Р. Шулиг - Белые линии
Голан что-то смущенно пробормотал и вернул открытки Салабе:
— Нет, спасибо, не надо. Вы очень любезны...
Салаба понял:
— Да, ведь у вас нет денег?! Спокойно, сейчас все устроится. Положитесь на меня. Пошли. — И он потащил Голана с собой в бар.
Градеца, видевшего все с противоположной стороны улицы, эта сцена позабавила. Когда чехи скрылись в баре, он напоследок окинул взглядом улочку, принарядившуюся, будто дама, собирающаяся на бал, в разноцветные огни и сияющие витрины и рекламы. Убедившись, что никто в бар не идет и все спокойно, Градец двинулся вперед. Броневский, увидев его, немедленно окликнул:
— Вы желаете увидеть прелестных девушек? Настоящий секс. Посетите демонстрацию мод. Взгляните на эти фото. Настоящий секс, не правда ли?
Однако, к его удивлению, Градец тихо по-чешски произнес:
— Мне бы лучше фотографии... из Арнема.
Броневский опешил и, немного помолчав, по-польски обронил:
— Идите в бар. Как только начнется программа, я приду...
Переступив порог ночного заведения, Градец словно окунулся в мешанину музыки, выкриков, громкого говора, смеха, свиста, топанья, аплодисментов. Полутьму, царившую в зале, в ритме музыки рассекали кроваво-красные пучки прожекторов. Окутанные облаками сизого сигаретного дыма, на демонстрационные подмостки вышли полуобнаженные манекенщицы.
Получилось так, что из-за отсутствия свободных мест Градецу пришлось сесть к двум чехам, которых он незадолго до этого видел входящими в бар. За их столиком оказалось единственное свободное место в зале, переполненном пестрой толпой пожилых любителей пива, американских солдат, интеллектуалов, хиппи, эмигрантов и других завсегдатаев. Ирке в общем-то было все равно, где сидеть, потому что в таком гвалте не было слышно даже собственного голоса. Несмотря на это, доктор Салаба все же попытался с Градецем заговорить на чешском языке:
— Вот это жратва, да?
Градец не реагировал, тогда Салаба попробовал спросить по-немецки, потом по-английски, по-французски.
Когда Градец и на это не клюнул и продолжал сидеть с невозмутимым, каменным лицом, Салаба с удовлетворением заявил приятелю:
— Я говорил вам, что это датчанин или финн, короче — северянин. Это видно по его типичной северной физиономии. Что ж, отлично. Можно хоть свободно побеседовать. Вообще мне нравится здесь, на Западе: никто тут чешского не понимает, поэтому у человека возникает эдакое прекрасное ощущение безопасности, раскрепощенности и свободы.
Голан, проявив патриотизм, спросил:
— А что, дома вы всего этого не ощущаете?
— Там немножко сложнее, — хохотнул Салаба. — Разве вы не знаете старую народную мудрость? Когда собираются три чеха, один из них обязательно полицейский...
Бедняге было невдомек, до какой степени он сейчас был близок к истине. Градеца их диалог развлекал, несмотря на всю серьезность стоящей перед ним задачи. И дело не только в этом — информация, которую он получал от соседей, становилась все интереснее. Салаба сказал Голану:
— ...Пока не забыл, насчет западных марок. Как только появится пан Хэкл, мы обо всем договоримся, дадим ему свои кроны...
— У меня с собой вообще нет чехословацких денег, — испугался Голан.
Салаба только фыркнул от такой наивности:
— Это и так ясно! Подпишите небольшую расписку, подтверждение, что вы ему в Праге положите на банковский счет под номером таким-то, он вам скажет, столько-то и столько, а он вам эту сумму моментально выдаст в марках.
Голана такой вариант, разумеется, очень привлекал, хотя душу одолевали сомнения и страхи.
— Пан Салаба, я вижу, вы это хорошо придумали, но мне бы не хотелось влипнуть в какую-нибудь историю. У меня это все сложнее, чем у вас. Дело в том, что я журналист, корреспондент нашего телевидения, я здесь как официальный представитель и решительно не могу брать какие-либо обязательства, поймите меня правильно...
Доктор Салаба пришел в негодование:
— Я вам так скажу: оставьте политику в покое! Кто здесь говорит о каких-то обязательствах? Пан Хэкл абсолютно корректный торговец, не имеющий ничего общего с политикой. Он длительное время жил в Праге, полюбил нас, чехов, так, что завел себе подругу-чешку, вы ее увидите. Он всегда мне говорит: «Сам не пойму, пан Салаба, почему я с вами, чехами, так сентиментален».
Градец рад был послушать и дальше любопытные рассуждения пана Салабы, если бы сзади него вдруг не прозвучало:
— Идемте, у меня есть прелестные фотографии. Понимаете? Секс настоящий, очень пикантные...
Градец встал и пошел следом за Броневским. Он еще услышал, как пан Салаба бодро заметил Голану:
— Видите, подобные вещи этот датчанин понимает. Одним словом, датчане порядочные свиньи!
У Броневского все выглядело так, как и за кулисами любого салона мод: вешалки с рядами приготовленных туалетов, зеркала, столики с гримом, типичный женский беспорядок, второпях разбросанные сумки, туфли, черные чулки, бюстгальтеры и пояса для чулок. В темном углу за ширмой у Броневского была маленькая фотолаборатория с увеличителем, бачком для проявления пленок и сохнущими на веревках негативами. Он провел сюда Ирку Градеца через маленькую дверь за стойкой бара и по-польски спросил:
— Кто тебе дал этот пароль?
— Друг.
— Чего хочешь?
Градец с опаской оглянулся:
— Не выйти ли нам лучше на улицу?
Броневский угрюмо ответил:
— Нет, здесь безопаснее. Здесь на тебя никто не обратит внимания. Все привыкли, что я сюда вожу клиентов. — До Броневского дошло, чего может опасаться Градец, поэтому он с усмешкой его успокоил: — Можешь тут без опаски говорить обо всем. Здесь нет никаких подслушивающих устройств, никаких чужих ушей. Чтобы тебе было спокойнее, можем включить вот это... — Он повернул выключатель висящего на стене театрального репродуктора, и в лабораторию ворвался шум, музыка и рев из бара.
Градец еще минуту колебался, потом шепотом произнес:
— Речь идет о некоторых списках.
— О каких?
— О тех, что у Хэкла наверху в сейфе.
— Что там такое?
— Не знаю, — искренне признался Градец. — Хэкл привез их из Лондона.
— От офицеров английской секретной службы?
— Видимо.
— И что ты теперь хочешь от меня? — холодно и враждебно спросил Броневский.
— Можешь ты мне их переснять? Конечно, чтобы никто этого не заметил.
Броневский вскочил:
— Ты с ума сошел?! Я себе не враг, а это ведь пахнет могилой. Если уж на то пошло, скажи, как я до них доберусь?
— Я принес тебе ключи от сейфа, — ответил Градец. — Вот они!
Он вынул из кармана коробочку с двумя ключами, еще поблескивающими свежеобработанным металлом, и положил ее перед Збышеком на стол. Броневский, однако, к ключам не притронулся, лишь хмуро смотрел на них. Градец вынул из кармана миниатюрный фотоаппарат:
— И еще возьмешь вот эту игрушку. Обладает исключительной светосилой. Для освещения достаточно настольной лампы или карманного фонаря. Так как? Сделаешь? — Градец положил перед Броневским пачку банкнотов. — Получишь хорошие деньги, а это задаток. И то твое дело с Польшей... будет урегулировано!
Броневский все еще молчал, потом процедил сквозь зубы:
— А если я сейчас позову Хэкла, они тебя прикончат. Исчез бы ты без следа, и мне бы было спокойно.
Градец понял, что Броневский говорит серьезно. Однако он, не подавая виду, настаивал:
— Мне сказали, что на тебя можно положиться... И что ты ничего не боишься...
На это Броневский упрямо буркнул:
— Смерти боится каждый!
Градец почувствовал, как у него на лбу помимо его воли выступил пот, но не хотел его вытирать, чтобы поляк не подумал, что он испугался. Между ним и Броневским возникла стена враждебности и недоверия, добром это не могло кончиться, и Ирка уже проклинал ту минуту, когда влез за кулисы, потому что убежать отсюда невозможно... Пока он лихорадочно соображал, что предпринять, в гардеробную влетели запыхавшиеся манекенщицы и начали торопливо переодеваться в вечерние туалеты. Та, у которой угол с гримом и барахлом был как раз за ширмой, вдруг нервно взвизгнула:
— Кто там у тебя, Збышек?
— Клиент.
— Вышвырни его! Я не могу переодеться. Ты ведь знаешь, что я не терплю мужиков!
— Успокойся, Зузка, — ласково попросил Броневский, — он отвернулся. — Старательно задернув ширму, Броневский пояснил Градецу: — Это моя сестра. Благородная полька. В старой Польше ей бы в пояс кланялись, целовали бы ручки, называли бы ее вельможной пани. А здесь, чтобы не сдохнуть с голоду, она вынуждена показывать этим болванам бедра... — Эта картина вызвала у поляка такую злобу и ненависть, что он решительно спросил: — Можешь так устроить, чтобы завтра вечером Хэкла не было дома?
Градец понял, что его шансы растут.
— Да, будь уверен!
Броневский взял со стола ключи, фотоаппарат и деньги и засунул все в боковой карман своей ливреи.
