прошел в канцелярию, снял трубку телефона, попросил дежурного по штабу округа:
— Соедините меня с бригадным комиссаром Ермолиным.
Услышав в трубке привычное «Ермолин слушает», попросил его принять по возможности быстрее, коротко рассказал, в чем дело.
Ермолин молчал некоторое время, затем ответил: «Хорошо, приезжайте. У нас тоже есть для вас задание, причем весьма серьезное. Лично вам я должен буду задать несколько вопросов. Выезжайте в штаб вместе с Каймановым».
«Ястребилов уже успел... насчет Богданова, — подумал Самохин. — Ну что же, тем лучше, по крайней мере разговор будет доведен до конца.»
— Поедем, Петрович, вместе, — сказал Кайманов. — Чует мое сердце, наломал дров павлин... Черт знает что! — сказал вдруг Кайманов и, ничего не объясняя, выскочил во двор.
В ворота комендатуры въехал «газик», из которого вышел, озираясь, староста проводников Махмуд-Кули. Со всеми знаками внимания и уважения встретил Кайманов старого йоловчи, но Махмуд-Кули выглядел мрачнее тучи.
— Зачем позвал, Ёшка? — испытующе глядя на Кайманова, спросил тот. — Ты думаешь, чем больше я буду сюда ездить, тем больше мне будут доверять? Думаешь, нет людей, которые за мной следят? Ты, наверное, ничего не думаешь?
За Якова ответил Ястребилов, иронически встретивший Махмуда-Кули.
— Переведите ему, товарищ старший лейтенант: если у нас что-нибудь сорвется с паролями, встречами и маршрутами, ваш Махмуд-Кули поплатится головой.
— Не надо переводить, — с достоинством ответил Махмуд-Кули. — Я хорошо понимаю по-русски. Жалко мне тебя, Ёшка, и мои мысли о тебе. Я думал, ты — мужчина, ты оказался хуже болтливой бабы. Начальник, — он обернулся к Ястребилову, — я думал, ты позвал меня нарушителей ловить, а ты хочешь меня за решетку сажать. Давай, сажай! Там Махмуд-Кули будет тебе полезней. Махмуд-Кули ничего больше не скажет. Махмуд-Кули ничего больше не знает. Нет больше Махмуда-Кули.
