Роберт Ладлэм - Патрульные апокалипсиса
— Да, сэр?
— Закажите мне билет на самолет до Сентралии, в Иллинойсе, или до ближайшего к нему города. Естественно, на вымышленное имя. Я надеюсь, вы мне его сообщите.
— На какое время, господин директор?
— Сразу после полудня, если получится. Потом соедините меня с женой. Я не вернусь домой к обеду.
* * *Клод Моро изучал копию сообщения из Нюрнберга, расшифрованное досье на некого доктора Ханса Траупмана, главного хирурга нюрнбергской больницы.
«Ханс Траупман родился 21 апреля 1922 года в Берлине; сын двух врачей, Эриха и Марлен Траупман; рано проявил высокий коэффициент умственного развития, согласно записям, сделанным еще в начальных классах школы...»
Далее в досье говорилось об академических достижениях Траупмана, о коротком периоде участия в гитлерюгенде по указу фюрера, о работе после медицинского колледжа в Нюрнберге в качестве врача в Sanitatstruppen — медицинских частей вермахта.
«После войны Траупман вернулся в Нюрнберг, где прошел подготовку и стал специализироваться в нейрохирургии. Сделав за десять лет несчетное количество операций, он стал ведущим нейрохирургом страны, если не всего свободного мира. О его частной жизни известно мало. Он был женат на Эльке Мюллер, брак расторгнут через пять лет, детей нет. С тех пор он живет в роскошной квартире в самом модном районе. Нюрнберга. Богат, часто обедает в самых дорогих ресторанах и любит давать чрезмерные чаевые. Круг друзей обширен: от коллег-врачей до политиков из Бонна и многих знаменитостей кино— и телеэкрана. Вкратце его можно назвать бонвиваном с такими талантами в медицине, которые позволяют ему вести экстравагантный образ жизни».
Моро снял трубку и нажал на кнопку прямой связи с их человеком в Нюрнберге.
— Да? — ответили по-немецки.
— Это я.
— Я послал вам все, чем мы владеем.
— Нет, не все. Раскопайте все, что сможете, об Эльке Мюллер.
— О бывшей жене Траупмана? Зачем? Это уже в прошлом.
— Потому что именно она ключ ко всему, идиот. Развод через год-другой — это понятно, через двадцать лет — вполне допустимо, но только не через пять. За этим что-то кроется. Делайте, как я сказал, и как можно скорее пришлите мне материал на нее.
— Это же совсем другое задание, — запротестовал агент в Нюрнберге. — Она теперь живет в Мюнхене под своей девичьей фамилией.
— Мюллер, конечно. Адрес у вас есть?
— Естественно. — И агент Второго бюро дал ему адрес.
— Тогда забудьте о предыдущем задании. Я передумал, Предупредите Мюнхен, что я вылетаю к ним. Хочу сам повидать эту леди.
— Как скажете, но я думаю, вы с ума сошли.
— Все с ума сошли, — парировал Моро. — В такое уж время живем.
* * *Самолет Соренсона приземлился в Маунт-Вернон, в Иллинойсе, примерно в тридцати милях к югу от Сентралии. По поддельным водительским правам и кредитной карточке, предоставленным отделом консульских операций, он взял напрокат машину и, придерживаясь маршрута, любезно растолкованного ему служащим прокатного агентства, поехал на север. В консульском отделе его предусмотрительно снабдили картой Сентралии с четко отмеченным адресом: Сайпрес, дом № 121 и с указателями, как добраться до 51-го шоссе. Двадцать минут спустя Соренсон ехал по тихой, окаймленной деревьями улице, выискивая дом 121. Улица эта была типична для Центральной Америки, только другой, канувшей в Лету, эпохи. Здесь преобладали постройки для крупной буржуазии в стиле Нормана Рокуэлла: просторные дома с солидным крыльцом, множеством решеток, даже с креслами-качалками. Легко было себе представить, как хозяева, удобно устроившись в них, попивают днем чай со своими соседями.
Наконец он увидел почтовый ящик с номером 121. Правда, дом отличался от других. Не по стилю или размеру, а чем-то иным, едва уловимым. Чем же? Да окнами, догадался директор отдела консульских операций. На всех окнах второго и третьего этажей были задернуты шторы. Даже огромное, из нескольких стекол окно эркера цокольного этажа, окаймленное двумя вертикальными прямоугольниками из витражного стекла, наглухо закрывало жалюзи. Создавалось впечатление, что в этом доме посетителей не особенно жалуют. Уэсли попытался прикинуть, попадет ли он в эту категорию или дело обернется еще хуже. Он припарковал машину перед домом, вышел и направился вверх по бетонной дорожке. Поднявшись по ступенькам крыльца, он позвонил.
Дверь открылась, и на пороге появился худощавый старик с редеющими седыми волосами и в очках с толстыми стеклами.
— Я вас слушаю, — сказал он тихим дрожащим голосом с едва заметным акцентом.
— Меня зовут Уэсли Соренсон, я из Вашингтона, мистер Шнейдер. Нам надо поговорить, можно здесь, но хорошо бы в более благоприятной обстановке.
Глаза у старика расширились, а лицо сразу осунулось. Он несколько раз попытался что-то сказать, но язык его не слушался. Наконец он обрел дар речи:
— Вы так долго меня искали... Это было так давно... Входите, я ждал вас почти пятьдесят лет... Проходите, проходите, на улице слишком тепло, а кондиционер стоит дорого... Ну теперь-то уж все равно.
— У нас с вами не такая уж большая разница в возрасте, господин Шнейдер, — заметил Соренсон, входя в большую викторианскую прихожую и вслед за воспитателем зонненкинда направляясь в затемненную гостиную, обставленную чересчур мягкой мебелью. — Пятьдесят лет не такой уж большой срок для нас обоих.
— Могу я вам предложить шнапса? Честно говоря, я и сам бы не отказался от рюмки-другой.
— Немного виски, если есть. Хорошо бы бурбон, но это не важно.
— Это важно, и он у меня есть. Моя вторая дочь замужем за одним из членов семьи Каролайн, так он предпочитает эту марку... Садитесь, садитесь, а я исчезну на пару минут и принесу нам выпивку.
— Спасибо.
Директор отдела консульских операций вдруг подумал: а не стоило ли ему запастись оружием. Слишком уж он спокоен — давно не участвовал в боевых операциях. А старый сукин сын, между прочим, мог сейчас пойти за своим. Но Шнейдер вернулся с серебряным подносом, рюмками и двумя бутылками и под одеждой, похоже, ничего не прятал.
— Так нам будет легче разговаривать, nicht wahr? — сказал он.
— Странно, что вы меня ждали, — заметил Соренсон, как только появились напитки: его — на кофейном столике, Шнейдера — на подлокотнике кресла напротив. — Вы ведь сами сказали, столько лет прошло.
— Мы с женой в молодости принадлежали к ярым фанатикам Германии. Все эти факельные шествия, лозунги, эйфория от сознания, что мы раса истинных хозяев мира. Все это было очень соблазнительно, и нас соблазнили. Нашу миссию придумал для нас сам легендарный Генрих Гиммлер, который мыслил «перспективно», как сейчас говорят. Я уверен, он знал, что войну мы проиграем, но был абсолютно предан идее о превосходстве арийской расы. После войны мы делали то, что нам приказывали. И даже тогда мы все еще верили в великую Германию.
— Поэтому вы подали прошение, добились иммиграции некой Жанин Клуниц, затем Клунз, и удочерили ее?
— Да. Она была необычным ребенком, намного умнее нас с Иоганной. Едва ей исполнилось восемь или девять, за ней стали приезжать каждый вторник по вечерам и увозить куда-то, где ее — скажем так — знакомили с доктриной.
— Куда увозили?
— Мы не выясняли. Поначалу девочку развлекали, угощали сладостями, мороженым, ну, и все такое прочее, пока надевали ей идеологические шоры на глаза. А позднее, повзрослев, она заявила нам, что ее воспитывают в духе нашего «славного наследия». Это ее формулировка, мы-то, естественно, знали, что это значит.
— Почему вы мне сейчас об этом рассказываете, мистер Шнейдер?
— Потому что живу в этой стране уже пятьдесят два года. Не могу сказать, что она само совершенство, ни одна нация не может этим похвастать, но тут лучше, чем там, откуда я приехал. Знаете, кто живет через улицу от меня?
— Откуда мне знать?
— Гольдфарбы, Джейк и Найоми. Евреи. И они были нашими с Иоганной лучшими друзьями. А вниз по улице — первая черная пара, купившая здесь дом. Мы с Гольдфарбами устроили им новоселье, и все соседи пришли. А когда у них на лужайке подожгли крест, мы все объединились, разыскали этих хулиганов и добились суда над ними.
— На программу «третьего рейха» это мало похоже.
— Люди меняются, поверьте, все мы меняемся. Так о чем вы хотите у меня узнать?
— Сколько вы уже не поддерживаете связи с Германией?
— Mein Gott, да эти идиоты все еще звонят мне два-три раза в год. Я им твержу, что уже старик и давно пора оставить меня в покое, я не имею к ним никакого отношения. Однако все бесполезно: мои данные у них, наверно, в компьютере, или еще какая-нибудь там новомодная машина отдает им приказы. Вот они и следят за мной, не отпускают, угрожают все время.
— Имен никаких?
— Одно знаю. Тот, кто звонил в последний раз, приблизительно месяц назад, истерично орал, что какой-то герр Траупман может отдать приказ, чтобы со мной расправились. «Зачем? — спросил я. — Я и так скоро умру, и тайна ваша умрет со мной!»
