Йоханнес Зиммель - Пятый угол
Худощавый Георг Раддац опустил в карман свежее издание французского журнала «Регаль» с фотографиями обнаженных женщин, вскочил и щелкнул каблуками:
— Хайль Гитлер, господин зондерфюрер!
— Ефрейторы Раддац и Шлумбергер несут радиослужбу, господин зондерфюрер! — рявкнул венец, преувеличенно браво вытягиваясь по стойке «смирно».
Без сомнения странный зондерфюрер, порождение третьего рейха, с усмешкой ответил:
— Хайль Гитлер, олухи! Лондон слушали?
— Так точно, господин зондерфюрер! — отрапортовал венец. — Только что.
В течение недель эта троица встречалась ежевечерне в великолепно оборудованном немецком радиоцентре — и каждый раз, пока не пришли другие, использовала, хотя это было запрещено, принимающую станцию, чтобы послушать Лондон. Заговорил толстяк Шлумбергер:
— Черчилль толкал речугу. Мол, если итальянцы сейчас, когда Муссолини в дерьме, будут продолжать хороводиться с нами, то схлопочут по мозгам.
За пять дней до этого, 25 июля, король Италии Виктор-Эммануил приказал арестовать Муссолини. В тот же день были подвергнуты бомбардировкам Кассель, Ремшайд, Киль и Бремен.
— Ну и ну, теперь понеслось, — вздохнул Раддац. — Нам и так уж в России наподдали на Ладоге, и с Курской дуги мы драпанули. И в Сицилии итальянцам вломили по первое число.
Томас присел:
— А господа в Берлине готовы сломать себе шею. Все лезут и лезут.
Шлумбергер и Раддац, старые опытные военные эксперты, мрачно кивнули. О Томасе Ливене они кое-что разузнали. Им было известно, что в гестапо его пытали, прежде чем полковник Верте вызволил его из подвалов СД на авеню Фош и спас от верной гибели.
От ареста и ужасных допросов он к тому времени почти отошел. Только на различных частях тела оставались страшные шрамы, но они были скрыты под первоклассной одеждой, которой Томас вновь обзавелся.
Он объявил:
— Сейчас придут полковник Верте и капитан Бреннер. Могу ли я попросить вас зашифровать пока эту радиограмму, — и он выложил листок на стол перед Раддацем.
Берлинец прочитал и изумился:
— Ну и ну, каша заваривается все круче. Глянь-ка, Карл.
Венец прочитал и поскреб затылок. Его комментарий был краток:
— Нет, я отказываюсь.
— Не стоит, — сказал Томас. — Лучше зашифруйте радиограмму.
Ее текст звучал:
«соловью 17 — 1 августа между 23.00 и 23.15 над запланированным квадратом 167 мт бомбардировщик королевских ввс сбросит специальный контейнер с пластиковой взрывчаткой — взорвите 4 августа ровно в ноль часов понтонный мост между гаржилессом и эжузо — время соблюсти в точности — успехов — бакмастер».
— Приступайте, господа, — сказал Томас Ливен. — Что еще за недоуменные взгляды?
— Господин зондерфюрер снова издевается, Георг, — сказал венец. — На самом деле будут какие-нибудь задрипанные мостки, понял?
— Этот мост, господа, — с усталой улыбкой пояснил Томас, — через реку Крез ведет к национальному шоссе 20 и является одним из самых важных в центральной Франции. Он расположен на подъезде к Эжузо. Там находится плотина электростанции, снабжающей энергией значительную часть центральной Франции.
— И именно этот мост должен взлететь к чертям?
— На все воля Божья, — сказал Томас. — Долго же мне пришлось выбивать этот мост.
2Поисками подходящего моста Томас Ливен начал заниматься 4 июля 1943 года. В светлом летнем костюме, насвистывая, пребывая в превосходном настроении, он шагал по солнечному Парижу. Ах, эти бульвары с цветущими деревьями! Ах, эти уличные кафе с красивыми молодыми женщинами в коротких пестрых платьях. Экстравагантные шляпки! Обувь на толстой пробковой подошве! Аромат приключений, флирта, косметики и жасмина…
Париж 1943 года жил совсем как в мирное время. Когда в квартирах на сквере Булонского леса неожиданно гасло электричество, то это было ненадолго, а если раздавался шум закрывающихся жалюзи, то опускались они мягко, а не с железным грохотом.
Парижане, со свойственным им шармом, смирились с немецкой оккупацией. Процветал черный рынок. Мораль немецких вояк, соприкоснувшихся с этой жизнью, давала трещины. Однажды генерал фон Вицлебен со вздохом признал: «Французские женщины, французская кухня и французский менталитет добили нас. В принципе следовало бы каждые четыре недели менять расквартированные здесь части».
Самая мелкая сошка жила в Париже по-княжески! Вмиг усвоила различия между тончайшими сортами шампанского, в своей гостинице требовала цыпленка гарни, устриц поглощала дюжинами и познавала в нежных объятиях своих французских подружек, что умереть за фатерланд — не самое сладкое, что есть в жизни.
Главный штаб генерала фон Рундштедта, главнокомандующего группой войск «Запад», был первой целью Томаса Ливена. Здесь он поговорил с тремя майорами, которых, прежде чем обратиться к ним с маленькой просьбой, обстоятельно и торжественно сделал носителями государственной тайны.
Первый майор направил его ко второму, второй — к третьему. Третий майор выставил его за дверь и послал депешу своему генералу. Генерал переправил рапорт в отель «Лютеция» с пометкой: любое вмешательство абвера в военные вопросы (а взрыв моста относится именно к такой категории) он решительно отвергает. Тем временем проворный Томас появился уже в Главном штабе технического обслуживания вермахта, чтобы лично изложить свою просьбу некоему майору Ледебуру. Это было в 11.18. В 11.19 на столе педантичного и тщеславного капитана Бреннера в отеле «Лютеция» зазвонил телефон. Маленький офицер с идеальным пробором и в очках в позолоченной оправе снял трубку и представился. Затем узнав, что говорит с известным майором Ледебуром, попытался принять стойку «смирно» в положении сидя. Слова старшего по званию заставили лицо капитана побагроветь. Он пролаял:
— Всегда ожидал нечто подобное, господин майор! Полностью разделяю ваше мнение! Но у меня связаны руки! Очень сожалею, господин майор, вынужден переключить вас на полковника Верте.
Лицо полковника в отличие от капитанского побледнело, как только он услышал то, что сказал ему майор. Под конец он с трудом выдавил из себя:
— Благодарю за сообщение, господин майор. Вы очень внимательны. Но могу вас успокоить: зондерфюрер Ливен не сошел с ума. Ни в коем случае! Я сейчас прибуду и заберу его, — и повесил трубку.
Рядом оказался капитан Бреннер. Линзы его очков поблескивали:
— Осмелюсь указать, что я всегда предостерегал вас от этого человека. Он действительно ненормальный.
— Он так же нормален, как вы и я! А Канарис просто души в нем не чает. Положа руку на сердце: не оказалась ли его идея мирной борьбы с партизанами самой продуктивной? Очнитесь же, Бреннер! Только за последний месяц маки во Франции совершили 243 убийства, 391 нападение на железные дороги и 825 актов саботажа в промышленности! И лишь в одной области царит покой — в его!
Капитан Бреннер поджал губы и пожал плечами. Полковник Верте поехал и освободил Томаса Ливена, которого несказанно повеселило, что майор Ледебур усомнился в его рассудке. Верте сказал ему:
— А теперь мне необходима рюмка шнапса.
За стаканчиком перно Верте, покачивая головой, спросил:
— Почему вы зациклились на своей идее моста, Ливен?
— Потому что я убежден в том, — быстро ответил Томас, — что множество людей, обреченных на смерть, останутся в живых, если я найду этот мост. Немцев и французов, господин полковник. Вот почему.
— Ах, Ливен, вы славный парень.
Из окна бара полковник смотрел на летний бульвар с его цветами, деревьями, молодыми женщинами. Неожиданно он сжал руку в кулак:
— Проклятая война, — сказал полковник Верте.
3На следующее утро Томас Ливен блуждал по коридорам филиала рейхсведомства по труду в Париже в поисках отдела, которому были подведомственны мосты. Под конец, окончательно запутавшись, он очутился в кабинете, из которого ему тут же захотелось бежать куда глаза глядят. Для паники имелись две причины: четыре портрета на стене и дама за письменным столом. Это были портреты Гитлера, Геббельса, Геринга и главы ведомства Хирля. Дама была тощая, кожа да кости, высокая, плоскогрудая, с мосластыми руками, бесцветные волосы собраны в пучок. Одета она была в коричневую юбку, коричневые шерстяные чулки и коричневые на плоской подошве туфли, на белой блузке — золотой партийный значок. На воротнике — тяжелая кованая брошь. Строгий вид, строгая одежда, строгий кабинет.
Томас уже был на пороге, как его остановил жесткий ломающийся голос: «Одну минуту!»
Он повернулся и неуверенно улыбнулся:
— Прошу прощения, я заблудился. День добрый.
Дама вылетела из-за стола:
— Что еще за «добрый день»? Здесь принято приветствовать «хайль Гитлер», — она была почти на две головы выше Томаса. — Я требую ответа. Кто вы такой? Как ваше имя?
