Лен Дейтон - Рассказ о шпионе
Мы все обиделись на эти слова потому, что они были неучтивыми и задевали всех нас. Нас интересовало, как он мог такое сказать.
Ярко-красная экспортная модель ХКЕ — и как я не догадался. Он выскочил из машины, как олимпийский чемпион в барьерном беге, мягко пожал мне руку, взяв за локоть так, что я не мог ответить на рукопожатие.
— Поезд, должно быть, пришел раньше расписания, — обиженно сказал Шлегель. Он посмотрел на свои большие часы с несколькими циферблатами. По таким часам можно засекать время подводных соревнований. На нем были черные брюки, башмаки ручной работы, шерстяная рубашка, точно цвета его автомобиля, и блестящая зеленая развевающаяся куртка с большим количеством изображений Мики Мауса на рукавах и на груди.
— Я испортил вам воскресенье, — сказал он. Я кивнул. Он был небольшого роста, полноват, грудь выпирала как у всех атлетов такого роста. Красная рубашка и манера склонять набок голову делали его похожим на огромную хищную красногрудую малиновку. Он обошел машину и, улыбнувшись, открыл мне дверцу. Извиняться Шлегель явно не собирался.
— Заедем домой, съедим по сэндвичу.
— Мне надо возвращаться, — неуверенно возразил я.
— Только по сэндвичу.
— Хорошо, сэр.
Он выжал сцепление и стал газовать на манер гонщиков. Он относился к машине так же, как, по моему мнению, относился к своим Ф-4 или Б-52, или к каким-то другим самолетам, на которых летал до тех пор, пока его не напустили на нас.
— Рад вас видеть, — сказал он. — Знаете, почему я это говорю?
— Изучаете кадры?
Он одарил меня улыбкой, говорящей: «Ты угадал, парень».
— Я рад вас видеть, — объяснял он медленно и терпеливо, — потому, что у меня не было возможности поговорить с вами или с Фоксуэллом о выполненном задании.
Я кивнул. Мне понравилось его заявление о том, что он рад меня видеть. Вы оцените заявление любого, кто заставит вас совершить путешествие в пустом поезде из Лондона в Литл Омбер в воскресенье.
— Чертов недоумок, — выругался он, обгоняя машину, идущую по разделительной полосе: водитель болтал с сидящими на заднем сиденье детьми.
Теперь, сидя рядом со Шлегелем, я видел, что искусственный загар был нужен, чтобы скрыть следы сложной хирургической операции на челюсти. То, что на расстоянии могло показаться следствием воспаления, оказалось крошечными шрамами, которые придавали одной стороне лица хмурое выражение. Иногда его лицо сморщивалось в любопытной, лишенной юмора улыбке, при этом обнажались зубы. Сейчас у него была именно такая улыбка.
— Могу представить, — начал он, — что говорят у меня за спиной: американский головорез, сотни операций во Вьетнаме. Возможно, даже говорят, что я был наемным убийцей. — Он сделал паузу. — Ведь говорят?
— Шепотом.
— А о чем еще шепчут?
— Говорят, что по очереди изучаете и оцениваете всех сотрудников. — Насколько я знаю, об этом не говорили, но мне была интересна его реакция.
— Как в данном случае?
— Поживем — увидим.
— Ха, — опять появилась его кривая усмешка. Мы проезжали деревню и он сбросил скорость. Деревня была классически английской: пять из шести магазинов продавали недвижимость. Такую истинно английскую деревню могли позволить себе только немцы, американцы и владельцы недвижимости. На дальнем краю деревни нам повстречались четыре местных жителя в воскресных одеждах. Они провожали нас взглядом. Шлегель лихо как в старых английских военных фильмах, отсалютовал им. Они кивнули и улыбнулись. Мы свернули с шоссе у пластикового указателя с надписью, выполненной старым английским шрифтом: «Вилла „Золотой акр“. Шлегель». Машина поднималась по крутому проселку, разбрызгивая из-под протекторов гравий и землю.
— Прекрасное место, — сказал я, но, казалось, Шлегель читает мои мысли.
— Когда я уходил в отставку, мне сказали, что я должен жить в пределах быстрой досягаемости НАТО по борьбе с подводными лодками, то есть здесь, вниз по дороге в Лонгфорд Магна. Ваше правительство не дает нам, американцам, покупать землю под жилье — и все по закону, по закону! А половина графства находится в руках одного англичанина, который у меня как бельмо на глазу. — Он нажал на тормоз и мы остановились в нескольких дюймах от входной двери. — Проклятый землевладелец!
— Вам еще не надоели жалобы Чеса на землевладельца, я надеюсь, — сказала появившаяся в дверях женщина.
— Моя жена Хелен. Где-то в доме еще две дочери и сын.
Шлегель припарковал машину у большого, крытого соломой коттеджа из бревен, белых от свежей штукатурки. Над дверью коттеджа висело неизвестное мне сельскохозяйственное орудие, а на клумбе перед домом стоял однолемеховый плуг. Дочери хозяина появились, когда я не прошел еще и половины пути от машины. Стройные, розовощекие, обтянутые джинсами и цветастыми свитерами из овечьей шерсти. Было трудно отличить мать от дочерей-подростков.
— Как здорово уложена солома на крыше, — восхитился я.
— Это пластик, — пояснил Шлегель, — настоящая солома собирает паразитов. Пластик чище, быстрее укладывается и дольше держится.
Вмешалась миссис Шлегель:
— Эй, Чес, ты должен был предупредить меня. Я ничего горячего на обед не приготовила.
— Ничего горячего, Хелен! Ты хочешь, чтобы у него был шок? Эти британцы не представляют себе обед без ростбифа.
— Достаточно будет сэндвича из бекона, латука и помидора, миссис Шлегель.
— Хелен, называйте меня Хелен. Я надеюсь, Чес не был слишком груб, говоря об англичанине-землевладельце.
Юг США — климат и ландшафт там идеально подходят для подготовки пехоты и авиаторов — сыграл свою роль в формировании характера американских военных. И поэтому именно там многие из них и находили себе жен. Но миссис Шлегель не относилась к южным красавицам. Она представляла новое поколение американок, со всей хрупкой свежей уверенностью этого осторожного племени.
— Ему придется быть намного более грубым, если он захочет меня обидеть… Хелен.
В гостиной был большой отапливаемый дровами камин, добавляющий приятный запах в воздух, нагретый центральным отоплением.
— Выпить хотите?
— Не откажусь.
— Чес сделал кувшин «Кровавой Мэри» перед тем, как ехать за вами. — Она больше не казалась молодой, но вы оценили бы этот вздернутый носик и веснушчатое лицо с рекламного проспекта «кока-колы». Девичьи улыбки, порванные джинсы, руки в карманах — все это делало мое пребывание здесь приятным.
— Звучит заманчиво, — сказал я.
— Вы, англичане… этот милый акцент. Такой трогательный. Ты понимаешь меня? — спросила она мужа.
— Мы пойдем в «нору», Хелен. Он принес мне кое-какой «утиль» из «конторы».
— Возьмите с собой выпить, — посоветовала миссис Шлегель. Она налила нам из замерзшего стеклянного кувшина. Я отхлебнул из своего стакана и закашлялся.
— Чес любит покрепче, — пояснила миссис Шлегель. В это время в комнату вошел малыш в рубашке а ля Че Гевара: руки растопырены, на ковер роняет комья земли, плачет. Голосок у него был высокий.
— Чаки! — мягко сказала миссис Шлегель, потом повернулась ко мне: — Думаю, здесь, в Британии, любая мать душу из ребенка вынет за такое.
— Нет, мне кажется, остались еще такие, кто не сделает этого, — возразил я. Мы слышали, как крик удалялся в сад и за дом.
— Мы будем наверху в «норе», — сказал Шлегель. Он уже ополовинил свой стакан, долил его и мне немного добавил. Я прошел за ним через комнату. Потолок пересекали деревянные брусья, украшенные медной конской упряжью. Я ударился головой о нижнюю сбрую.
Мы поднялись по узкой деревянной лестнице, скрипевшей под ногами. Наверху оказалась маленькая квадратная комната, на двери которой висела табличка из стамбульской гостиницы «Хилтон». «Не беспокоить», — гласила табличка. Шлегель открыл дверь локтем. Крик ребенка стал ближе. Шлегель замкнул дверь.
Он тяжело опустился в кресло и вздохнул. Лицо у него как бы сделано из резины, что хорошо подходит его привычке мять руками лицо, потирать нос, рот, как будто он хочет убедиться, что все мускулы слушаются его.
— Ненавижу землевладельцев, — сказал он, вперившись в меня немигающим взглядом.
— Не смотрите на меня, — попросил я.
— О, я ничего плохого не имел в виду. Черт, никто не примет вас за землевладельца.
— М-да, — я попытался, чтобы мой голос звучал безразлично.
Из окна «норы» был виден окружающий пейзаж. Вот группа тополей, лишенных листвы, если не считать букетиков омелы и птиц, отдыхающих на ветках, перед тем как спуститься вниз и попировать ягодами остролиста. Ворота на соседнее поле были открыты и была видна дорога, накатанная телегами и блестевшая льдом, уходящая за холм, над которым виднелась колокольня церкви Литл Омбера. Часы на колокольне пробили двенадцать. Шлегель посмотрел на свои часы:
