Р. Шулиг - Белые линии
— Прощайте! — И она исчезла в темноте.
Он в отчаянии хотел крикнуть ей вслед: «Ганка!» — но из горла у него вырвался лишь какой-то неопределенный звук, похожий на кашель.
Земан озабоченно наклонился к нему:
— Как дела, Ирка? Хочешь пить?
Открыв глаза, Градец увидел, что он лежит на какой-то кровати под затененным торшером и над ним склонились Земан и Вильде. Ирка с трудом выдавил:
— Два билета на завтра на вечер... на «Берлинер ансамбль»...
— У него, наверное, температура. Бредит, — испуганно произнес Земан.
Вильде, однако, с ним не согласился:
— Да нет, непохоже, мыслит здраво... Что с билетами сделать?
— Прикрепите их булавкой... под левое первое сиденье... в третьем вагоне... в пятом по порядку поезде метро... на Темпельхоф...
Вильде ответил:
— Все сделаю! Будь спокоен!
9Выйдя в антракте в фойе, публика еще раз услышала из репродуктора популярную песенку Мэкки Ножа из «Трехгрошовой оперы».
У акулы остры зубы,Нипочем их не сочтешь,У Мэкхита нож, как бритва,Только где он, этот нож?[4]
Очевидно, постановщики стремились удержать зрителя в атмосфере спектакля.
Компания Хэкла прогуливалась в антракте, переполненная впечатлениями. Арнольд Хэкл был в одном из своих самых безупречных смокингов и седыми висками и бородкой с проседью скорее напоминал американского актера, чем представителя английской текстильной фирмы в западноберлинском заведении сомнительной репутации. Рядом с ним шла Ганка Бизова в великолепном вечернем туалете. Своей вызывающей красотой Ганка привлекала внимание всех мужчин. В целом это была интересная пара, будто сошедшая со страниц модных западных журналов. Третьим был доктор Салаба. Он чувствовал себя непомерно счастливым оттого, что имеет возможность сопровождать их. Хэкл предложил Салабе сигару, закурил сам и веселым голосом заметил:
— Это наиболее гениальная украденная комедия про воров, какие я знаю.
— Как, простите?.. — удивился доктор Салаба.
— Ведь эту пьесу написал англичанин, некий Хей.
Ганка не переносила его язвительного остроумия, которое он сегодня с особым удовольствием демонстрировал. Поэтому она мягко заметила:
— Оставь это, Арни, дорогой!
Однако Хэкл не позволил себя остановить. Наоборот, было похоже, что ему хочется выговориться именно при ней.
— Господин Брехт как писатель вообще смахивает на коммуниста. Что не украдет, того не имеет. И, как истинный марксист, все это теоретически обоснует. Пользуется тем, что создано другими... — Хэкл повернулся к доктору Салабе: — Точно так же, как у вас. Господин Гадек, мой английский шеф, мне рассказывал, как вы с естественной беззастенчивостью забрали у него в сорок восьмом году его фабрику.
У доктора Салабы перехватило дыхание. С такой жестокостью и язвительностью Хэкла, который обычно по отношению к нему вел себя корректно, Салаба столкнулся впервые. Он тут же огляделся, не слышал ли кто-нибудь здесь, на территории ГДР, эти сентенции Хэкла, и лихорадочно стал соображать, что ему ответить и как поступить в данной ситуации. Но Ганка опередила его:
— С твоей точки зрения, Арни, получается, что самый рьяный коммунист жил у вас, в Англии.
Хэклу нравились эти интеллектуальные споры с Ганкой, поэтому он отреагировал охотно и быстро:
— Кого ты имеешь в виду? Маркса?
— Нет. Шекспира, — с превосходством усмехнулась Ганка. Это показалось Хэклу немного нелепым, и он ухмыльнулся:
— Ого!
— Он тоже все сюжеты и завязки своих пьес, — элегантно расправлялась с ним Ганка, — заимствовал у других авторов. Главным образом, из античности. А написал он их много.
Хэкл шутливо поднял руки, сдаваясь:
— Никогда не выбирайте себе в возлюбленные чрезмерно интеллигентную женщину, пан Салаба, потому что она вас уложит на лопатки раньше, чем вам это удастся сделать с ней.
Ганка быстро взглянула на свои золотые наручные часы и с усмешкой сказала:
— В этом я не совсем уверена, Арни!
В квартире Хэкла над баром «Белые линии» как раз в этот момент лязгнула последняя задвижка в двери неприступного сейфа, и бронированная дверца открылась. Полутьму комнаты нарушало лишь мигание уличных неоновых ламп и свет фонарика Збышека Броневского. Фотограф даже вспотел от напряжения и спешки — ведь ему пришлось подпиливать ключи, полученные от Градеца. Из бара доносился пьяный рев Фанты, Бема и других членов персонала Хэкла, смех и визг манекенщиц. Они обычно устраивали такие грандиозные кутежи, карусели, как говорил Гонзулка, когда Хэкл уезжал куда-нибудь на вечер или на ночь. Броневский знал, что у него будут спокойные условия для выполнения этого опасного дела. И тем не менее он торопился. Конечно, он испытывал страх, так как ясно представлял себе, что бы с ним стало, если бы его здесь обнаружили. Броневский быстро обшарил ящики сейфа и в одном из них обнаружил наконец папку с надписью: «Летей», «Белые линии»...
Разумеется, Хэкл ничего не знал об этом и поэтому не понял суть реплики Ганки. Он наклонился, чтобы с любовью и смирением побежденного поцеловать ей руку. Пан Салаба рассмеялся. Благодаря последнему каламбуру Хэкла он мог наконец проявить свое остроумие.
— У нас говорят, — продолжая смеяться, сказал он, — что глупая девка в постели лучше всего: она хоть ни о чем не спрашивает!
Подобная шутка в присутствии Ганки была столь бестактной и неприятной, что Хэкл счел нужным выказать Салабе свое презрение. Он повернулся к нему спиной, как к пустому месту, и, ничего не говоря, нежно взял Ганку под руку.
— В целом ты, безусловно, права, милая. Это действительно замечательная постановка и замечательная пьеса. Здесь собрался цвет не только восточной, но и нашей, западной интеллигенции. Мне думается, это хорошо, что нас здесь видят.
Они прохаживались как двое влюбленных, а пан доктор Салаба покорно следовал за ними.
Хэкл раскланивался во все стороны. В то время было очень модно посещать театр «Берлинер ансамбль» на другом берегу Шпрее, так как в этом странном поделенном городе не было границы и сюда каждый вечер прибывали дипломатические машины, английские и французские военные, которые интересовались театром и искусством, — короче, там собиралась культурная элита двух миров. И это особенно вдохновляло Хэкла на упражнения в язвительном остроумии.
— Видимо, к полному столу и свободе творчества следует идти на Запад, но за культурным богатством — на Восток. Здесь в самом деле есть люди, имена которых для культуры кое-что значат...
Но вдруг светская улыбка сползла с лица Хэкла. Он увидел мужчину, которого хорошо знал по Праге. Это был капитан Ян Земан, оживленно беседовавший с кем-то в группе мужчин. Хэкл не мог знать, что все эти люди — участники конференции криминалистов, которые пришли посмотреть нашумевший спектакль. Ганка тоже узнала Земана, и сердце ее сжалось. Однако Земан не обращал на них внимания, и они благополучно прошли бы мимо, если бы пан доктор Салаба не закричал радостно:
— А-а-а, вы тоже здесь, пан Земан? Как чувствует себя ваш коллега? Он уже в порядке?
Земан не ответил. Он только мельком глянул на Салабу и, холодно кивнув ему, снова отвернулся к собеседникам. Хэкл тихо, с раздражением спросил Салабу:
— Вы знаете этого человека?
Доктор Салаба, ничего не подозревая, откровенно признался:
— Разумеется!
— В таком случае, пан Салаба, — сказал Хэкл холодно и угрожающе, словно хлопая бичом, — я начинаю думать, кто вы такой на самом деле и не попался ли я на вашу удочку.
Доктор Салаба испугался. Такого поворота дел он совершенно не ожидал. Он пытался что-то возразить, выяснить, но Хэкл больше уже не обращал на него внимания. Подойдя к гардеробу, он попросил принести одежду и помог Ганке надеть манто из серебристой лисицы.
— Твоя шубка, дорогая!
Ганка послушно оделась и осторожно спросила:
— У тебя что-нибудь случилось, Арни?
Хэкл вместо ответа коротко сказал:
— Едем домой!
Броневский продолжал свою работу с ощущением того, что это рискованное предприятие закончится благополучно и он доведет дело до конца. Общество внизу в баре теперь уже совсем перепилось и было совершенно неспособно заметить, что делается наверху, в квартире Хэкла. А Хэкл был, согласно обещаниям Градеца, где-то далеко. Броневский разложил документы операции «Белые линии» на столике, зажег настольную лампу и начал старательно фотографировать лист за листом. Он был примерно на середине работы, когда внизу, в доме, неистово зазвонил звонок. Броневский мгновенно погасил лампу, подскочил к окну и выглянул из-за занавески. Перед домом стоял «мерседес» Хэкла, у входа маячил сам шеф и яростно, настойчиво звонил. В доме быстро зажегся свет, кто-то побежал по ступенькам открывать дверь. У Броневского на лбу выступил холодный пот, и он в отчаянии, по-старинному выругался:
