Кен Фоллетт - Трое
Все федаины были мертвы.
Дикштейн, не поднимаясь с колен, в изнеможении опустил голову. Через несколько секунд, поднявшись, он посмотрел на своих людей.
– Где остальные? – спросил он.
Фейнберг как-то странно глянул на него.
– Кто-то на верхней палубе, думаю, что Шапир.
– А остальные?
– Вот и все, – сказал Фейнберг. – Все остальные погибли.
Дикштейн привалился к переборке.
– Какой ценой… – прошептал он. И глядя сквозь выбитый иллюминатор, он увидел, что уже занялось утро.
Глава семнадцатая
Год тому назад лайнер ВОАС, в салоне которого Сузи разносила обед, внезапно без всяких видимых причин стал терять высоту над Атлантическим океаном. Пилот включил надпись: «Пристегнуть ремни!». Сузи ходила по проходу, помогая людям закрепиться в креслах, и повторяла: «Всего лишь небольшая воздушная яма», – и в то же время в голове у нее крутилась мысль: «Мы погибнем, мы все погибнем».
Сейчас она чувствовала себя точно так же.
Поступило краткое послание от Тюрина: «Израильтяне нападают…» – и затем молчание. Может, в эту минуту Натаниеля уже застрелили. Он мог получить ранение, его могли захватить в плен, его могли убить; но, терзаясь этими мыслями, Сузи вынуждала себя одаривать радиста «Большой Улыбкой» компании ВОАС и восхищаться:
– Ну, до чего у вас сложная работа.
Радистом на «Карле» был крупный седоволосый человек из Одессы. Звали его Александр и он говорил на вполне сносном английском.
– Эта аппаратура стоит сто тысяч долларов. Вы знакомы с радио?
– Немного… я была стюардессой. – Она сказала «была» без задней мысли, удивившись, неужели она в самом деле была ею в настоящей жизни? – Я видела, как экипаж пользовался рацией. И знаю какие-то основы.
– По сути, тут четыре рации, – объяснил Александр. – Одна настроена на маяк «Штромберга». Одна слушает Тюрина на «Копарелли». А эта запасная. Вот смотрите.
Он показал ей шкалу, по которой медленно ползала стрелка.
– Она ищет передатчик и останавливается, когда найдет его.
– Невероятно! Это вы сами все придумали?
– К сожалению, я всего лишь радист, а не изобретатель.
– То есть, вы можете работать на любой из этих четырех раций – стоит только поставить на «Передачу»?
– Да, азбукой Морзе или голосом. Но, конечно, речью тут никто не пользуется.
– Наверно, надо долго учиться, прежде чем стать радистом?
– Не очень. Выучить азбуку Морзе нетрудно. Но чтобы быть судовым радистом, надо уметь ремонтировать аппаратуру. – Он понизил голос. – А радист КГБ должен кончить разведшколу. – Он засмеялся, и Сузи присоединилась к нему, думая в то же время: «Объявись же, Тюрин», и, наконец, ее желание исполнилось.
Когда началась передача, Александр начал было ее записывать и тут же повернулся к Сузи.
– Это Тюрин. Позовите, пожалуйста, Ростова.
Сузи неохотно покинула мостик, потому что хотела знать, что радировал Тюрин. Она спустилась в кают-компанию, надеясь найти Ростова за чашкой крепкого черного кофе, но там его не было. Спустившись на нижнюю палубу, она прошла к его каюте и постучала.
Она услышала несколько слов по-русски, которые приняла за разрешение войти.
Сузи открыла дверь. Ростов стоял в трусах, моясь в тазу.
– Тюрин передает, – сказала Сузи, поворачиваясь, чтобы уходить.
– Сузи.
Она развернулась.
– Что бы вы сказали, если бы я застал вас в белье?
– Я бы вас послала.
– Подождите снаружи.
Она закрыла двери, думая: так мне и надо. Когда он вышел, Сузи извинилась. Он натянуто улыбнулся.
– Я не должен был позволить себе такие непрофессиональные действия. Пошли.
Она последовала за ним в радиорубку, которая находилась сразу же под мостиком, рядом с капитанской каютой. Поскольку радиоаппаратура занимала много места, как объяснил Александр, ее нельзя разместить на мостике, так что такое расположение общепринято. Сузи прикинула, что такой подход обеспечивает добавочные меры предосторожности, чтобы к рации никто не имел доступа, хотя на судне половина моряков, а другая половина – агенты КГБ.
Александр перевел сообщение Тюрина. Он протянул его Ростову, который зачитал текст по-английски.
«Израильтяне взяли «Копарелли». На подходе «Штромберг». Дикштейн жив».
Сузи испытала огромное облегчение. Ей пришлось сесть, потому что ноги ее не держали.
Никто не обратил на нее внимания. Ростов уже составлял ответ Тюрину:
«Сближение с вами предполагается к шести часам завтрашнего утра».
Облегчение покинуло ее, и Сузи подумала: «О, Господи, что же мне теперь делать?»
Нат Дикштейн молча стоял, надвинув на глаза старую морскую фуражку, пока капитан «Штромберга» читал заупокойную молитву по погибшим, перекрикивая вой ветра, гул дождя и моря. Один за другим, зашитые в парусину, тела канули в черные глубины моря: Аббас, Шаррет, Поруш, Гибли, Бадер, Ремес и Жаботинский. Семь ребят из двенадцати погибли. Уран – самый дорогой металл в мире.
Раньше состоялись и другие похороны. Четверо федаинов остались в живых – трое раненых, а у одного сдали нервы в бою и он спрятался. После того, как их обезоружили, Дикштейн разрешил им похоронить своих погибших. Им пришлось изрядно потрудиться – в море отправились двадцать пять трупов. Они торопливо провели церемонию похорон под взглядами – и автоматами – оставшихся в живых израильтян, которые понимали, что вынуждены оказать врагам такую любезность, но она им не нравилась.
Тем временем капитан «Штромберга» перенес к себе на борт все корабельные бумаги и документы. Команда плотников и отделочников, которых взяли на борт именно для такого случая, спешно принялась переоборудовать «Копарелли» в «Штромберг», заделывая следы разыгравшегося боя. Дикштейн потребовал уделить основное внимание тем разрушениям, которые видны с палубы: остальное может подождать, пока они не окажутся в порту. Они заделывали и закрашивали пробоины, ремонтировали мебель, вставляли стекла и меняли искореженные рамы и косяки, которые безжалостно выдирались с обреченного «Штромберга». Маляр, висящий в лебедке за бортом, закрасив название «Копарелли», на его месте выводил «Ш-т-р-о-м-б-е-р-г». Закончив с бортом, он принялся за надстройку и трубу. Те спасательные шлюпки «Копарелли», которые уже не подлежали ремонту, были выкинуты за борт, а на их месте оказались шлюпки «Штромберга». Новый масляный насос, который по указанию Коха доставил «Штромберг», был поставлен на «Копарелли».
Работа была прекращена только для церемонии похорон и, как только капитан произнес последние слова прощальной молитвы, закипела снова. Ближе к концу дня ожил двигатель. Дикштейн стоял на мостике, когда капитан приказал поднять якорь. Команда «Штромберга» быстро освоилась на новом корабле, который был копией предыдущего. Капитан проложил курс и отдал «полный вперед».
Все почти кончено, подумал Дикштейн. «Копарелли» исчез: по всем приметам судно, которое сейчас легло на курс, было «Штромбергом», а он законным образом принадлежал «Сейвил шипинг». У Израиля будет свой уран, и никому в голову не придет, откуда он взялся. Все, участвовавшие в этой операции, получили свое – все, кроме Педлера, который пока еще считается законным владельцем урановой руды. Он – единственный человек, который еще может разрушить весь замысел, если будет излишне дотошным и враждебным. Папагополусу еще придется иметь с ним дело: Дикштейн мысленно пожелал ему удачи.
– Мы на курсе, – доложил капитан.
Взрывник в штурманской повернул ручку своей машинки, и все, столпившиеся на палубе, устремили взгляды на опустевший «Штромберг», который виднелся в миле от них.
Раздался мощный глухой гул, подобно грому, и «Штромберг» осел в середине корпуса. Его топливные баки занялись пламенем, отсветы которого отражались в низких вечерних облаках. Дикштейн ощутил возбуждение и легкую тревогу при виде такой величественной гибели судна. «Штромберг» начал тонуть, сначала медленно, а потом все быстрее. Вот и корма ушла под воду, через несколько секунд погрузилась носовая часть: труба еще несколько секунд виднелась над водой, как вскинутая рука утопающего человека, а потом исчезла и она.
Дикштейн чуть заметно улыбнулся и повернул голову.
До него донеслись какие-то звуки. Капитан тоже их услышал. Они склонились с крыла мостика и только тут все поняли.
Столпившиеся внизу на палубе люди аплодировали.
Франц Альберт Педлер сидел в своем офисе на окраине Висбадена и задумчиво почесывал снежно-белую голову. Телеграмма от «Ангелуцци и Бьянко» из Италии, которую перевела с итальянского его секретарша-полиглот, была совершенно недвусмысленная и, с другой стороны, абсолютно непонятная. В ней говорилось:
«Будьте любезны, как можно скорее сообщите о новой дате прибытия урановой руды».
