Джон Ле Карре - Особо опасен
Доктор Абдулла тоже, как показалось Брю, изменился со вчерашнего вечера. Сам изрядно нервничающий, он с трудом себе представлял, что кто-то может нервничать еще больше. Абдулла осторожно приближался к Иссе с простертыми для арабского объятия руками, но до последней секунды казалось, что он не уверен, правильно ли поступает. Его речь — а он в результате остановился на немецком, предоставив Аннабель переводить, — несла на себе печать умеренного уважения, но также и искательности.
— Наш добрый друг мистер Брю отказывается открыть мне ваше имя, сударь. И правильно делает. Вы господин Икс, прибывший неизвестно откуда. Но между нами не должно быть никаких секретов. У меня свои источники, у вас свои. Иначе вы бы не прислали ко мне английского банкира, чтобы он меня прощупал. Все, что вы обо мне слышали, брат Исса, — чистая правда. Я, прежде всего, человек мира. Это не значит, что я стою в стороне от нашей великой борьбы. Я чужд насилию, но с уважением отношусь к тем, кто возвращается к нам с поля сражений. Они побывали в огне и в дыму. Как и я. Они претерпели пытки ради Аллаха и его пророка. Их били и бросали в тюрьмы, как и меня, но не сумели сломить. Не они придумали насилие. Они стали его жертвами.
В ожидании ответа он поглядывал на Иссу одновременно с состраданием и любопытством, пытаясь прочесть в его глазах, какое воздействие оказали на него произнесенные слова. Но тот, прослушав перевод, лишь кивнул в ответ.
— Вот почему я не могу не верить вам, сударь, — продолжил Абдулла. — Это мой долг перед Богом. Если Аллах желает одарить нас от своих щедрот, мне ли, его презренному рабу, отказываться?
И тут же, как это случилось накануне во время встречи с Брю, в голосе Абдуллы появилась жесткость.
— Вот почему не соблаговолите ли вы, брат мой, объяснить, каким образом вы, стараниями всемилостивого Аллаха и в силу необыкновенных обстоятельств, оказались в этой стране? Как получилось, что мы можем сидеть и беседовать с вами и осязать вас, когда, судя по информации, полученной нами через интернет и из других источников, полиция чуть ли не всего мира готова надеть на вас наручники?
Исса вопросительно посмотрел на Аннабель, но когда она вместо перевода начала давать свой ответ, — вероятно, заранее написанный ее манипуляторами, подумал Брю, — он снова перевел взгляд на Абдуллу.
— Положение моего клиента в Германии ненадежно, доктор Абдулла, — сказала она сначала по-немецки, а затем, понизив голос, отчетливо по-русски. — По немецкому закону он не может быть возвращен в страну, где практикуются пытки и приводят в исполнение смертную казнь. К сожалению, этот закон нередко игнорируется немецкими властями, как и другими западными демократиями. И тем не менее мы будем подавать на политическое убежище в Германии.
— Будете? Сколько времени ваш достойный клиент уже находится в этой стране?
— Он был болен и только сейчас приходит в себя.
— А пока?
— Пока мой клиент подвергается преследованиям, не имеет вида на жительство и находится в большой опасности.
— Но помилуйте, вот же он, среди нас, — возразил доктор Абдулла, которого ее доводы явно не убеждали.
— Пока, — твердо продолжала Аннабель, — до тех пор, пока мы не получим от немецких властей безусловных гарантий, что он ни при каких обстоятельствах не будет выслан в Турцию или Россию, мой клиент отказывается отдаваться в руки властей.
— А в чьих руках он находится сейчас, позвольте спросить? — продолжал настаивать доктор Абдулла, перебегая глазами с Аннабель на Иссу, с Иссы на Брю и обратно. — Может, он трюкач? А вы? Может, вы все здесь трюкачи? — На этот раз он зацепил взглядом Брю. — Я пришел сюда, чтобы служить Аллаху. У меня нет иного выбора. А кому служите вы? Мой вопрос идет от сердца: у вас добрые намерения или вы хотите меня уничтожить? Быть может, вы здесь, чтобы, уж не знаю как, сделать из меня дурака или своего прислужника? Если мой вопрос для вас оскорбителен, прошу меня извинить. Мы живем в ужасные времена.
Готовясь броситься на защиту Аннабель, Брю еще соображал, что́ ему возразить, но она его опередила, и на этот раз обошлась без перевода.
— Доктор Абдулла, — сказала она, и в ее голосе прозвучал не то гнев, не то отчаяние.
— Мадам?
— Мой клиент пришел сюда сегодня, рискуя головой, дабы передать в ваши благотворительные фонды внушительную сумму денег. Он просит только одного: чтобы ему было позволено дать, а вам принять. Он ничего не просит взамен…
— Господь его отблагодарит.
— …Кроме заверения, что его учеба на медицинском факультете будет оплачена из одного из финансируемых им фондов. Вы дадите ему такие заверения или будете и дальше ставить под сомнение его намерения?
— С Божьей помощью его учеба будет оплачена.
— Он также настаивает на вашем абсолютном молчании относительно его личности, его ситуации в Германии и источника денег, которые он собирается передать в ваши фонды. Таковы условия. Если вы их выполните, выполнит их и он.
Доктор Абдулла уставился на Иссу: затравленный взгляд, изможденное, поросшее щетиной лицо, как будто еще больше опавшее от боли и растерянности, переплетенные длинные худые руки, потертое пальто, шерстяная тюбетейка.
И взгляд Абдуллы потеплел.
— Исса, сын мой.
— Мой господин.
— Правильно ли я понимаю, что вы не получили должного религиозного руководства?
— Вы правы, сэр! — вскричал Исса, от нетерпения потеряв самообладание.
Маленькие горящие глаза доктора Абдуллы остановились на браслете. Исса нервно перебирал его пальцами.
— Он золотой, Исса? Браслет, который вы носите?
— Из чистого золота, мой господин, — ответил тот, бросив тревожный взгляд на Аннабель, и та перевела.
— А прикрепленная к нему маленькая книжица — священный Коран?
Исса кивнул раньше, чем Аннабель успела перевести вопрос.
— Значит, на его страницах выгравировано имя Аллаха и его бессмертные слова?
Дождавшись перевода, после большой паузы Исса ответил, глядя при этом на Аннабель:
— Да, мой господин.
— Исса, разве вы не слышали, что подобные предметы и их демонстрация, что является не более чем жалкой имитацией христианских и иудейских традиций, — например, золотая звезда Давида или золотой крест, — у нас, у мусульман, запрещены?
Лицо Иссы потемнело. Поникнув головой, он уставился на браслет в своих руках.
На помощь ему пришла Аннабель.
— Это браслет его матери, — сказала она без всякой подсказки клиента. — Так принято у ее народа и в ее тейпе.
Проигнорировав ее вмешательство, как будто его не было, Абдулла продолжал рассуждать о серьезности прегрешения.
— Наденьте его на руку, Исса, — сказал он не сразу. — И закройте обшлагом, дабы не привлекать моих взглядов.
После того как Аннабель перевела, а Исса выполнил его приказание, он стал развивать такое сравнение:
— Одних людей, Исса, интересует только дунья. Это понятие включает в себя деньги и материальный статус в нашей короткой земной жизни. Других же не интересует дунья, а только ахира, что означает вечную жизнь, которую каждый получит по заслугам и неудачам своим в глазах Господа. Наша жизнь в дунье — это время сеять. Ахира же покажет, какова наша жатва. А теперь скажите мне, Исса, от чего отрекаетесь вы и во имя кого?
Аннабель едва успела перевести, как Исса вскочил на ноги и закричал:
— Мой господин! Верьте мне! Я отрекаюсь от грехов моего отца во имя Аллаха!
#Склонившись рядом с Максимилианом и положив кулаки на столик перед шеренгой мониторов, Бахман следил за каждой интонацией, каждым жестом четырех игроков этого спектакля. Ничто в поведении Иссы не удивляло его; у него было такое ощущение, что он знал этого парня со дня его приезда в Германию. Первое знакомство с Вехой также подтвердило его ожидания, ибо все это он видел многократно на телеповторах и газетных фотографиях, сопровождаемых редакционными статьями, где восхвалялись его ум, умеренность и всеохватность как одного из ведущих мусульман Германии, человека зрелого и при этом порывистого, — словом, истинного интеллектуала, мечущегося между им же культивированным имиджем анахорета и страстью к саморекламе.
Но в центре его внимания оказалась, конечно же, Аннабель. Искусность, с какой она сумела развернуть допрос, учиненный Абдуллой, привела его в восхищение, и не его одного. Максимилиан поднял руки над клавиатурой, да так и застыл, а Ники прикрыла лицо ладонями и подглядывала за происходящим сквозь растопыренные пальцы.
— Храни нас бог от адвокатов, — наконец выдохнул Бахман, и все засмеялись с облегчением. — Я же вам говорил, это самородок!
А про себя подумал: Эрна, видела бы ты сейчас свою бедную девочку.
